Санди проводила его до прихожей. Уходя, он неловко обнял дочь и сказал:
— Извини меня за то, что произошло. Наверное, я стал слишком обидчивым?.. Это все возраст, одиночество… Пустяка довольно, чтобы обидеть меня… И раны плохо затягиваются… Ты сама увидишь, когда для тебя настанет время подводить итоги… Это всегда невесело… До свиданья, дорогая!
После ухода отца Санди долго стояла в полутемной прихожей с отсутствующим взглядом, уронив руки. Гнев ее утих, и она сожалела, что слишком грубо осадила отца. Теперь, когда его не было рядом, она понимала, что с каждым днем он все больше боялся потерять остаток творческой фантазии. Она даже допускала, что отец втайне завидовал феноменальному успеху ЖВД. Но в то же время, Санди не хотела, только чтобы угодить ему, жертвовать своим женским счастьем во имя дочернего долга. Приближался пятый десяток, и она думала о том, какая редкая удача выпала ей, когда у нее появился более молодой и талантливый любовник, вызывающий восхищение людей со вкусом. Женщина твердо намеревалась защищать этот шанс от любых притязаний всеми возможными способами. В своей страстной жажде любви Санди убеждала себя, что при всем уважении и нежности, которые она питает к отцу, инстинкт самосохранения, властно повелевает ей жить, прежде всего, для себя, и только затем для него. Мать, бросающая ребенка, совершает преступление. Но дочь, которая оставляет родителей, желая сохранить свою индивидуальность и построить собственное будущее, просто подчиняется законам природы. Для порядка было нужно, чтобы Арман Буазье, после долгих лет известности, закончил карьеру в тени, а Жан-Виктор Дезормье продолжал гонку за славой в сопровождении понимающей и преданной спутницы. Она прошла хорошую школу у своего отца. Теперь Санди просто переходила от одного писателя к другому, от прошлого к настоящему, оставаясь верна себе. И в таком положении каждый найдет выгоду для себя.
Избавившись от сомнений, Санди вернулась в кабинет. ЖВД бойко постукивал по клавишам компьютера. Когда она вошла, его ловкие пальцы замерли, он поднял глаза на Санди и сказал:
— Знаешь, твой отец сейчас чувствовал себя не в своей тарелке, поэтому я не хотел обременять вас своими личными сложностями. В общем, дело в том, что сегодня вечером я не буду ужинать дома. У меня встреча с журналистами из «Фигаро-Магазин». Они будут брать у меня интервью с расчетом на сенсацию и хотят опубликовать его в ближайшие две недели.
Удивленная таким приглашением, которое, по всей видимости, ее не касалось, Санди небрежно спросила:
— Ты идешь один?
— Да, — ответил он. — Это сугубо литературное интервью, понимаешь? Думаю, даже немного нудное…
Впервые с начала их отношений он выходил вечером без нее. Она была раздосадована, но предпочла пошутить:
— Тем лучше, тем лучше! Я с удовольствием поужинаю одна и рано лягу спать!
— А почему бы тебе не пойти поужинать к отцу?
— Ну нет! — воскликнула она. — Сегодня я и так была с ним слишком долго!
ЖВД бросил компьютер, обнял Санди, покрыл жадными поцелуями ее лоб и щеки и прошептал ей на ухо:
— Ты на меня не сердишься?
— За что?
— За то, что покидаю тебя и иду на ужин с этими журналистами?
— Ты меня не покидаешь, ты даешь мне свободу! — ответила она.
В тот момент, когда он обнимал ее, у Санди было мимолетное чувство, будто их общее счастье дало трещину, хотя они об этом и не догадывались. Чем могла она объяснить столь внезапную утрату иллюзий? Воспоминанием о нелепой ссоре с отцом? Мыслью о том, что ЖВД, обычно такой предупредительный, этим вечером оставит ее одну и пойдет ужинать с незнакомыми людьми? Он снова сел за компьютер. Глядя на монитор через плечо ЖВД, Санди смогла различить текст, который он печатал двумя пальцами. Первые две строчки показались ей неинтересными. Вдруг, против ее воли, у Санди вырвалась банальная фраза:
— Как зовут этих журналистов из «Фигаро-Магазин»?
— Это две журналистки, — не смущаясь, ответил ЖВД. — Эвелин Кутюрье и Жоэль Мериньяк. Ты, наверное, видела их, на приеме в «Фигаро», месяц назад… Они часто работают вместе… Одна фотографирует, другая пишет комментарии…
— Женщины? — спросила Санди, смутившись от собственного раздражения.
— Ну да! Тебя это беспокоит?
— Да нет, ничуть!
Санди была уверена, что никогда не встречалась с этими журналистками. И все же, чтобы не выглядеть смешной, она не стала спрашивать у ЖВД, насколько они молоды и талантливы. Санди оставила его за проклятой клавиатурой. Сама она упорно отказывалась пользоваться компьютером под предлогом того, что Арман Буазье в одном из интервью осудил эту «адскую машину, призванную уничтожить литературу». Санди зажгла сигарету и вернулась в прихожую. Здесь к ней опять вернулось воспоминание об отце. Даже в пустой и темной передней он продолжал наблюдать за ней. Она немного упрекнула себя в том, что своими обвинениями ускорила его уход. Ей вдруг захотелось, чтобы он вернулся, позвонил в дверь, снова принялся за допрос. Но она не могла сказать ему ничего нового. Отец был бы слишком рад узнать, как глупо она ревнует ЖВД ко всем женщинам, которые к нему приближаются!
IX
Со времени серьезного столкновения с Санди Арман запрещал себе звонить ей в знак примирения и напрасно ждал, когда она позвонит сама. Каждый оставался при своем мнении, из гордости и злобы. Чтобы свыкнуться с этим непрочным миром, Арман искал забвения в работе. Он снова, без особой уверенности, взялся за роман, идея которого родилась у него еще несколько лет назад. Тогда Санди раскритиковала сюжет, посчитав его ужасно старомодным. «Напоминает Поля Бурже[18] с дополнениями Виктора Маргеритта»[19], — говорила она с пренебрежением. Он был уверен, что она не читала ни Поля Бурже, ни Виктора Маргеритта и что в его подаче история увлечет читателей: священник, обладающий даром магнетизма, опутал чарами целую семью и плетет интриги, чтобы помешать своей племяннице выйти замуж за молодого талантливого адвоката, который не верит в Бога. Между тем вечерами, перечитывая написанное за последние часы, он неизменно выбрасывал черновик в корзину для бумаг и сожалел о тех временах, когда передавал неблагонадежные пассажи своей дочери и присоединялся к ее беспристрастным оценкам. Расставшись с нею, он лишил себя удовольствия спрашивать ее мнения по всякому поводу. Она бы посмеялась ему в глаза, если бы увидела, как отец стремится завоевать ее из простой корысти писателя, которому недостает собеседника. Он считал, что своим уходом накажет ее, а наказал только себя самого. Уже не один раз у него возникало искушение простить обиду. Его так и подмывало пойти на улицу Висконти к дочери, по примеру того германского императора[20]: он жалким просителем ходил к Папе Римскому в Каноссу. Но всякий раз Арман вспоминал жестокие слова Санди: «Ты живешь только для своей работы!.. Тебя ничего не интересует, кроме карьеры!..» Мог ли он простить ее после такого? При этом воспоминании, еще слишком свежем, раны его самолюбия вскрывались, причиняя боль.