Читать интересную книгу Ярость жертвы - Анатолий Афанасьев

— А вы думаете, я женщина?

— Еще какая! — Я было размахнулся порассуждать наэтутемуи, надеюсь, не ударил бы в грязь лицом, но Тамара Даниловна властно положила руку на мое колено.

— Хорошо, хорошо… С утра сделаем контрольные снимки. Там видно будет… Однако вы проныра, молодой человек!

…Покурив, я снова отправился к телефону. Дозвонился до Зураба и попросил его о большой услуге. Он должен был заехать ко мне, взять ключи, а потом пригнать к больнице моего «жигуленка».

— Чего задумал, старче?

— Ничего. Петров пьет?

— А что ему еще делать?

— Родителям звонил?

— Да. Сказал, что вернешься дней через десять.

— Поверили?

— С матушкой разговаривал. Взял грех на душу.

— Спасибо, дружище. Жду тебя.

Катя приехала в половине четвертого. Тихой радостью осветили палату ее синяки. Всем она навезла гостинцев. Петру Петровичу — пачку творога и пакет кефира, Артамонову — пару бутылок «Туборга» (на смущенный вопрос: «Не знаю, пьете ли вы пиво?» — получив прочувствованный ответ: «Я все пью, что льется!»), Кешу порадовала блоком «Столичных», при этом он так разволновался, что слова благодарности, надо заметить довольно своеобразные, нашел лишь минут десять спустя.

— Эти сигареты, — сказал напыщенно, — брошу твари в морду. Пусть знает, какие бывают настоящие женщины!

Катя сразу затеяла чаепитие, потому что кроме всего прочего привезла горячий, укутанный в шерстяной платок большой яблочный пирог. Кеша кинулся ей помогать и, кипятя воду в двухлитровой банке, сумел обвариться.

Катя прогостила до отбоя и устроила нам что-то вроде пикника на больничных койках. Много уместилось в этот вечер такого, чего до века не забуду. Короче, неожиданный праздник удался, и Катя была на нем царицей. Она разыгрывала бесконечные сценки то с Кешей, то с Петром Петровичем, и все смеялись от души, забыв о болячках. Кульминацией стала попытка Петра Петровича продемонстрировать, как он доберется до умывальника с одним костылем. Катя и Кеша страховали его с боков, и все трое рухнули на пол, ухитрясь перевернуть пустую кровать. Петр Петрович с единственным костылем оказался в самом низу, на нем Катя, а сверху кровать и Кеша Самойлов, хрястнувшийся о перекладину башкой. Когда Петр Петрович снизу, как из подвала, солидно, задумчиво констатировал: «Ну вот, и вторая шейка бедра сломалась», нас с подполковником прихватил натуральный родимчик. Кто не знает, сообщу: больница вообще одно из самых веселых мест на свете, веселее, по слухам, бывает разве что в морге. Позже к нам присоединился Зураб, который долго не мог понять, что происходит, думал, что попал в психушку, но потом и его прорвало. Повод был довольно пикантный: Кеша Самойлов с хмурым видом разглядывал банан, зажатый в кулаке, и тут как раз в палату заглянула медсестра, чтобы узнать, почему у нас так шумно. Я показал на Кешу, заметив: «Это он у себя оторвал, чтобы твари насолить!» Кеша привычно залился слезами, сестра выскочила вон, а Зураб, побагровев, только и смог произнести: «Поеду, пожалуй, а то и я с вами рехнусь, ребята!»

Я вышел за ним в коридор.

— Кто такая? — завистливо спросил Зураб.

— Случайная знакомая. Второй день тут ошивается.

— Понял. Саня, говори, что придумал? Зачем тебе сейчас машина?

— Это личное дело. Оставь ее на стоянке.

