жадный человек! Как он передвигает по ночам границу своего виноградника все дальше на мой участок! Да нет, он не перестанет пакостить мне до второго пришествия!
Иные из соседей, те, что поехидней, подзуживали его:
— Враг вражды не позабудет!
— Не давай ржаветь кинжалу — жаль булатного клинка!
— В этой грамоте обозначены правильные рубежи — да никто верить не хочет! — со стоном отзывался Чикотела и добавлял: — что только не сорвется с языка у человека с уязвленным сердцем и взбаламученной, желчной душой! — Надо кончать! Нынче осенью не держать в руках Чирику чаши с молодым вином!
И при этом ворочал полными тоски глазами.
А что же Чирик? И в ус себе не дул! Радовался на зреющие, тронутые уже синевой, виноградные кисти. «Этой осенью надо посадить еще с десяток кустов «ркацители» — думал он вслух, и люди поддакивали: «Да, этот хоть в пустыне виноград вырастит!»
— Господи солнцеликий, будь милостив! — твердил Чирик свою неизменную молитву. Недосуг ему было лаяться с соседями, изводиться в распрях. Зато Чикотела был неутомимый смутьян.
— Вон он, тащится, чтоб его ничком похоронили! — говорил он, почернев с лица, при виде Чирика.
А Чирик, незлобивый Чирик, не мог удержаться от смеха…
— Чего он сам себя терзает, нелепый человек? Все мы люди, — дети праха; день — да твой, живи без страха!
А Чикотела не унимался: «О-ах! Увидеть бы мне его развороченные ребра, камни, его кровью обрызганные!»
— Что ты душу свою отягчаешь, несчастный человек! — сердилась на него жена — добрая и богобоязненная Ташнеура.
— Так почему же я богом забыт, судьбой изобижен? Где моя удача, скажи? — плачущим голосом прерывал жену вечно отлынивающий от дела Чикотела: — Так почему же у нас ничего нет за душой? Разве не Чирик виноват в нашей бедности? Сердце у меня иссохло!
Ташнеура, с языка у которой стекал только мед, а не желчь, оправдывала добряка соседа, но возмущенный Чикотела яростно напускался на жену:
— Разве он не передвинул ко мне межу? А откуда взялись те пять лоз вдоль самой границы?
— Дались тебе эти пять кустов! Разве пятью виноградными кустами семью прокормишь? — возражала незлобивая Ташнеура.
— Почему не приберет смерть моего врага? Он должен раньше меня уйти, да, да, он, Чирик должен на том свете открыть передо мной черную дверь! — никак не хотел утихомириться Чикотела.
— Довольно, перестань, лютая твоя душа, бурливый человек! — отвечала Ташнеура.
Забрав свое трепало и шерстяную кудель, она уходила во двор, присаживалась у розового куста — это было ее любимое место — и крестилась, вздыхая:
— Святой Георгий, заступись за нас!
Чикотела охал, стонал, мычал, а потом шел к соседям изливать свои горести, жаловаться — облегчить душу…
— Не сгибайся перед бедой, плечи к земле приметет. Выскажи, что у тебя на сердце камнем лежит! — раззадоривал его хитрый сосед.
Чикотела выкладывал во сто крат больше — а того не хотел знать, что когда котелок закипит, варево убежит и его же ошпарит.
В этой постоянной распре из-за чужого достояния проходили отравленные желчью дни Чикотелы. Был и такой случай, когда жизнь обоих, и Чирика и Чикотелы, висела на волоске.
Через один из иорских рукавов, что струился в ивняках и камышовых зарослях, был перекинут вместо моста сухой осиновый ствол. Это была единственная дорога через Иори. И вот, на этом неверном мостке встретились в одно прекрасное утро два стародавних врага. Бог весть, какая беда должна была разыграться на той сухой осине… Но гордец Чикотела и не подумал посторониться — не опуская взгляда, пошел прямо через мост и на самой середине, не удержавшись на ногах, бултыхнулся в воду.
Чирик прошел с улыбкой по свободному мосту и скрылся в винограднике.
На другой день Чикотела учинил в деревне целый розыск:
— Не узнал ли кто? Не рассказывал ли? Не радовался ли?
Однажды среди зимы, когда крестьян в занесенной снегом деревне одолело безделье, соседи решили помирить врагов; два почтенных человека, Иванэ Гочиклапа — Глотай-порося, и Беция Батиквлепа — Гусещип, вызвались быть посредниками и отправились к тяжущимся.
— Довольно раздоров, что было, то сплыло, кто старое помянет — тому глаз вон! — Но ничего из этого не вышло — Чикотела уперся, надулся так, как будто на нем свет клином сошелся.
Чирик, по-грузински легконравный и невозмутимый, успокаивал посредников, глядя на них смеющимися глазами:
— Оставьте этого пустобреха в покое, пусть раздувается, как жаба! Все равно злобы из него не вытравишь!
И вдруг в один прекрасный день случилось чудо! Разлетелась по деревне весть об их примирении — хотя никто поначалу не хотел ей верить!
А дело было, оказывается, вот как.
Во время жатвы на дальнем Азамбурском поле, далеко за рекой Иори, Чикотела простудился и занемог. Кое-как он перебрался вброд через реку и поплелся к деревне. Да только по пути его совсем разобрало, подкосились колени, и он повалился в жару, словно пьяница после бражной ночи, на обочину дороги — авось какой-нибудь добрый человек, проходя мимо, подымет его и отведет из жалости домой! Но ни прохожих, ни попутных арб не было видно. Так и валялся бедняга в чистом поле — волчьей сытью, вороньей добычей. Солнце уже закатывалось, до деревни было далеко… Чикотела, скованный лихорадкой, громко стонал в отчаянии.
И вот, в ту самую минуту, когда последний краешек заходящего солнца скрылся за горами, показался со стороны Иори верховой — и знаете, кто это был? Уж, верно, догадались! Чикотела затрясся в испуге, сжался в комочек, забрался с головой под шинель, словно черепаха в своей панцирь, — господи, хоть бы его не увидели!
Чирик приблизился к лежащему, вздрогнул, смутился… и продолжал свой путь, как бы ничего не заметив. Томившийся в жару Чикотела сначала даже обрадовался… Но ведь Чирик был последней его надеждой — пройди он мимо, и, чего доброго, можно было в самом деле попасть волкам на зубы! Однако Чирик, после недолгого колебания, повернул лошадь, соскочил с нее и подошел к больному:
— Что это с тобой стряслось, бедолага? — спросил он неуверенно.
— Да ничего… — робко отозвался Чикотела.
Чирик, не долго думая, подхватил под мышки своего заклятого — а сейчас пристыженного, прячущего глаза врага, посадил его на лошадь позади себя и пустился в путь, к деревне. Да еще по дороге наставлял его: держись крепче, обними меня за пояс, не то еще свалишься с лошади…
Чикотела сидел, набрав в рот воды, и только старался не слишком сильно стиснуть, не обеспокоить своего бывшего недруга. В деревне поднялся переполох. Соседи глазам не хотели верить! Сначала даже подумали, что Чирик подрался с Чикотелой, одолел его, связал и привез, чтобы сдать старосте.
— Чирик пленника добыл! — кричали