— Ну! Давай, давай, выкладывай все начистоту! Ты считаешь, что с ЖВД я недостаточно любезен и сговорчив?
— Речь сейчас не о нем!
— Так о ком же? Этой сцены никогда бы не случилось между нами, если бы ты в него не влюбилась!
Санди злобно возразила:
— Вот в этом ты ошибаешься. Я уже давно за тобой наблюдаю, папа. Ты живешь только для своей работы! Тебя ничего больше не интересует, кроме карьеры, романа, который пишешь, мнения прессы о твоей последней книге… Ты никогда не задумывался о том, что мы с мамой чувствовали к тебе. Мы были рядом только для того, чтобы сказать свое слово, вести хозяйство, принимать твоих друзей, залечивать твои болячки!
— Неужели ты только это запомнила из нашего прошлого? — спросил он подавленно.
— Разве я преувеличиваю?
Он отступил:
— Нет, нет… Трудно узнать себя самому… А ведь я считал, что вы с мамой были со мною счастливы!
— Но мы действительно были счастливы с тобой! Просто ты сам не мог быть счастлив с нами так, как мы… Согласись, ты чудовищно много работал. Ты так много писал, что забывал жить. А теперь хочешь помешать жить мне! Это же несправедливо!
Теперь, когда первое возмущение прошло, Арман понимал, насколько обоснованны упреки Санди. Как можно отрицать то, что в своей жизни он жертвовал всем ради эгоистического удовольствия писать? Как забыть о том, что даже в минуты нежности к дочери, к жене, в минуты, когда он надкусывал вкусный плод или любовался прекрасным пейзажем, он никогда не выпускал из поля зрения чистую страницу на письменном столе? Санди сто раз права. Так называемый успех Армана Буазье — не более чем напрасная трата сил. Сколько времени отдано поискам оригинальной мысли, нужного слова, когда вокруг разливался солнечный свет, нежный вкус вина, сладкий аромат женщины! Он забывал наслаждаться уходящей минутой, чтобы целиком посвятить себя произведению, которое вскоре умрет. Он променял бесценную радость жизни на бесплодную суету писательского труда. В припадке самоистязания он говорил себе, что старость писателя — это самая неудобная форма старости. Писатель не может избавиться от мысли о том, что современники переоценили его, что он невольно их обманул и находится в долгу перед ними, только выплатить этот долг не в состоянии. Как он только мог дышать, размышлять, двигаться, когда в глубине сознания ощущал постоянный зуд? Но это обычная чесотка старых писак. С ней нужно было смириться, как с профессиональным заболеванием, неизбежным и неизлечимым. Чтобы ответить на обвинение в писательской самовлюбленности, Арман рискнул возразить:
— Но ведь ЖВД занят своей работой, как я! И он тоже видит все сквозь писательские очки!
— Только очки у него другие, — заметила Санди. — И день делится пополам. С одной стороны, удовольствия жизни. С другой — удовольствия творчества. У тебя все перемешано. Помнишь, еще мама говорила: «Он больше всего удаляется от нас именно тогда, когда кажется совсем близким. Ты думаешь, что он говорит с нами, а на самом деле, он мысленно беседует со своими героями».
Эта фраза, которую он сто раз слышал от Изабель, совершенно обезоружила его, будто Санди сунула ему под нос вещественное доказательство. Его разоблачили, и он не знал, как себя вести. Теперь его единственным желанием было бежать, забиться в свою берлогу, не думать больше ни о чем, забыть даже о существовании Санди. Он поднял на нее взгляд утопающего и пробормотал:
— Ну что ж… Мы все друг другу сказали. Я должен уйти.
В ту же минуту хлопнула входная дверь, и ЖВД переступил порог с безоблачным спокойствием непрошеного гостя, явившегося на место катастрофы. Он возвращался с «конструктивных» переговоров с представителями финансового отдела издательства «Дю Пертюи». Судя по тому, как широко он улыбался в бороду, ЖВД добился, чего желал. При виде ЖВД Санди чудесным образом помолодела. Недавняя ссора забылась. Боевой настрой любовника значил для нее больше, чем эта словесная перепалка с отцом. Заметив Армана Буазье, Дезормье изумленно воскликнул:
— Здравствуйте! Какой приятный сюрприз!
— Папа зашел неожиданно… Из-за одного глупого недоразумения, — пробормотала Санди. — Из-за ужина, прошлым вечером… Я тебе объясню…
И, ничего не объясняя, она кинулась на шею ЖВД, подставила ему губы. Думала, что позирует перед фотографами женского журнала? Поцелуй затянулся, и положение невольного свидетеля до крайности раздражало Армана. Отстраняясь от ЖВД, Санди спросила его:
— Ты не очень устал?
— Наоборот: я полон сил!
— Они не слишком возражали?
— Ничуть. Из-за успеха с «Пощечиной» у меня будет лучший задаток за следующий роман!
— Как здорово! — по-детски воскликнула Санди.
И даже захлопала в ладоши, что в ее возрасте очень нелепо. Минуту назад, когда он видел, как они прижимались друг к другу, Арман с завистью, вперемешку с отвращением, представлял себе объятия более интимные, слияние тел, ночные вздохи, а после — постельные рассуждения о литературе и больших деньгах. Вправе ли он упрекать их? Разве он сам не пережил подобное с Изабель? От этой мысли его неловкость только усилилась. Он чувствовал себя лишним рядом с этой влюбленной парой. Из вежливости он спросил у ЖВД:
— Как продвигается ваша работа?
— Какая именно? — спросил ЖВД смеясь. — У меня их сейчас так много: роман, сценарий фильма…
«О злополучном «Скорпионе» он и не говорил. Тем лучше! — подумал Арман. — Когда путешествие подходит к концу, нужно уметь уступать место тем, кто нетерпеливо прохаживается по залу ожидания с билетом в руках.
— А у вас как дела? — спросил ЖВД с притворным интересом.
Арман решил быть искренним со своим соперником, опьяневшим от успеха.
— Ничего определенного, — ответил он. — Размышляю, убиваю время, пописываю…
ЖВД был полон энтузиазма. Довольный собой, он хотел быть довольным всем.
— Очень знакомо! — произнес он. — И это скорее добрый знак! В тот момент, когда вы меньше всего ожидаете, довольно одной фразы, одного слова — и все приходит в движение. А когда машина запущена, ее не остановишь!
Можно было подумать, что он — опытный автор, а Арман — новичок. Но ЖВД говорил безо всякого умысла. Санди предложила отцу остаться на обед. Он поспешил отказаться, будто боясь ловушки.
— Тогда, может быть, в другой раз? — предложил ЖВД.
— Да, да, мы поговорим об этом с Санди, — пробормотал Арман, устремляясь к выходу.
Санди проводила его до прихожей. Уходя, он неловко обнял дочь и сказал:
— Извини меня за то, что произошло. Наверное, я стал слишком обидчивым?.. Это все возраст, одиночество… Пустяка довольно, чтобы обидеть меня… И раны плохо затягиваются… Ты сама увидишь, когда для тебя настанет время подводить итоги… Это всегда невесело… До свиданья, дорогая!