— Саня, темнишь! Обижаешь. Разве мы не братья? Он действительно был мне братом, как и Коля Петров. Роднее не бывает. Но сегодня мне нужен был другой человек, и с ним я, даст Бог, увижусь завтра. Я попросил Зураба привезти еще деньжат, объяснил, где лежат — на книжной полке, в «Справочнике терапевта», — а также одежду и сказал какую.

Около десяти проводил Катю. В полутемном закутке мы нашли лежачок, посидели немного.

— Завтра пятница? — спросил я.

— Ага.

— Сможешь отпроситься с работы?

— У меня же больничный.

— Приезжай к одиннадцати и жди на улице. Встрепенулась, отстранилась:

— Тебя выпишут?

— Дома скажи, что уедешь на несколько дней. Наври что-нибудь. Сможешь?

— Саша, нас не убьют?

— Не говори ерунды!

— Сашенька, мне не страшно. Обидно немного. Только встретились, и уже умирать.

— Прекрати, Катька!

— Нам с ними не справиться. Я их видела. Еще до того, как они на меня напали. Их полно в Москве, ты же знаешь. Похожи на людей, но это звери. От них от всех воняет козлом.

Я довел ее до лифта, поцеловал в губы, и она уехала, грустная, с пустой спортивной сумкой на плече. Кончился праздник, закатилось солнышко.

Глава шестая

У этого знакомства сложная предыстория. Как-то лет двенадцать назад отец обратился ко мне с необычной просьбой: у его закадычного дружка (теперь он умер) по соседству приобрел участок некто по фамилии Гречанинов. Чрезвычайно загадочная личность. За целый сезон никто из соседей не узнал про него больше, чем в первый день. Это был человек не от мира сего, сумрачный, не склонный к общению, появлялся он на участке обыкновенно лишь в сумерках, и чем занимался днем в своем неказистом домишке — никому не известно. В город Гречанинов выбирался редко, и каждый его отъезд тоже был окутан таинственностью. Утром или среди дня, реже вечером, за ним приезжала черная «Волга» с зашторенными окошками, и как только машина тормозила у калитки, Гречанинов уже спускался с крыльца, одетый, как на дипломатический прием, в темную тройку, и с темно-коричневым «дипломатом» в руке. Задняя дверца открывалась, он, не глядя по сторонам, нырял в салон и куда-то отбывал, чтобы через некоторое время — два часа или двое суток — вернуться с таким же насупленно-безразличным видом. Черная «Волга» ни разу не глушила мотор, и ни разу Гречанинов не опоздал к ее приезду ни на секунду, хотя она никогда не являлась в один и тот же час, а телефона, чтобы предуведомить, у него не было, как и у всех прочих обитателей дачно-садового товарищества «Штамп». Вполне естественно, что за короткий срок личность Гречанинова обросла легендами. Были версии экзотические (шпион на «зимовке», незаконный сын Брежнева, сосланный после смерти генсека, консультант по связям с инопланетянами и прочее), но большинство сходилось во мнении, что Гречанинов, скорее всего, обыкновенный засекреченный атомщик, которого вывозят на службу лишь в самых экстренных случаях. Внушала уважение и личная жизнь Гречанинова. Еще не старый мужчина, он жил бобылем, но иногда, не чаще двух-трех раз в месяц, к нему наведывались две молодые красотки, похожие издали на тех див, которых показывали по телевизору в волнующей программе «Их нравы». Красотки прибывали на зеленом «фольксвагене», загоняли его на участок, прошмыгивали в домушку и оставались там до утра. Из распахнутых, но наглухо занавешенных окон в такие ночи стелилась по траве негромкая музыка, и все мужчины окрест, от шестнадцати и старше, испытывали неясное душевное томление, как в полнолуние.

Каково же было изумление папиного дружка, когда однажды таинственный сосед подошел к ограде, разделяющей их участки, и вежливо поинтересовался, нет ли у него знакомого архитектора. Вопрос был задан без всяких церемоний и таким убийственно непререкаемым тоном, что папин дружок, сам не робкого десятка, вытянулся во фрунт и радостно гаркнул:

— Вот как раз есть, товарищ Гречанинов! Сынок у моего приятеля специалист в этой области.

