Глава 4
Мой Лейт делит город надвое;
Вот повод для печали…
Норман Маккейг. «Двойная жизнь».
Прошло две недели, и мне начало казаться: все, что наговорил мне Туклик, было просто неудачной шуткой. Я действительно чувствовал себя лучше, чем обычно, однако и в супермена не превратился. Мои колени все так же скрипели по утрам, и после долгих дневных прогулок знакомо ныла усталая поясница. Иными словами, что бы собой ни представляли, как бы ни функционировали тукликовы «устройства», их действия я почти не ощущал.
Но если я чувствовал себя вполне сносно, Льюкарс явно переживал не лучшие времена. Напряженность в отношениях между старыми колонистами и младокаледонцами с каждым днем нарастала, хотя случаев насилия больше не было.
Я много гулял по городу и видел, чувствовал все это. Эмоции кипели в людях, как перегретый пар в котле, грозя каждую минуту вырваться наружу. Это было видно по тому, как представители двух партий косились друг на друга на улицах, как сквозь стиснутые зубы разговаривали в лавках и кафе, и хотя даже до словесных перепалок дело доходило редко, мне, постороннему, было очевидно, что скорый взрыв неизбежен.
Бейли, первый помощник Клариссы Дюбуа и фактический вице-губернатор, с каждым днем все яростнее обрушивался на Пола Силза и других сотрудников «Обсервера», обвиняя их во всех смертных грехах, так как, по его мнению, именно они были виновны в нагнетании напряженности. По инициативе Бейли офис генерал-губернатора даже начал издавать собственную ежедневную газету. Как писал в редакционной статье первого номера сам Бейли, это было сделано «в интересах справедливости», дабы граждане колонии имели доступ к «объективной информации».
Новая газета, равно как «Обсервер», а также груды писем, которые ежедневно поступали главным редакторам обоих изданий, служили, однако, лишь дополнительным напоминанием о том, что, несмотря на отсутствие явных проявлений экстремизма, источник напряжения продолжает свое подспудное существование. Глухая ненависть, тлевшая в сердцах молодежи и старых колонистов, могла каждый день вылиться в новые взрывы, уличные столкновения и прочие беспорядки.
Как-то вечером мы с Силзом возвращались домой из редакции «Обсервера», где я встречался с редактором, предложившим мне написать серию статей. По дороге я в очередной раз попытался обсудить с Полом сложившуюся ситуацию, однако мой молодой приятель был против обыкновения немногословен. Сегодня утром он получил по электронной почте-письмо с угрозами в свой адрес. Это было не первое послание подобного рода, и хотя Пол старался не обращать на них внимания, количество начинало переходить в качество, и он чувствовал себя подавленным. В конце концов я оставил попытки разговорить его и стал смотреть в боковое окно машины. По стеклу медленно стекали дождевые капли — в Льюкарсе опять шел дождь.
До дома Пола, где я прожил все эти несколько недель, оставалось чуть больше мили. Молодой журналист мне очень нравился; общаться с ним, а также с его сестрой и ее подругой, мне было легко и приятно. Несмотря на разницу в возрасте, мы четверо отлично ладили и почти всегда понимали друг друга. Пол, во всяком случае, явно считал, что на мое мнение можно положиться, поэтому все трое нередко обращались ко мне за советом по тому или иному вопросу. Чаще всего они, конечно, спрашивали, что я думаю о причинах нынешнего кризиса и как лучше всего выйти из сложившейся ситуации, и я изо всех сил старался быть им полезным. Был ли я в своих оценках объективен и беспристрастен? Были ли они правы, считая меня авторитетом в политических вопросах? Мне казалось, что да. Я надеялся на это. И все же о своем разговоре с Тукликом я не сказал им ни слова.
Крупные капли воды косо ползли по стеклу окна. Иногда они сливались друг с другом и начинали двигаться быстрее. Встречный поток воздуха раздувал их, расплющивал по стеклу, сгонял в угол окна. Ветер, дождь, тряска — эти три силы словно сговорились между собой и теперь действовали заодно, стараясь как можно скорее столкнуть дождевые капли куда-то в небытие, в забвение.
Впрочем, пришедший на ум образ не понравился мне — слишком точно он отражал происходящее и слишком мало в нем было надежды. Сильно тряхнув головой, чтобы отогнать мрачные предчувствия, вызванные видом гибнущих в безвестности водяных капель, я стал смотреть сквозь мокрое стекло на дома вокруг. Это продолжалось недолго. Вскоре Силз притормозил и свернул в ворота сада — на короткую гравийную дорожку, ведущую к его дому.
Пол жил в одноэтажном каменном домике — довольно простом и маленьком, но зато перед ним был довольно широкий двор. Земля во дворе была покрыта похожей на мох сизовато-зеленой губчатой растительностью, которую они здесь называли травой. Еще во дворе рос могучий красавец-дуб с толстым коричневатым стволом и глянцевыми ярко-желтыми листьями. Его нижние ветви нависали над подъездной дорожкой, а тень от кроны была такой большой, что накрывала не только двор, но и половину дома.
Этим вечером я собирался поработать. Каким бы обманчивым ни было царившее в городе спокойствие, сосредоточиться на поэзии оно позволяло, и мне казалось, что я сумею написать несколько стихотворений, отталкиваясь от моих первых впечатлений — от картин и звуков, которые встретили меня на Каледонии. Замахиваться на что-то большее я пока не отваживался, ибо эмоциональная сторона жизни колонии еще не была мне окончательно ясна.
Достав свой портативный универсальный экран, я засел за работу. За год, прошедший с тех пор, как я его приобрел, экран успел стать мне верным другом и помощником. Его активная матрица могла преобразовывать написанные от руки строки в печатный текст, так что я мог видеть и рукописный вариант стихотворения, и примерную версию того, как оно будет выглядеть в книге. Поначалу наличие двух изображений изрядно меня раздражало, но вскоре я привык к этой особенности своего портативного экрана и уже не мог без нее обходиться. Глядя на печатный вариант стихотворения, я мог лучше прочувствовать его форму и иногда глубже вникнуть в смысл написанного, поскольку, по моему глубокому убеждению, содержание и сила воздействия любого стихотворения — в особенности написанного «белым стихом» — во многом зависит от расположения строк и слов в них. Экран же позволял мне исправить в готовом стихотворении те мелкие погрешности, которые я обычно замечал, только когда держал в руках вышедшую из типографии книгу.
Набросав начерно несколько строк, я надолго задумался, подыскивая подходящую рифму для последней строфы, которая помогла бы мне сохранить мысль. Краем уха я слышал, как Пол включил в соседней комнате телевизор. Передавали специальный выпуск новостей, посвященный тому, что официально именовалось в Льюкарсе «Нашими небольшими проблемами». Сначала я не особенно прислушивался к тому, что говорил диктор, но постепенно его голос все глубже проникал в мое сознание, и в конце концов я не выдержал и отложил работу (что в любом случае было самым правильным, поскольку я на собственном опыте убедился: если не можешь найти рифму, лучше встать и пройтись, а не стараться «высидеть» ее). Выйдя в соседнюю комнату, я присоединился к сидевшим перед телевизором Полу, Полине и Дженнис.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});