— Князь Морозини! Какой чудесный сюрприз!
В самом деле, это утро было утром сюрпризов, потому что трудно было себе представить более чопорного и сдержанного англичанина, чем Ричард Бэйли. Уже весьма немолодой, он отличался удивительным чувством собственного достоинства, любезностью и умением соблюдать дистанцию. Долгие годы он был помощником покойного Жиля Вобрена, всегда оставаясь верным себе. Сухопарый, с седыми, гладко причесанными волосами, в черном пиджаке, полосатых брюках, белоснежной крахмальной рубашке с высоким воротником и сером галстуке. Таким Альдо увидел его и теперь.
Мужчины обменялись сердечным рукопожатием.
— Мне трудно было себе представить, что вы не приедете, князь, — произнес Ричард Бейли. — Вчерашний аукцион, не так ли?
— Безусловно, так, но еще мне хотелось узнать, как идут дела у нашего несостоявшегося прокурора Республики, который предпочел общество свидетелей прошлых времен.
— Дела идут прекрасно. Он обладает большой культурой, которую неустанно расширяет, стремясь во всем походить на своего отца. Его сыновняя почтительность необыкновенно трогательна. Вы бы очень удивились, побывав на улице Лилль. С помощью объявлений в газетах он вернул всех старых слуг, к сожалению, конечно, без бедного Люсьена Сервона, и сумел отыскать следы почти всех утраченных вещей и мебели. Сейчас я доложу ему о вашем приходе, он у себя в кабинете.
Но он не успел это сделать. В следующую секунду, распахнув дверь кабинета, появился новый антиквар и, сияя, воскликнул:
— Альдо! — но тут же, страшно сконфузившись, поправился: — Князь Морозини, прошу вас меня простить, неожиданность вашего появления…
— Не стоит извиняться, мой мальчик. Называя меня по имени, ты делаешь меня моложе, а это всегда приятно. Скажи-ка лучше, как ты называешь Видаль-Пеликорна, когда он приходит тебя навестить? А он ведь приходит, не так ли?
— Да, приходит, и для меня это большая радость. Я стольким ему обязан.
— Так как ты его называешь?
— Адальбер, — признался юноша, густо покраснев. — Сначала мне было трудно, но он настаивал.
— Представь себе, я тоже настаиваю на Альдо. Ты угостишь меня рюмочкой? Если, конечно, придерживаешься отцовского обычая.
— Я дорожу всеми его обычаями, и этим в том числе. Закройте магазин, господин Бейли, и присоединяйтесь к нам. На прошлой неделе я обновил наш запас виски.
— Спасибо, но думаю, что вам лучше побыть вдвоем с глазу на глаз в вашу первую встречу, а у меня есть дело: нужно осмотреть два угловых шкафчика в стиле Людовика XVI, которые мы вчера получили.
Со стесненным сердцем Альдо вошел в элегантный и уютный кабинет, где столько раз сиживал со своим другом Жилем, который, вернувшись с войны, руководил его первыми, такими еще неуверенными шагами в области элитного антиквариата. Специалист по XVII и XVIII векам, Вобрен держал у себя только подлинники, причем в самом безупречном виде, посвятив свою жизнь поиску сокровищ искусства, которые развеялись по всему миру после того, как французские дворцы, в том числе и несравненный Версаль, были разграблены во время Революции. Неудивительно, что Вобрену удалось собрать весьма недурную коллекцию.
Альдо вновь с удовольствием разглядывал бюро времен Людовика XV работы Ризнера, изящные канделябры «Томира», ковры Савонри, украшавшие стены; табуреты с ножками в виде буквы Х из позолоченного дерева с сиденьями, обтянутыми красной кожей, на каких во времена королей получали право сидеть герцогини. Он разглядывал книги в тисненных золотом, потускневших переплетах, камин из розового мрамора и пушистый ковер — тоже, разумеется, Савонри, — покрывавший в кабинете весь пол.
Хозяин с присущей ему деликатностью оставил на несколько минут гостя, позволяя ему прийти в себя, успокоиться, смахнуть невольно заблестевшую слезу, а когда вернулся, подал красивую хрустальную рюмку с солидной порцией «Наполеона», вспомнив, что Альдо отдает предпочтение коньяку, а не виски. Морозини улыбнулся.
— Ты не жалеешь о службе в суде?
— С каждым днем все меньше. Там я никогда бы не был так свободен, как здесь. Профессия антиквара куда увлекательнее возможности выносить приговоры от имени Республики.
— А как к этому относится твоя мать?
— Мама? Она довольна. С недавнего времени она стала жить со мной, приняв на себя заботу о доме, который восстановлен во всех мелочах и стал точно таким, каким был при жизни отца… Я бы очень хотел, чтобы в ближайший вечер вы пришли к нам поужинать вместе с Адальбером, госпожой де Соммьер и мадемуазель Мари-Анжелин. Мама так хочет с ними познакомиться!
— Не сомневайтесь, что желание обоюдно. Мы с радостью принимаем твое приглашение. Кстати, относительно знакомых, входя в магазин, я заметил баронессу фон Эценберг, которая выходила отсюда…
— Вы имеете в виду госпожу Белмон? Она больше не хочет вспоминать свой титул и немецкую фамилию. Теперь она носит только то имя, которым подписывает свои работы. Она тоже была очень растрогана, когда вошла сюда, и рассказала, что отец устроил большую выставку ее скульптур, которая имела бешеный успех.
— Вполне заслуженный. У автора огромный талант. А что касается твоего отца, то не буду от тебя скрывать, он был страстно влюблен в госпожу Белмон.
— Вот как? Но тогда… Почему вдруг этот ужасный брак?.. Хотя я тоже могу понять…
Альдо не мог не улыбнуться.
— Сердце нашего дорогого Жиля, который ни за что не желал расставаться с холостой жизнью, было на удивление пылким. Я был свидетелем, как на протяжении четырех лет он был увлечен четырьмя женщинами. По порядку: сначала танцовщицей-цыганкой, потом госпожой Белмон, затем прекрасной, но очень капризной итальянкой и, наконец, той, которой удалось склонить его к браку.
— Четырьмя? За четыре года? — переспросил ошеломленный Франсуа.
— Ну да! Он пользовался успехом. Адальбер может рассказать тебе намного больше. Но возвратимся к госпоже Белмон. Как я понял, она вернулась из путешествия, и, как мне показалось, не одна.
Франсуа-Жиль пожал плечами.
— Трудно было бы это не заметить. Ее спутник — целая планета, целый театр, который хочет забавлять. И действительно забавляет госпожу Белмон.
— Это я тоже успел заметить, — упавшим голосом произнес Альдо.
— Кстати, он ваш соотечественник. Почти соотечественник, так как не имел счастья родиться в Венеции. Граф… Фанкетти! Да, я не ошибся, Оттавио Фанкетти. Кажется, неаполитанец.
— Южанин, я сразу догадался, — пробормотал Альдо, совсем не благовоспитанно сопя. — А ты не знаешь случайно, где она его откопала?