Читать интересную книгу Парень и горы - Кюлюмов Костандин

«Ум - это самобытный дар природы, - сказал однажды политкомиссар Димо. - У интеллекта двойников не бывает».

Сам Димо - человек удивительно спокойный, добрый, обаятельный, порой даже застенчивый. А вот в спорах тверд как скала. У него своя логика, и теория всегда проверена практикой. Он умеет подчинять страсти общей большой работе. Да, Димо все называет «работой», включая самые опасные партизанские акции.

Наверное, теория взаимозаменяемости родилась среди людей завистливых, которые не осознавали, что зависть незаметно перерастает в озлобление, озлобление - в ненависть, а от ненависти - один шаг до предательства…

В полном безветрии падал мелкий снег. Ноги у Антона отяжелели, налились свинцом. На востоке занималось утро, по чистому небу неслись высокие облака. Он поднял голову. В воздухе медленно кружились миллионы снежинок, на землю опускалась невидимая белизна, она успокаивала, и мало-помалу возвращалось убеждение, что страшное уже позади и все будет так, как задумано…

Отсюда начинался горный массив. Старые сосны упирались вершинами в подножья утесов, а под обрывом рокотала река. Месяца два назад Антон проходил здесь.

Внизу бухтела старая лесопилка, на которой работал дед Иван. И только парень приготовился подать условленный знак, как в лесу прогремел выстрел.

Антон ждал до вечера, а потом спустился к лесопилке. Но там никого не оказалось.

Антон знал, что при хорошей видимости дорога отсюда на лесопилку просматривается. Склон довольно открытый, здесь же можно залечь, перебежать на другое место, а дальше петляет лабиринт ложбин, впадин, скальных выступов с кряжистым, побитым бурями сосняком. Еще дальше - старый непроходимый лес с тайными тропами в горы.

Послышались голоса, потом выстрел. Пули просвистели где-то за его спиной. Антон присел и снова внимательно осмотрелся. Совсем рядом, быть может, на километр ниже, в белом сумраке маячили какие-то фигуры. У Антона было слишком мало времени для анализа ситуации, и он бы предпочел, чтобы эти люди повернули на другую дорогу. Но он знал местность и понял, что другая дорога им не нужна, раз уж они стали взбираться на гребень по самому крутому откосу. Все тропки снизу сходились к полуобгоревшей кошаре. Антон прикинул скорость, с какой люди подымаются в гору. Огляделся. Снегопад продолжался. Надо было где-то переждать - лучше всего в скалах, среди расщелин и выступов, где его мог обнаружить только большой отряд жандармов или свора ищеек.

Надо отыскать подходящую пещеру. Не стоит забираться в глубокие, сумрачные расщелины, наверняка там уже прятались люди, а это небезопасно. Но не подходят и совсем мелкие, ведь это все равно, что остаться под открытым небом, а он не был уверен, что до наступления ночи ему удастся выбраться отсюда и добрести до леса. Антон останавливался у каждой складки в скале, думал, прикидывал. Хотелось припомнить, что рассказывали на уроках о выветренных, тектонических или осадочных породах, но вместо этого он еще и еще раз пересчитывал свои боеприпасы; для пистолета две обоймы по восемь патронов, плюс одну в стволе, плюс одиннадцать в кармане. Для карабина - обойма в патроннике плюс шесть патронов в патронташе…

Он замедлил шаг. Вот подходящее место. Входа в пещеру не видно - сверху нависают камни, по бокам низкорослый кустарник. Под углом к ней другая - вход еще ниже, чуть ли не полметра от земли, да и глубиной метра два, не больше. Как по заказу, если бы сидеть ему здесь час или два! Но из первой пещеры видно все плато и дорога, идущая снизу в горы, к старому лесу.

Снег все шел и шел, и Антон с радостью заметил, что его следов не видно. Вокруг все быстро белело.

Теперь уже группа преследователей была совсем близко. Девять жандармов. Они шагали в открытую, полагаясь на свои автоматы и ручные гранаты. И все-таки чего-то боялись… То ли глухой тишины, то ли белизны первого снега. Они обогнули сожженную кошару. Закопченные развалины торчали, как грозное распятье. Жандармы долго озирались, наконец натянули навес и развели огонь.

Было яснее ясного, что они решили устроить здесь бивак. А на востоке уже совсем рассвело.

Антона клонило ко сну, он словно куда-то проваливался и, вздрагивая, просыпался. То были не сновидения, а скорее воспоминания.