При этом ему показалось, что соседа ответ ничуть не удивил.

— Необходима некоторая консультация, — объяснил тот. — Поговорите с ним, пожалуйста.

Заинтригованный, я в свободную субботу махнул на дачу. Первое впечатление, которое произвел на меня Гречанинов, было такое: не нарывайся! Причем откуда оно взялось, объяснить не могу. Не входя в калитку, хотя она была без запора, папин дружок прокричал (с заискивающими интонациями): «Григорий Донатович, можно вас на минуточку?» С крылечка сошел темноволосый, выше среднего роста мужчина лет пятидесяти и направился к нам по дорожке, вымощенной разноцветной галькой. Походка — вот что сразу бросалось в глаза. Походка был особенная: так ходит, вероятно, рысь по тропе, почти не отрывая лап от земли, стелясь, быстро и гибко, но уж никак не городской житель. Лицо у Гречанинова было обыкновенное, может быть, излишне простецкое, с внимательными, темными, широко расставленными глазами. Речь вполне интеллигентная, с вежливыми, вкрадчивыми модуляциями.

Нас познакомили. Гречанинов пожал мне руку и увел в дом, не сделав никакого знака соседу, и тот понятливо исчез. Это получилось совершенно естественно, как естественным (понял я вскоре) было все, что делал и говорил этот человек.

Гречанинов угостил меня чаем со сдобным печеньем, и мы проговорили минут сорок. Впоследствии я приезжал к нему в Валентиновку еще шесть раз. Гречанинова интересовала проектировка всякого рода скрытых объемов, начиная с подземных бункеров и кончая тайниками, которые встраиваются в стены. Он не объяснял, зачем это ему нужно, а я и не спрашивал. Хотя впоследствии, когда мы ближе сошлись, ситуация несколько прояснилась. Разумеется, у той могучей организации, где работал Гречанинов, есть возможность получить любую информацию на самом высоком и передовом уровне, но иное дело, что бывают случаи, когда не следует пользоваться официальными каналами. К примеру, когда необходимо что-то скрыть даже от ближайших коллег и друзей. Мы оба получали удовольствие от этих встреч, и дело было, конечно, не только в предмете разговора, хотя и это играло определенную роль. Принципом смешанных объемов он овладел играючи, а его знания по истории архитектуры, а также во многих смежных областях порой меня просто обескураживали. Еще неизвестно, кому было больше пользы от наших бесед. Как-то незаметно и чуть ли не с первого дня мы по-человечески сошлись, прониклись друг к другу симпатией с тем оттенком беспорочной влюбленности, которая, как я полагал, сопутствует лишь юному воображению. Мне было интересно с ним разговаривать, да и просто смотреть, как он что-либо делает. Поначалу я пытался его классифицировать, отнести к какой-то социальной группе, но в конце концов оставил это бесполезное занятие. При всей определенности его высказываний, при полном отсутствии странностей в поведении эта личность не укладывалась в оценочные рамки, хотя, с другой стороны, он вроде бы ничем не отличался от множества людей, которых я знал. Впрочем, это не совсем так. Одно отличие все же было, и именно оно не позволяло мне (думаю, и другим тоже) излишне с ним распускаться. Можно назвать эту особенность даром превосходства, но это будет неточно, ибо Гречанинов никогда не опускался до того, чтобы чем-то уязвить собеседника или уколоть его снисходительным замечанием. Напротив, в общении он всячески и при каждом удобном случае подчеркивал, что если в каком-то вопросе имеет более глубокое, основательное суждение, то лишь потому, что во всех остальных вопросах собеседник, то бишь я, превосходит его на голову. И делалось это чистосердечно, без всякого намека на насмешку.