Читать интересную книгу Мятежная Анжелика - Серж Голон

Осторожно действуя вермелевой ложечкой, де Ледигьер также объяснил, что маршал желает и на войне ежедневно слушать такую же торжественную мессу, как в часовне своего замка. Поэтому иногда можно видеть красочные сцены, когда капеллан служит под стенами осажденного города и дым ладана смешивается с завитками дымов первых пушечных залпов. «Святой ковчег под стенами Иерихона», – в восторге замечал в таких случаях маршал. Вот у кого служил де Ледигьер в отсутствие той, с которой уже не надеялся увидеться и с которой встретился сегодня утром с непередаваемым чувством счастья.

Пока прибывшие подкреплялись, Анжелика отошла к окну, чтобы прочесть письмо отца де Сансе, привезенное наставником сына. Иезуит писал о Флоримоне. Ребенок не отвечает их стараниям, сообщал он. Ему не нравятся занятия, требующие напряжения ума, а возможно, ему попросту не хватает способностей. У него прискорбная привычка прятаться, чтобы изучать глобус и астрономические инструменты в часы занятий фехтованием, или скакать на лошади, когда в классе учитель математики. Одним словом, он не соблюдает основ школьной дисциплины, и, что чрезвычайно печально, его это нисколько не трогает. На этом пессимистическом отчете письмо обрывалось без дальнейших объяснений. Анжелика подумала: «Я понимаю, что он хочет сказать». Она взглянула в окно и заметила, что листва парка желтеет, а боскет черешен всего лишь за несколько дней приобрел темно-кровавый цвет.

Пришла осень.

Все написанное служило пустой отговоркой. Флоримон не мог оставить коллеж без разрешения короля. Она снова лихорадочно перечла письмо.

– Вы должны тотчас уехать, – заявила она аббату. – Вам не следовало возвращаться и привозить сюда Флоримона.

* * *

Появление Мальбрана прервало возражения растерявшегося маленького аббата.

– Ну, сынок, что стало с вашей доброй шпагой? Не заржавела ли она, как и вы сами, за время ваших занятий всяким вздором? Но мы возобновим упражнения. Смотрите, вот три отличных клинка. Я наточил их для вас, потому как чувствовал, что вы скоро вернетесь.

– Мадам, что вы говорите, – прошептал аббат. – Вы не хотите брать меня на службу? Я же могу продолжать давать уроки латыни Флоримону и учить грамоте вашего младшего сына. Я рукоположен и могу ежедневно служить мессу в вашей капелле, исповедовать прислугу…

Он на удивление ничего не понимал. Его нежные глаза выражали обожание, тайно пролитые слезы, когда он думал, что она пропала навсегда, и безграничную радость вновь видеть ее живой и невредимой.

Разве он не заметил, как она изменилась под влиянием окружавшей ее опалы?

Разве не ощущает он угрозы беспорядков, общего напряжения в стране? Даже здесь, в этом замке, разве не почувствовал он атмосферу похотливости, ненависти и крови?

– Месса! Вы с ума сошли… Солдаты оскверняют мое жилище. Я пленница, я и сама унижена… я проклята…

Она говорила тихо, растерянно и почти бессознательно, глядя в глаза молодого человека с детским выражением лица, словно желая укрыться за его простодушием. На нежном лице аббата появилось серьезное выражение.

– Лишний довод, чтобы служить мессу, – мягко сказал он.

Аббат взял руку Анжелики и горячо пожал ее. В его прекрасных глазах светилось чувство бесконечного снисхождения.

Вдруг ослабев, она отвела глаза и потрясла головой, словно стряхивая тяжелую пелену.

– Ну что ж, – сдалась Анжелика, – оставайтесь… И служите свои мессы, дорогой аббат. Возможно, всем от этого станет лучше.

Наступило время возвращений. Через день вернулся из Италии Флипо. Он обучал началам французского говора сына итальянского синьора, выкупившего его в Ливорно. Верхом на муле за полгода он преодолел горы и долины. Из своей службы в богато украшенных дворцах на берегах Адриатики он вынес замашки комедийного слуги, экспансивного и говорливого. А за время странствий по заснеженным Альпийским перевалам, по деревенским пыльным дорогам Франции приобрел прокаленный цвет лица и широкие плечи. Он превратился в насмешливого красивого хитроватого парня-краснобая, который был бы на своем месте среди бродяг Нового моста.

– Почему ты решил не возвращаться в Париж? – спросила его Анжелика.

– Я заезжал туда, чтобы узнать о вас. Но когда мне сказали, что вы в поместье, я поехал сюда.

– Да почему же ты не остался в Париже? – продолжала расспросы Анжелика. – Ты такой расторопный, что нашел бы хорошее место.

– Я, госпожа маркиза, предпочитаю оставаться у вас.

