не вздумайте юлить. Речь идет о жизни и смерти.
– Вечеринка была у меня, – подал голос Рилан. – Никто ни в чем не виноват, кроме меня.
– Надо же, какая похвальная храбрость. И по какому поводу веселились?
Теперь Рилан помолчал, потому что ответить на этот вопрос честно и не подвести вообще всех было невозможно. Но ректор, кажется, и не ждал ответа.
– Полагаю, речь идет о традиционных смертельных гонках? – спросил он вроде как у всех, но смотрел исключительно на меня.
Я кивнула. А что мне оставалось делать? Он ведь и так был в курсе. Похоже, студенты ошибочно полагали, что магистру Линарду ничего не известно об их развлечениях. Но нет. Скрыть что-то от ректора невозможно.
– Ладно, с этим разберемся позже, – он смотрел на меня сурово и пристально. – Сирра Аллиона Брентон, что вы видели?
– Эти же узоры… Только тогда они не были такими яркими. И вообще мелькнули лишь на мгновение. А когда она посмотрела в зеркало, пропали.
Ректор повернулся к магистру Калмин, которая, разумеется, уже стояла рядом. Мне показалось или на ее лице действительно были следы слез?
– Поторопите возницу. Эликсира хватит на несколько часов. Но после того как его действие закончится, ей лучше оказаться в лазарете.
Он окинул взглядом притихших студентов.
– Всем, кто был на той вечеринке, следует сегодня же явиться в мой кабинет, чтобы ответить на вопросы. А сейчас – быстро по местам. Вы мешаете.
Ослушаться ректора никто не посмел, и все потянулись на свои сиденья. Все, кроме Орлена. Ну и меня.
Мне казалось, что ректор сейчас рявкнет ему что-то вроде: «А вас это не касается? Быстро на место!» и уже была готова вступиться, но ректор сказал другое:
– Я останусь здесь и присмотрю за ней. Вы ей не поможете. Ей нужно больше воздуха, толпа рядом будет только помехой. Ступайте на свое место, сирр Фичиелл.
– Хорошо, спасибо, – тихо проговорил тот, и мы уселись на свои места.
Я попыталась успокоить Орлена:
– Отчаиваться рано. Она жива, и ректор обязательно что-нибудь придумает. Он очень опытный маг, меня спас от смерти… Все будет хорошо.
Орлен поднял на меня взгляд, полный боли.
– Ты слышала, что он сказал? Это темная метка. Ничего не будет хорошо.
Темная метка…
Если бы еще я знала, что это такое. Но расспрашивать Орлена прямо сейчас – нет, это была плохая идея. Мы молча доехали до станции и так же молча вошли в портал.
* * *
В этот раз в кабинет ректора я входила с опаской. Тайные гонки, вечеринки среди ночи – все это было запрещено правилами. По большому счету, он имел полное право меня за это отчислить.
Впрочем, на смертельных гонках, как мне помнится, присутствовали абсолютно все студенты, так что, по справедливости, ему пришлось бы отчислить всех до единого. Но кто сказал, что ректор будет действовать по справедливости? Возьмет и отчислит только меня, или всех, кто праздновал победу Рилана в его комнате. Или…
Гадать, что еще придумает ректор, можно было бесконечно. Так что я просто вошла в кабинет, как будто нырнула в омут с головой. Одним махом, и будь что будет…
И ничего ужасного не случилось. Уж точно на его столе не лежал приказ о моем отчислении.
А потом началось. Магистр Линард заставил меня подробно рассказать обо всем, что было в тот вечер, дотошно переспрашивая, уточняя каждую мелочь. Иногда мне казалось, что я уже раз пять отвечала на вопрос, а мне задают его снова.
– Так значит рисунок был на щеке? – в очередной раз уточнил ректор.
– Ну конечно на щеке, – я уже не могла скрыть отчаяния – Я же говорила! Зачем вы так? Как будто пытаетесь поймать меня на вранье. Я ведь говорю чистую правду.
Мой голос звенел от усталости, от того невероятного количества переживаний, что обрушилось на меня за этот день. Оттого, что я чувствовала: больше не выдержу, еще чуть-чуть – и наступит мой предел, а потом… Потом не знаю, что. Потеряю контроль, сотворю что-то глупое, что-то ужасное, о чем буду жалеть до конца жизни. Пальцы мелко дрожали, а горячие слезы были готовы хлынуть наружу.
– Я не думаю, что ты лжешь.
Ректор стал из-за стола, подошел ко мне и положил руки на плечи. И в этом жесте было неожиданно много теплоты и участия. Но, как ни странно, меня это не успокоило, наоборот, сдерживать слезы стало еще труднее. Хотелось прижаться щекой к руке и расплакаться навзрыд, как маленькой, всхлипывая и утирая слезы рукавом.
Но, разумеется, я этого не сделала.
Просто сидела и вслушивалась в слова ректора.
– Поставить темную метку – это очень серьезное преступление, одно из самых страшных заклятий. Оно не просто убивает жертву, а вытягивает из нее силы. Жизненные силы, магию и передает тому, кто ее поставил, делая его невероятно сильным и в то же время разрушая его душу, превращая в чудовище. Тот, кто это сделал, не остановится. Понимаешь?
Я всхлипнула и кивнула. То, что рассказывал ректор, было жутко по-настоящему. Чудовище, человек с разрушенной душой и невероятной силой, готовый на все, чтобы эту силу увеличить.
И он здесь, рядом.
Его жертвой может оказаться кто угодно.
По сравнению в этой жуткой новостью, все мои собственные проблемы и переживания вдруг показались такими мелкими и незначительными, что я даже не могла понять, что меня так расстраивало до этого.
Ну есть у магистра Линарда любовница, и что такого? Не могла же я всерьез рассчитывать, что он влюбится в обычную студентку, каких по коридорам школы ходят сотни.
Ну говорил он со мной так, словно бы в чем-то обвиняет, так это можно и пережить.
А ректор продолжал говорить, все так же не снимая рук с моих плеч. Его руки казались горячими, и свое тепло они будто бы передавали мне. Оно с легкостью пронимало сквозь одежду забиралось под кожу, окутывало и успокаивало.
– Темные знаки появляются слишком поздно, – голос ректора успокаивал, хотя он произносил ужасные вещи. – Когда силы уже почти выпиты. Когда жертва уже не может сопротивляться. Когда до ее смерти остается совсем чуть-чуть. Но ты увидела их раньше, когда Ингаретта была полна сил и радостно отплясывала на вечеринке.
– И что это значит? – с тревогой спросила я.
Ректор вздохнул.
– Это значит, что когда завтра в школу явятся императорские расследователи, они вцепятся в тебя клещами, чтобы выяснить, в чем тут дело. И ты должна быть готова, понимаешь?
Я всхлипнула:
– Понимаю.
Хорошо, что не спросил: «Что именно ты понимаешь?»
Потому что для меня