Читать интересную книгу ТАЙНА ИППОКРЕНЫ - Роман Белоусов

Сегодняшнее вынужденное путешествие по улицам заставило Дефо вновь увидеть лицо и изнанку этого современного Вавилона, его величие и ничтожество.

…На Оксфорд-роуд по просьбе Джека процессия остановилась у гимнастического зала Джеймса Фигга. Знаменитый палочный боец и друг Джека вышел с подносом в руках, на котором стояли кружки с подогретым вином. Джек взял одну обеими руками, чтобы согреть немножко пальцы, и медленно выпил. Выпили и те, кто стоял рядом, — сам хозяин-спортсмен, его ученики, констебли. Кружки наполнялись снова и снова, пока озябшие зрители не потребовали трогаться с места. Палач хлестнул лошадь, и телега потащилась по дороге в Тайберн. Справа остались деревни Мэрилбоун-филдс, Хемпстед, Хайгейт. Показалась стена Гайд-парка, примыкавшая к Тайберну.

И тут Джек увидел виселицу, огромную, способную удержать сразу 21 человека. Показалось, что мужество покинуло его. Но он быстро взял себя в руки. Телега подъехала к виселице, и помощник шерифа снял с нее плетеную клетку с голубем. Крылатый посланец взвился в небо, чтобы принести в тюрьму успокоительное известие о том, что узник благополучно доставлен в Тайберн.

Констебли и солдаты, потеснив толпу, образовали круг, дабы не мешать палачу выполнять свои обязанности.

С трудом Дефо удавалось держаться в первых рядах, ближе к телеге. Наконец он пробился за линию констеблей и солдат. Здесь можно было сравнительно спокойно выжидать подходящего момента.

Тем временем вокруг продолжалось грубое и беспорядочное веселье — ведь день казни для работающих был свободным днем, и, естественно, они хотели использовать его наилучшим образом. Картина У. Хогарта «Ярмарка в Тайберне» дает весьма яркое представление об этом.

Наконец Дефо решает, что подходящий момент настал. На глазах у всех писатель приближается к телеге, и Джек вручает ему рукопись памфлета, написанного за него Дефо. Громким голосом, обращаясь к толпе, Джек заявляет, что это его исповедь и он хочет, чтобы мистер Дефо напечатал ее в «Ориджинел уикли джорнэл». Лучшей рекламы нельзя было и желать. Физиономия мистера Вэгстаффа выражает растерянность и досаду: этот Дефо, как всегда, оказался проворнее всех.

Приближался кульминационный момент спектакля. Мистер Вэгстафф закончил молитву, в последний раз благословляет Джека и вылезает из телеги. Палач надевает петлю на шею жертве, затем повязывает белый платок на его лоб так, чтобы один угол оставался свободным. Когда Джек будет готов «отправиться на тот свет», он должен поднять угол платка с глаз. Таков еще один атрибут этого спектакля. Жест этот был настолько широко известен, что ему подражали в жизни: находились оригиналы, которые носовым платком давали знать зубному врачу, когда можно рвать зуб, как приговоренный к смерти давал знать палачу о своей готовности.

Палач, пересевший тем временем на лошадь, ожидает сигнала Джека. Шум и крики смолкают, зловещая тишина нависает над Тайберном. Джек подносит к лицу руки в наручниках и как бы нехотя приподнимает угол белого платка. Телега медленно отъезжает…

Драма кончилась, можно было возвращаться в город. Только теперь Дефо почувствовал, как он чертовски устал — от долгого пути, но и от нервного напряжения тоже. Впрочем, он знал, что не для всех еще все кончилось. И не все так скоро разойдутся по домам. Многие продрогшие зрители направятся в кабаки, где разговоры о Джеке Шепперде не умолкнут до утра. Знал он и о том, что по обычаю в пивной на Флит-стрит палач закатит пир и любители сувениров смогут купить у него куски веревки по 6 пенсов за дюйм…

А завтра на улицах, продуваемых холодным ноябрьским ветром, нарасхват будут раскупать «Ориджинел уикли джорнэл» — по шиллингу за экземпляр — с исповедью только что повешенного, уверенные, что мистер Дефо выполнил лишь скромную роль, передав ее в типографию.

* * *

Погруженный в мысли, задумчиво бредет Дефо под вековыми вязами. Почти каждый день он совершает прогулку по этой аллее от дома до увитой зеленью церкви Сент-Мэри. Соседи привыкли видеть его, ссутулившегося старца, с палкой в руках — у него больные ноги, и приступы подагры, все учащаясь, нередко укладывают в постель. Дойдя до церкви, он поворачивает и таким же размеренным шагом возвращается в дом на Черч-стрит, в Сток-Ньюингтоне, под Лондоном, где живет вот уже не один год и где были написаны им почти все лучшие его книги.