«А правда, что князь Кирилл{8} приготовил самолет с двумя летчиками, чтобы посмотрели, что сейчас творится в Германии?» - спрашивал вихрастый паренек, восседая на колесе старой Шокаларевой мельницы…

«А правда, что русские, когда наступают, сначала заливают немецкие окопы невидимым огнем, а потом посылают танки? - интересовался другой ремсист с горящими глазами. - Я слыхал, что Сталин сказал болгарскому послу в Москве: господин посол, возвращайтесь в Софию и скажите регентству - пусть просят прощения, а если не явятся с повинной головой, будут пенять на себя. Я сам выделил и подготовил сто танковых дивизий, они прокатятся по дорогам Болгарии… А правда, что у Папаз-Чаира приземлился русский самолет и доставил вам два горных орудия?»

«Товарищи, князь Кирилл продолжает крепко держаться за немцев и жандармерию, - объяснял Антон ремсистам из Лыки, Тешева и Гайтанинова, собравшимся на инструктивную встречу с партизанами, - но эта стабильность призрачная. О самолете на Папаз-Чаире ничего не знаю, но если это так - очень хорошо. А что болгарский посол был приглашен в Кремль, это правда, товарищи. И мы должны активизировать свои действия»…

Антон проснулся, но не мог открыть глаза - слепила снежная белизна. Первое, что уловил взгляд, была маленькая птичка, раскачивающаяся на ветке, и серый столб мягкого, пульсирующего дыма от костра жандармов. Значит, засада, или точнее - вынесенный далеко вперед пост готовящейся блокады. А он-то думал, что отряд гнался за ним…

Оперевшись на выступ, Антон стал целиться. Можно спокойно снять самого здорового жандарма или старшего. по чину. Можно повалить еще одного или двоих. Или даже семерых из девяти. Или всех сразу. А если где-то поблизости ждут другие полицейские?

– Это их забота, - решил Антон, приставляя ружье к скале, чтобы немного размяться. Пригревало солнышко, земля была сухой и, видимо, еще не успела до конца отдать летнее тепло - оно притаилось под пушистым снежным покровом. Так казалось потому, что Антону было не холодно, а только прохладно, как всегда бывает в момент пробуждения, даже дома, у мамы…

Дома…

Антон видел, как жандармы сгребают снег, чтобы растопить его и вскипятить воду. Он улавливал далекий запах дыма и, прищурив глаза, наблюдал обманчиво мирную картину завтрака жандармов и одновременно видел бледное лицо матери, ее блестящие глаза и косы. Выбранная им дорога страшила мать, но она знала: другой нет и быть не может. И все же в ней теплилась надежда, что он останется жив. Таким же страшным и опасным был путь и двух других ее сыновей, но вместе с надеждой исчезли и они.

«Никак в толк не возьму, зачем понадобилось им бежать из родного дома и помирать где-то в горах!» - сказал как-то материн старший брат, пришедший выразить ей сочувствие. Антон догадывался, что мать впитала в себя не только горечь собственной жизни, но и муки своей матери, которой выпала доля увидеть обезглавленными отца и мужа, когда под звуки зурны и барабана бесчинствовали башибузуки Рафит-бея. Антон нутром чувствовал: мать восстала против унижения человека ради куска хлеба - того, что для мелких душонок становится единственным аргументом спасительной пассивности. Мать просто была абсолютно искренней и следовала врожденному пониманию правды и человеческой гордости.

«А зачем им этот распроклятый дом, коли они видели здесь одну только неправду?» - ответила тогда она.

«Да какая ты мать! - набросился на нее брат. - Даже слезинки не проронила по своим чадам!»

«Пусть плачут те, чьи дети умирают бесславно, а мне своих оплакивать нечего. Если хочешь знать, я и Ивана отправлю в горы!»…

Запах дыма становился все явственней, все назойливей, а вместе с ним росло и чувство голода. Или это жажда?

Рядом с патронами в кармане лежала краюха хлеба. Во внутреннем кармане полушубка - пакет с «НЗ», завязанный для надежности в носовой платок: пять столовых ложек муки и три кусочка сахара.

День начался давно и тянулся бесконечно - между парнем и жандармами все те же триста-четыреста шагов белой земли, сосна в снежной шубе и тишина. Жандармы беззаботно смеялись, шутили, совсем как люди. Антон ясно различал голоса и пытался представить, у кого какой характер. Этот гортанный голос мог принадлежать толстенному рыжеволосому детине с огромными ручищами. А вот бас - худому, мелкому человечку в кепке, в куртке с поднятым воротником и автоматом на ремне. В поведении каждого из девятерых было столько обычных человеческих черт, удивлявших своей простотой, что, не знай Антон, какие дела на их счету и что ждет его самого, если его обнаружат, то можно было бы поверить в байки об изначальной людской доброте. Полицейские хохотали, и Антон уловил даже целое слово, отозвавшееся в нем железной угрозой: