— Неужели мы отпустим вас обратно в Шотландию таким же худеньким, каким вы к нам приехали? Куда же это годится! Вот отец моего мужа, старый Сэнди Кристи, говорят, худой был, как скелет, когда приехал с севера, а когда умер — на святого Варнаву десять лет будет, — восемь пудов весил. В ту пору я была простоволосой девчонкой и жила по соседству; тогда у меня и в мыслях не было за Джона выходить: ведь он на двадцать лет старше меня; но дела у него идут на славу и муж он хороший; а его отец, как я уж сказала, когда умер, толстый был, как церковный староста. Вы уж не обижайтесь на меня, сэр, за мою шутку. Надеюсь, эль по вкусу вашей чести?.. А говядина? А горчица?
Все превосходно… Все бесподобно… — ответил Олифант. У вас так чисто и уютно, миссис Нелли; не знаю, как я буду жить, когда вернусь на родину… если я вообще когда-нибудь вернусь туда.
Последние слова он произнес с глубоким вздохом, как бы непроизвольно.
— Я уверена, что ваша честь вернетесь, если захотите, — сказала хозяйка, — если вы только не надумаете взять себе в жены какую-нибудь красивую английскую леди с богатым приданым, как сделали многие из ваших земляков. Ведь немало богатых невест из нашего города вышло замуж за шотландцев. Вот хотя бы леди Трэблпламб, вдова сэра Томаса Трэблпламба, богатого купца, что с Турцией торговал, вышла замуж за сэра Оли Мэколи. Ваша честь, наверно, знает его. А красотка Даблфи, дочь старого адвоката Даблфи, выпрыгнула из окна и на майскую ярмарку обвенчалась с каким-то шотландцем с трудным именем. А дочери старого Питчпоста, лесопромышленника, едва ли поступили умнее — обе вышли замуж за ирландцев. А когда люди смеются надо мной, что я держу постояльца-шотландца — это они про вашу честь, — я говорю им, что они боятся за своих дочерей и жен. А уж кому как не мне заступаться за шотландцев: ведь Джон Кристи наполовину шотландец, и дела у него идут на славу, и муж он хороший, хоть на двадцать лет старше меня. Забудьте вы, ваша честь, все заботы да покушайте как следует и элем запейте.
— Право, не могу, любезная хозяюшка, — сказал Олифант. — Я беспокоюсь о своем слуге, который так долго не возвращается из вашего опасного города.
Между прочим, следует заметить, что излюбленный способ утешения, применяемый миссис Нелли, заключался в попытках опровергнуть существование какой бы то ни было причины для горя, и говорят, однажды она так увлеклась, что, утешая соседку, потерявшую мужа, уверяла ее, что завтра дорогой покойник будет чувствовать себя лучше, что вряд ли можно было бы назвать подходящей манерой облегчать страдания, даже если бы это было возможно. В данном случае она упорно отрицала, что Ричи отсутствовал больше двадцати часов; а относительно того, что на улицах Лондона убивают людей, то, правда, на прошлой неделе во рву Тауэра нашли двух человек, но это произошло далеко, в восточной части города; а с другим беднягой, которому в поле перерезали горло, это несчастье случилось недалеко от Излингтона; а тот, которого один юноша из Темпла заколол во время пьяной пирушки у церкви святого Климента на Стренде, был ирландец. Все эти объяснения она приводила для того, чтобы показать, что ни одно из этих убийств не произошло при точно таких же обстоятельствах, при которых Ричи, шотландец, должен был возвращаться из Уэстминстера.
— Меня утешает лишь то, дорогая хозяюшка, — ответил Олифант, — что этот малый не забияка и не скандалист и никогда первый не полезет в драку, и у него нет с собой ничего представляющего ценность для кого-либо, кроме меня.
— Что правда, то правда, ваша честь, — сказала неугомонная хозяйка, умышленно медленно убирая со стола посуду, чтобы иметь возможность продолжить свою болтовню. — Я тоже думаю, что мейстер Мониплайз не кутила и не скандалист. Ведь если бы он был охотником до таких дел, то мог бы вместе с другими молодыми людьми посещать кабачки и здесь, у нас по соседству, но он и не помышляет об этом. А когда я как-то раз пригласила его к своей приятельнице миссис Дринкуотер на рюмочку анисовой с сыром — у миссис Дринкуотер родилась двойня, как я уже рассказывала вашей чести, сэр, — и я его так любезно приглашала, молодого-то человека, а он предпочел дома остаться вместе с Джоном Кристи, а у них разница в годах лет двадцать, ведь слуга-то вашей чести уж не старше меня выглядит. Интересно, о чем это они только беседовали друг с другом. Я спросила Джона Кристи, а он говорит мне: «Ложись спать».
— Если он скоро не вернется, — сказал Найджел, — я попрошу вас указать мне, в какой магистрат мне следует обратиться, ибо я беспокоюсь не только за жизнь этого бедного малого — я дал ему очень важные бумаги.
— О! Могу заверить вашу честь, что он вернется через четверть часа, — промолвила миссис Нелли. — Он не из таких, чтобы пропадать из дому целые сутки. А что до бумаг — я уверена, ваша честь простит его за то, что он дал мне подсмотреть уголком глаза, когда я подносила ему рюмочку — не больше моего наперстка, для укрепления желудка и от сырости; так они были адресованы его величеству королю, а король, без сомнения, из учтивости оставил Ричи у себя, чтобы рассмотреть письмо вашей чести и послать обратно надлежащий ответ.
Здесь миссис Нелли случайно коснулась предмета, скорее способного принести утешение, чем все ее прежние доводы, ибо сам юный лорд лелеял смутные надежды на то, что его посланца могли задержать во дворце до тех пор, пока не будет составлен надлежащий и благоприятный ответ. Но хотя он, несомненно, был совершенно неопытен в подобных делах, после минутного раздумья он убедился в тщетности своих упований, столь не соответствовавших всему тому, что он слышал о придворном этикете, а также о медлительности при рассмотрении прошений на имя короля, и, тяжело вздохнув, ответил добродушной хозяйке, что он сомневается, взглянет ли король на адресованное ему послание, не говоря уже о том, чтобы немедленно рассмотреть его.
— Стыдитесь, малодушный джентльмен! — воскликнула добрая хозяйка. — Почему бы ему не заботиться о нас так же, как заботилась наша милостивая королева Елизавета? Что бы там ни говорили о королях и королевах, я думаю, что нам, англичанам, больше подходит король; а этот добрый джентльмен часто совершает прогулки вниз по реке до Гринвича, и нанимает много лодочников и гребцов, и оказывает всяческие милости Джону Тейлору, нашему речному поэту, одинаково искусно владеющему пером и веслом; он выстроил красивый дворец в Уайтхолле, у самой реки. А раз король такой большой друг Темзы, я не могу понять, с вашего разрешения, почему бы ему не удовлетворять прошений всех его подданных и особенно вашей чести.
— Вы правы, миссис, вы совершенно правы — будем надеяться на лучшее; но мне все же придется надеть плащ, взять шпагу и просить вашего супруга не отказать мне в любезности объяснить дорогу к ближайшему магистрату.