Дом большой, трехэтажный, свидетельство того, что хозяин человек с достатком, — одних окон по фасаду больше дюжины: за каждое приходится платить налог, значит есть из каких доходов. Кирпичные боковые пристройки и обширная конюшня во дворе. Заядлый лошадник, Дефо наконец на старости удовлетворил свою страсть — завел скакунов, которые пасутся за огородом, позади дома на пустыре. И еще одно увлечение, которому он уделяет много времени, — сад. Работа в нем доставляет истинное удовольствие. Как заправский садовник с наслаждением он окучивает кусты, поливает, подрезает ветки, подвязывает их. Лопата и совок — его неизменные спутники, помогающие постигать мудрость возделывания своего сада.

А по вечерам, когда жизнь в доме затихает и кони смирно стоят в стойлах, а в саду не видно ни зги, Дефо погружается в чтение. Уютно горят свечи в серебряных подсвечниках. Отблеск пламени играет на золотом тиснении книжных корешков в шкафу: темно-красные, коричневые, желтые. Есть среди этих книг и его сочинения. Некоторые пользовались неподдельным успехом у современников. Но что ждет их в будущем? Станут ли их читать те, которые придут позже? Переспорит ли то, что написано им, Время — самого строгого судью, привередливого и своенравного? Не все, конечно, но хотя бы одна книга прорвется ли к потомкам, или забвение — удел его творений?

Нетрудно предположить, что мысли эти приходили в голову престарелого писателя во время прогулок, тревожили его по вечерам, не давали заснуть.

Сегодня мы знаем, что Дефо имел все права рассчитывать на бессмертие. Но самому ему — автору почти трехсот произведений, среди которых, он догадывался, были и кое-чего стоящие, — не суждено было узнать меру собственного величия.

В загородном захолустье Дефо доживал свои дни. Конечно, его еще ценили как бойкого журналиста, умеющего, говоря современным языком, добыть редкий материал, а главное, приложить руку к сухим отчетам и реляциям, после чего их не могли узнать даже те, кто писал — мореходы, воины, путешественники, более привыкшие к обращению с саблей и ружьем, чем к перу и чернильнице. Так из-под его пера выходят литературные обработки записок капитана Робертса, совершившего плавание к островам Зеленого Мыса, мемуаров капитана Карльтона — участника войны с Испанией, воспоминаний некоего Роберта Друри, знакомого Дефо по Сток-Ньюингтону, прожившего четырнадцать лет в плену у мальгашей на Мадагаскаре. Книги эти читались благодаря вмешательству пера Дефо как настоящие авантюрные романы. Пишет он и собственные сочинения, но это скорее живые географические или исторические очерки: «Новое путешествие вокруг света», «Поездка по всему острову Великобритании», «Всеобщая история пиратов». Ему же принадлежит и «История царя Московии Петра Алексеевича», книга, которая отразила его интерес к России, недаром Робинзон Крузо совершил туда одно из своих путешествий.

По-прежнему Дефо считают королем уголовного репортажа. Памфлеты о Джонатане Уайлде и Джеке Шепперде в свое время принесли ему заслуженные лавры. Продолжая эту линию, Дефо писал о многих других нашумевших «героях» преступного мира — о пирате Джоне Гау, капитане-садисте, судебный процесс над которым приковал внимание лондонцев в 1726 году; о разбойнике Роб Рое — мятежнике Горной страны, как называли тогда Шотландию; о счастливчике Джоне Эйвери, «короле пиратов», самозванном владыке Мадагаскара, похитившем дочь самого Великого Могола и сделавшего ее своей женой; и о многих других пиратах, грабителях, разбойниках.

Надо ли говорить, что подлинные похождения героев своих очерков, написанных обычно от их имени, Дефо щедро приукрашивал собственной фантазией.

Но вот что примечательно и о чем нельзя не сказать. Очерки Дефо о преступниках его времени послужили материалом для последующей литературы. В самом деле, вслед за Дефо к образу Джонатана Уайлда обращается Генри Фильдинг и создает о нем знаменитый роман; несколько позже Вальтер Скотт, увлеченный образом вольного горца Роб Роя, делает его героем лучшей своей книги, а садиста Гау, превратив в капитана Кливленда, — персонажем другого романа. К образу Джона Эйвери обратится Чарлз Джонсон в комедии «Пират-счастливчик», а история Джека Шепперда, рассказанная Дефо, послужит основой для множества мелодраматических поделок. В течение более ста лет образ лондонского вора будет кочевать по сцене и книжным страницам. От первых сценических вариантов, поставленных спустя две недели после казни Джека, до 1840 года, когда огромный успех выпадет на долю У. X. Эйнсворта за роман «Джек Шепперд». С этого момента начнется повальное увлечение образом «ньюгейтского героя». В бесчисленных книжонках, рассчитанных на читателей, тяготеющих к описанию насилия, его станут изображать тупым и жестоким убийцей, кровожадным монстром. Он превратится в кумира уголовников и будет влиять, как признаются некоторые из них, на их похождения и «подвиги». Дойдет, наконец, до того, что власти, обеспокоенные ростом преступности и насилия, запретят ставить пьесы и издавать книги, где упоминается имя Джека Шепперда.