суде, и сколько ей лет, и манеру ее разговаривать и двигаться. И когда им представлялась такая возможность, они заглядывали ей в лицо, чтобы увидеть, плачет ли она.
– Я хочу поговорить с Констанс, – сказал человек снаружи; так они всегда говорили.
Прошло много времени с тех пор, как они появлялись здесь в последний раз, но мне не забыть, что я тогда чувствовала. Сначала они стояли возле дома, ждали Констанс, чтобы просто на нее поглазеть.
– Послушайте, – кричали они, подталкивая друг друга локтями и тыча пальцами. – Ведь она там, эта самая, Констанс. А на убийцу не похожа, правда? – говорили они друг другу. – Послушайте, попробуйте сделать фотку, когда она снова появится. Давайте хотя бы нарвем цветов, – уговаривали они друг друга. – Прихватим камушек или еще что из сада, принесем домой, чтобы показать детям.
– Констанс? – позвал тот, что стоял снаружи. – Констанс? – Он постучал снова. – Я хочу поговорить с Констанс, – сказал он. – Мне нужно рассказать ей нечто важное.
Они всегда хотели сказать Констанс нечто важное, и какая разница, ломились ли они в дверь, или орали под окнами, или звонили по телефону, или писали свои жуткие злобные письма. Иногда они требовали Джулиана Блэквуда, но никогда не требовали меня. Меня отправили спать без ужина, меня не пустили в зал суда, и никто не хотел меня сфотографировать. Когда они глазели на Констанс в суде, я лежала на приютской кровати, смотрела в потолок, желала им всем сдохнуть и ждала, когда же придет Констанс и заберет меня.
– Констанс, ты меня слышишь? – позвал тот, снаружи. – Прошу, послушай меня хоть минуту!
Я подумала, что он вполне может слышать, как я дышу за дверью; я знала, что он станет делать дальше. Сначала отойдет от дома, приставив ладонь козырьком, чтобы защитить глаза от дождя, и будет рассматривать окна второго этажа – не мелькнет ли лицо? Потом пойдет в обход дома по тропинке, которой полагалось пользоваться только мне и Констанс. Найдет дверь черного хода, которую мы никогда не отпирали, и начнет стучать в нее, призывая Констанс. Иногда они уходили – если никто не открывал ни дверь парадного, ни дверь черного; это были те, кто несколько смущался своего присутствия здесь и жалел, что вообще пришел, потому что смотреть-то было совершенно не на что и они могли бы сберечь время или отправиться еще куда-нибудь – они обычно торопливо убирались прочь, когда понимали, что их никто не впустит и не покажет им Констанс. Но находились упрямцы, те, кому я желала сдохнуть и лежать мертвыми на нашей подъездной дорожке; они кружили вокруг дома, дергали дверные ручки и стучали в окна.
– Мы имеем право ее видеть, – кричали они, – она убила всех этих людей, разве нет?
Они подъезжали на своих машинах прямо к крыльцу и парковались. Большинство из них тщательно запирали свои машины и поднимали стекла окон, прежде чем начинать колотить в дверь и вызывать Констанс. Они устраивали пикники на нашей лужайке и фотографировали друг друга на фоне нашего дома, а их собаки бегали по нашему саду. Они царапали свои имена на стенах и на двери парадного входа.
– Послушайте, – сказал чужак, – вы должны меня впустить.
Я слышала, как он сходит с крыльца, и знала, что сейчас он смотрит наверх. Все окна были заперты. Дверь черного хода тоже заперта. Наученная опытом, я не пыталась подсмотреть сквозь узкие стеклянные панели по обеим сторонам двери; они всегда замечали даже малейшее движение внутри дома; стоит мне сейчас хотя бы прикоснуться к шторам в столовой, как он бросится к дому с воплем. – «Вон она, вон она!» Я навалилась на дверь парадного и представила, как открываю ее и вижу, что он падает замертво на нашей подъездной дорожке.
Он смотрел вверх, в непроницаемое лицо нашего дома, потому что мы всегда наглухо зашторивали окна верхнего этажа; оттуда он также не получит ответа, а мне нужно разыскать свитер для Констанс, чтобы она больше не мерзла. Путь наверх ничем не угрожал, но я хотела вернуться к Констанс, пока он дожидался снаружи, поэтому я побежала на второй этаж, схватила свитер со стула в комнате Констанс, побежала вниз и по коридору в кухню, а там сидел он, собственной персоной, на моем стуле.
– У меня же были три волшебных слова, – сказала я, прижимая к груди свитер. – Это «МЕЛОДИЯ», «ГЛОСТЕР» и «ПЕГАС», и мы были в безопасности до тех пор, пока эти слова не произнесут вслух.
– Меррикэт, – сказала Констанс; обернувшись, она с улыбкой посмотрела на меня. – Это наш двоюродный брат, наш кузен Чарльз Блэквуд. Я сразу же его узнала; он очень похож на папу.
– Отлично, Мэри, – сказал он, вставая. Теперь, внутри дома, он казался выше ростом. Выше и крупнее, подходя ближе ко мне. – Не хочешь поцеловать своего кузена Чарльза?
За его спиной дверь кухни была открыта нараспашку; он был первым, кто проник сюда, и это Констанс позволила ему войти. Констанс тоже встала; ей хватило ума не притрагиваться ко мне, но она ласково сказала: «Меррикэт, Меррикэт» – и протянула ко мне руки. Я была зажата в тиски, опутана проволокой и не могла вздохнуть; мне следовало спасаться бегством. Я бросила свитер на пол, выскочила за дверь и побежала к ручью, куда всегда ходила. Через некоторое время меня отыскал Иона, и мы лежали вместе, укрытые от дождя густым переплетением ветвей и листвы, властной и надежной кроной деревьев. Я смотрела на деревья и прислушивалась к мягкому шуму дождя. В нашем доме не было никакого кузена, никакого Чарльза Блэквуда, никакого чужака. Все это случилось из-за того, что с дерева упала книга; я пренебрегла своей обязанностью сразу же заменить ее, и наша оборонительная стена дала трещину. Завтра я найду какую-нибудь могущественную вещь и прибью ее к дереву. Когда опустились сумерки, я заснула под колыбельную Ионы. Ночью кот покинул меня, отправляясь на охоту, и я услышала сквозь сон, когда он вернулся и прижался ко мне, чтобы согреться.
– Иона, – пробормотала я, и он уютно замурлыкал. Когда я проснулась, клочья утреннего тумана порхали над ручьем и сворачивались клубком возле моего лица. Я лежала и смеялась, почти физически ощущая прикосновение тумана к своим векам и глядя вверх на деревья.
5
Когда я вошла в кухню, принеся с собой дыхание речного тумана, Констанс собирала поднос с завтраком для дяди Джулиана. Очевидно, в это утро дядя Джулиан чувствовал себя хорошо, потому что Констанс приготовила ему чай вместо горячего молока; должно быть, он проснулся рано и попросил чаю. Я подошла к сестре и обняла ее. Обернувшись, Констанс обняла меня в ответ.
– Доброе утро, малышка Меррикэт, – сказала она.
– Доброе