провода в Москве сидел начальник штаба Лонерган. Как Бабайн знал из первых рук, сам Лонерган был заядлым алкоголиком. В течение одного месяца это привело бы к его увольнению из российской миссии. Так случилось, что он также был хорошим другом Кинна по «Дням помощи Ближнему Востоку» и, как и он, был предупрежден Хаскеллом о чрезмерном употреблении алкоголя. Таким образом, вполне возможно, что с использованием Lonergan в качестве фильтра все факты дела не были доведены до сведения Хаскелл на раннем этапе. Это объясняет неточный отчет полковника Лондону и Нью-Йорку относительно графика падения Кинна как результат незнания, а не введения в заблуждение.
Не получив ответа на свою телеграмму, Макэлрой отправился в Москву, чтобы лично заявить об этом. Удивительно, но даже это не произвело впечатления на руководителей. 9 февраля он телеграфировал в Саратов, что Хаскелл и Лонерган поддерживают Кинна, «лучшего человека, который у них есть». И таким образом, ужасная история продолжала разворачиваться.
Цель такого подробного описания не в том, чтобы задокументировать потерянный уик-энд Кинна как таковой, а в том, чтобы показать причину, стоящую за советским контролем саратовских операций АРА. По крайней мере частично, Кинн стал жертвой отношений с правительством. Местный представитель Эйдук, человек по фамилии Порецкий, воспользовался состоянием американца — фактически способствовал ему — чтобы получить контроль над American relief.
Порецкий сыграл важную роль в том, чтобы сбить с толку Юппе, каким он был 20 февраля, когда Бабин сообщил о его отсутствии на своем посту. Накануне вечером Юппе, Порецкий и человек по фамилии Перлов, которого Бабин характеризует как «еврейского советского шпиона», посетили местную «забегаловку». Юппе «удалось подбить Порецкого», что вдохновило эмиссара Эйдука позвонить женщинам. Наступило утро, Порецкого найти не удалось, и его жена отправилась на его поиски, наводя справки во всех полицейских участках — это «к радости и развлечению Кинна».
24 февраля Бабин записал, что Юппе не ел и был в таком ослабленном состоянии, что полбутылки слабого вина было всем, что потребовалось, чтобы уложить его на спину. Все это время Порецкий снабжал его, потому что, как писал Бабин , «Советам, безусловно, выгодно держать Юппе пьяным и как можно дальше от них».
Ему удалось потерять чек на 1,3 триллиона рублей и конфиденциальное письмо, которое он написал Хаскеллу по делам в Саратове. Порецкий был под подозрением.
26 февраля наступила развязка, так как Юппе, физически потерпевший крушение, подал заявление об отставке по телеграфу. Увы, Москва все еще не могла осознать ситуацию и отклонила отставку. Кобб с горечью написал своим родителям:
С Кинном покончено. На прошлой неделе он подал заявление об отставке, они, не зная его реального состояния с декабря прошлого года, попросили его подождать. Он согласился, но сегодня ему снова стало плохо, он был без сознания в течение десяти минут, и я сказал ему, что, если он не уйдет, я отвезу его в Москву. Доктор говорит, что существует реальная опасность его смерти, поэтому он уходит, но это сломленный человек, и все потому, что он довел себя до смерти и очень чувствителен к страданиям и ненависти окружающих.
Наконец, в первую неделю марта Хаскелл приехал в Саратов. Кинн не смог оставаться трезвым, и 8 марта полковник приказал Москве прислать нового районного инспектора. Сопровождавшим Хаскелла был Моуэтт Митчелл, заместитель директора лондонского офиса, который написал Брауну, что Кинн «разорвался на мелкие кусочки» и у него «сильно сдали нервы»; он «был предельно чист и признал, что повелся на эту дрянь». Хаскелл сказал Митчеллу, что он знал о слабости Кинна и Лонергана и взял с них обещание «воздерживаться в течение шести месяцев», хотя неясно, когда именно было принято это обещание.
Насколько понимал Хаскелл — по крайней мере, так он доложил своему начальству, — Кинн подал заявление об отставке в начале февраля, но его нельзя было освободить, пока не была найдена квалифицированная замена. Хаскелл объяснил состояние Кинна результатом «напряжения» во время работы по оказанию помощи, в частности тем, что «давление, которое он получал от большевиков, все больше и больше действовало ему на нервы, пока примерно в феврале он не сломался». Он пытался обходиться «алкогольными стимуляторами», которые, к сожалению, только «ускорили его нервный срыв». Конечно, его следовало отправить из России на месячный отдых, но заменить его было некому, а в Москве «мы не совсем понимали его реальное состояние».
Двое мужчин, Эллингстон и Чарльз Гаскилл, были переведены из Москвы для приведения района в порядок, но работа по ремонту была колоссальной. Как писал Бабин, «Советы, безусловно, обратили в свою пользу пьянство Кинна».
Вновь прибывшие обнаружили, что Порецкий, который, очевидно, выжил после допросов своей жены, наладил «полную и детальную организацию инспекции и контроля» над АРА в Саратове. Российский персонал не понимал, как должны проводиться операции АРА. Чтобы нарушить правительственный контроль, окружной инспектор Гаскилл уволил большую часть местного персонала и начал все сначала.
Потери для АРА можно оценить по большому пробелу в файлах Саратова в архиве АРА: в течение нескольких месяцев не было ни товарных отчетов, ни еженедельных писем, а также нескольких статистических отчетов, даже пресловутой формы 1-6. Тем временем американцы в подрайонах были проигнорированы. В марте Джон Клэпп из Уральска написал Гаскиллу, поблагодарив его за первую курьерскую отправку с декабря.
В «Истории АРА Саратова» говорится, что советский контроль был нарушен к апрелю 1922 года, но уже в августе Куинн проинформировал Лондон, что «из-за неудачной ситуации при режиме мистера Кинна правительство обеспечило практический контроль над нашим питанием, и теперь уже почти слишком поздно прекращать». Только осенью, при Джоне Грегге, саратовское АРА взяло под контроль свои собственные операции.
Спутники Эйдука и местные чиновники не все были склонны вводить алкоголь только для того, чтобы перепить и скомпрометировать спасателей АРА. Вынужденные чувствовать себя во многих отношениях ниже мужчин из АРА с их великолепной эффективностью и быстрыми автомобилями, они искали повод продемонстрировать свое превосходное понимание политических тем и дать этим американцам понять, что их дни за рулем сочтены.
Это не означает, что все рассматриваемые чиновники — большинство из которых были обращенными в коммунистическую веру после 1917 года — имели подлинное представление о Евангелиях Маркса и Ленина. А отступление от НЭПа к капитализму посеяло дальнейшую идеологическую неразбериху в их рядах. Но по большей части они сохраняли веру в то, что история на их стороне, что класс, который они утверждали, что представляют, пролетариат, обязательно восторжествует, и что американцы, хотя и временно наслаждающиеся превосходством над ними, были всего лишь остатками старого, которому суждено быть сметенным грядущей мировой революцией — хотя и грядущей не так быстро, как когда-то считалось.
Не то чтобы все Боло снизошли до разговоров с невежественными американцами. Хейл писал из Самары, что трудно найти «действительно серьезного коммуниста, который