колышет, я закрываю глаза, сквозь веки мерцает свет. Я кружусь, не смотря по сторонам. Вот в чем суть танцев. Их не надо уметь танцевать. Главное двигаться в конвульсиях под ритм. Музыка сама подскажет тебе, что делать.
— Танцевали ли вы когда-нибудь четверть суток на битом стекле, когда музыка акустическими волнами пронзала ваше тело, резонируя в горле, заставляя яростно подпевать? И вы танцуете в обнимку с людьми, которых видите первый раз в жизни, но знаете, сейчас они — ваша семья. Когда вы обнимаете женщину, понимая, что у вас есть только одна песня до конца света. И ты не знаешь, кто она, как её зовут, ты не слышал её голоса, но прямо сейчас ты в нее влюблен. Всего на несколько часов. Ты можешь искать её после, метаться по улицам, смотреть в ночную темноту, перетекать из трамвая в трамвай, но большее её не будет. Она только сейчас и здесь, в твоих объятиях. Вальс на битом стекле, под светом полной луны, под крики песни. Это и есть жизнь! — кричу я иступлено.
— Ты о чём? — интересуется Клара.
— Не спрашивай, не пытайся понять. Чувствуй. Танцуй!
Открываю глаза и вижу, что и она немного пританцовывает. Надо же. И зачем притворяться? Девчонки. Забираем всю аппаратуру. Иду вниз по лестнице, Клара пробегает мимо меня вниз. Думаю, может догнать, да пойти домой вместе с ней? Но вдруг по спине проходит холод.
Нет. Нельзя. Не преследуй, не гонись за ней. Погонишься, и тебе конец. Всё повториться вновь. Лучше идти своей дорогой, какая одинокая она ни была бы. Тем более, мы все равно увидимся вечером. Правильно. Пойду размеренным шагом, куда мне спешить? Надо дождаться Аттерсона. Проходит пять минут. Десять. А он не появляется. Видимо ушел, пока я не заметил. Мог бы и подождать.
Выхожу на полупустую улицу и иду в сторону трамвайной остановки. По пути решаю заскочить в небольшой магазинчик, купить бутылочку колы. Двери магазина распахиваются, и я чуть не сталкиваюсь с Кларой. Быть не может. Вот это совпадение.
— Ты сейчас сильно спешишь? — вдруг спрашивает она.
— Да нет. Хочешь прогуляться?
— У меня через час съемка, мне нужно где-то пошататься.
— С радостью пошатаюсь с тобой.
Выходим из магазина и идем по улице.
— Ты разве не хотел чего-то в магазине брать? — вдруг спрашивает меня Клара.
— Да не важно.
— Ладно. Просто получается, ты зашел в магазин и просто вышел…
Идем по парку между деревьями, на которых через какой-то месяц-полтора начнут появляться почки, а затем распустятся листья. Пробуждение природы уже началось, это еще не заметно, но уже чувствуется в воздухе. Мягкий сырой воздух. Солнце понемногу начинает греть сквозь тучи. Природа идет по кругу, а наши жизни — по спирали. И вдруг…
Небо в мгновение раскалывается, повсюду грохот, треск. Дождь. Первый весенний дождь. Холодный, жестокий серый дождь.
— У тебя есть зонт? — смеясь спрашивает Клара.
— Нет, а у тебя?
— Нет. Откуда? Все снег, да снег. А тут дождь!
— Природа умеет делать сюрпризы.
А дождь все барабанит по крышам. Поток воды несет тающий снег по улицам. Пока мы идем, я слышу, что Клара что-то тихо напевает. Прислушиваюсь и слышу слова:
И бежал по дворам вод поток словно змей,
И я снова услышал зов странный "скорей".
— Ничего себе, — говорю я, узнав строчки, — ты знаешь “Недостижимость”?
— Конечно, — отвечает она удивленно, словно это само собой разумеющееся, хотя произведение это малоизвестное.
— Круто! Помню его наизусть.
— Я тоже, — улыбается она.
И вот мы идем под дождем и поем. Просто идем и поем, улыбаясь, ни о чем не переживая.
А повсюду любовь и повсюду весна,
В небо бросишь свой взгляд, ты все также одна.
А глаза тяжелы, словно талый свинец,
Из искусственных роз на чело лёг венец.
Подключаешь свой голос к великой сети
И поёшь, чтобы душу родную найти.
А мы все идем и поем. Нам нет дела до того, что по нашему телу текут струи холодной воды. Наши волосы растрепаны, а на лицах улыбки. Кажется, я надолго запомню этот день, кажется, он мне еще долго будет сниться. С Кларой под дождём. Я пою песню, а голове моей рождаются строки стиха (как давно не приходило ко мне вдохновение на стихи):
После репетиции в театре
Шли неспешно ты да я вдвоем.
Словно романтическому спектакле
Оказались без зонтов мы под дождем.
Дождь, прогулка и стихи. Вечные спутники. После гулянки отправляюсь к себе домой с улыбкой на лице. Сразу по приходу домой звоню Иммерману и приглашаю его на встречу у Аттерсона. Сначала Франц был весьма смущен таким предложением, так как кроме меня из режиссеров он никого и не знает. Однако ломается он довольно быстро.
Встречу мы назначили у вокзала. Стою под зонтом, который в этот раз я не забыл взять и жду появление старого друга, вслушиваясь в стук колес проезжающих поездов и в перезвон дождя, который к вечеру смягчился. И вот на углу улицы появляется знакомая фигура, которую я узнаю по походке. Франц Иммерман собственной персоной. Последний раз я видел его еще до войны. Он сильно вырос с тех пор, отрастил волосы, отощал. Но в целом вид у него все тот же: улыбка во все лицо, резкие умные глаза, небольшая заносчивость, которая проявляется во всех движениях молодого ученого. Сразу как меня видит, начинает махать рукой.
— Фред, привет! Ты совсем не изменился, как я посмотрю, — говорит Франц, как подходит чуть ближе, — рад тебя видеть. За исключением родителей, ты первое знакомое лицо, что я вижу в Городе. Кажется, только вчера в школе учились.
— А мне кажется, тысяча лет прошла, если не больше.
— В этом вся суть нашего восприятия времени. То нам кажется, что оно ползет как улитка, то оно словно летит как ястреб на свою жертву. Все мы так или иначе жертвы времени. Время вообще понятие слегка надуманное. Я бы мог сказать, что время есть ничто иное, как степень увеличения энтропии. А как его иначе определить? Там уже все философия. А ты знаешь, как я отношусь к этой науке. Придумают себе загадок и проблем, сами же их и решают. А настоящие загадки у нас здесь, перед (или под смотря куда смотреть) нашими носами, а мы и не видим, не хотим их решать.
— Пожалуй. Дай угадаю, ты говоришь про загадки вселенной? Про возможность путешествовать между мирами, к звёздам?
— Именно. Рад, что ты меня понимаешь. И как сейчас про это не говорить? Скоро