– У меня, Флипо, все очень ненадежно. Король меня держит в опале. Ты ведь дитя Парижа, там тебе будет лучше.

– И куда же, госпожа маркиза, я должен податься? – отвечал с печальной улыбкой бывший обитатель Двора Чудес. – Вы вся моя семья. Вы были мне почти матерью в Нельской башне, когда защищали от побоев. Да я знаю себя: если вернусь на Новый мост, то снова начну срезать кошельки…

– Надеюсь, что ты избавился от этой дурной привычки?

– Ну, как сказать. Я ведь должен сохранять ловкость рук, раз достиг такого мастерства. А потом, чем бы я жил во время странствий?.. Но если постоянно живешь таким занятием, то это становится опасным. Когда мы были малолетками, во Дворе Чудес жил один старик – кажется, его звали папаша Юрлюро, – так он повторял нам по утрам: «Помните, малявки, что вы родились для виселицы». Уже тогда мне не нравилось это занятие. Да и сейчас не привлекает. Так, перехватить деньжат, это ладно, но я предпочитаю службу у вас…

– Ну, раз так, Флипо, то я с удовольствием тебя принимаю. У нас с тобой немало общих воспоминаний…

И в тот же вечер к замку подошел бродячий торговец вразнос. Служанка пришла сказать Анжелике, что человек хочет ее видеть от имени «ее брата Гонтрана». Анжелика побледнела и несколько раз заставила повторить имя. Человек сидел на кухне перед развязанным мешком и под восхищенными жадными взглядами челяди раскладывал галантерейные товары: ленты, иголки, цветные картинки, снадобья. И еще – все, что требуется для художников.

– Вы сказали, что пришли от имени моего брата Гонтрана? – спросила его Анжелика.

– Да, госпожа маркиза. Господин ваш брат, наш товарищ, поручил мне кое-что вам передать, когда я отправлялся в странствие по Франции. Он сказал: «Когда пойдешь по Пуату, зайди в замок Плесси-Бельер, что в округе Фонтене. Обратись к хозяйке и передай ей вот это от имени ее брата Гонтрана».

– Как давно видели вы моего брата?

– Да уж больше года прошло.

Все стало ясно. Он продолжал рыться в кожаном мешке, не прерывая рассказа о своем долгом странствии по землям Бургундии, Прованса, Руссильона, о длительных остановках в Пиренеях и на берегу синего океана. Наконец он извлек рулон, тщательно завернутый в промасленную тряпку.

Анжелика взяла сверток. Она распорядилась, чтобы прислуга хорошенько позаботилась о торговце, и заверила, что он как угодно долго может оставаться под ее крышей.

В спальне она вынула рулон из пакета. Раскатав его, она увидела необыкновенно живой портрет троих своих сыновей. На переднем плане находился Кантор с гитарой в руке, в зеленом костюме под цвет глаз. Художник сумел придать взгляду малыша свойственное ему выражение, одновременно задумчивое и веселое. Перед нею стоял он, ее исчезнувший ребенок. От него исходила такая жизненная сила, что в его смерть нельзя было поверить. Казалось, ребенок говорил: «Я никогда не умру».

Флоримон был изображен в красном. С каким предвидением придал ему Гонтран лицо сегодняшнего подростка: тонкость черт, ум, пылкость чувств. Его черные волосы создавали глубокое темное пятно среди ярких красок этой прелестной картины, подчеркивая и зеленый, и красный цвет, а также и розовые оттенки детских лиц, и шелковистое золото локонов маленького Шарля-Анри. Еще младенец, похожий на ангелочка в своих длинных белых одеждах, он находился между братьями. Его пухленькие ручонки старались коснуться рук Кантора и Флоримона, но те вроде бы не замечали этого. Торжественность несколько неподвижных поз подчеркивала какую-то символичность, мучительно стеснившую сердце Анжелики, словно художник – ах! кто может постичь глубины прозорливости души художника – хотел подчеркнуть различие их происхождения: двое старших на переднем плане, сыновья графа де Пейрака, смелые и словно озаренные светом жизни; и младший, немного позади, сын маршала Филиппа дю Плесси, дивно красивый, но одинокий.

От этого ощущения, щемившего сердце, Анжелика внимательней всмотрелась в изображение малыша. «Я знаю, на кого он похож, – пришло ей вдруг в голову. – На мою сестру Мадлон!» Однако это портрет Шарля-Анри. Тонкость мазков вдохновенной кисти придавала ощущение жизни неподвижному изображению. Рука, державшая эту кисть, уже бессильна. Смерть. Жизнь. Распад и постоянство. Забвение… Воскрешение…

Глядя на эту картину, Анжелика видела, как сквозь преломление призмы, мрачные и прекрасные моменты своей жизни, проходящие подобно теням облаков над землей, но также предчувствовала, что многое еще остается сокрытым.