Нэю до более высоких уровней образованности?
Уж как там Эля сможет или нет одолеть первые уровни непростого обучения, будущее покажет. Нэя разделяла скепсис большинства насчёт ума своей помощницы, но сам факт такого отношения к ней со стороны умного и непростого карьериста поражал. Для самой Нэи Эля, несмотря на привязанность, идущую из детства, не казалась той, кто достоин подобных даров. Тут уж права Ифиса, как-то сказавшая, что Инар Цульф даже при том, что деформирован многолетним рабским служением Ал-Физу, остался неизлечимым идеалистом. Ифиса тут же переключилась на себя, говоря, что всякий, кто имел несчастье приближения к Ал-Физу, становился душевным инвалидом. Ал-Физ плющит всех. Прекрасный когда-то, неповторимый всегда, многоликий и чудовищный, нежный и бесчеловечный… Ифиса могла заходиться в его восхвалении, неотрывном от его же разоблачений, бесконечно. И неотменяемая любовь Ифисы к такому вот страшному идолу её души не уставала поражать. Все прочие увлечения и связи Ифисы походили на профессиональную игру, когда ради выживания, когда для собственного удовольствия. Ифиса — жизнелюб напоказ и распутница лишь для нравственных максималистов, не была так уж и проста.
Оставшиеся деньги Нэя по раздумью не стала вкладывать в развитие «Мечты», утратив интерес к дизайнерским разработкам, не окончательно, но близко к этому, пребывая в ожидании неведомо какой перемены. Она спрятала деньги в заветный тайничок, приспособив одну из подушечек, смеясь над собой и вспоминая бабушку, которая поступала точно так же. Саму подушечку она хранила в одном из стенных шкафов в своём жилье в «Мечте», не желая зависеть от сложных финансовых структур в столице. При этом она думала, как повеселился бы Рудольф над её смехотворными тайниками, узнай он о них. Но подобно моли она откладывала своё будущее в груду тряпья, испытывая при этом совсем безрадостные чувства, не желая именно такого будущего, для которого могут понадобиться такие вот денежные гнёзда.
Рудольф говорил, что бирюзовая вода горного озера исцеляет его, что она похожа на земное небо. Он брал её на руки, затаскивал в озеро, она визжала и хваталась за него, не умея плавать, хотя провела всё осознанное детство у реки.
— Спасу, если заплатишь за спасение, — смеясь, говорил он. В горах царила первозданная тишина и чистота мира, прохлада. Он учил её плавать, а потом на голубеющем песке, будто был песок продолжением синего дна озера, но сухим, мягким и нагретым, они любили друг друга. Жестокий демон с железными объятиями навсегда остался в подземелье, а золотистый, послушный и горячий великан с чувственными отзывчивыми губами принадлежал ей.
Потрясающе живописное место тем ни менее казалось печальным. Может, озеро было одушевлённым, страдало от своего одиночества и невостребованной красоты? Похоже, думала Нэя, природе тоже важно дарить свою красоту и щедрость всем. Озеро, упрятанное в сердце пустынных и недоступных гор, находилось на охраняемой территории. База землян имела несколько выходов на поверхность, и один из них, главный или центральный, как называли его земляне, располагался недалеко отсюда.
В этот день, во второй его половине, когда слоняться в лесопарке было невыносимо, а работой заниматься не хотелось совсем, как и без дела валяться в своём жилом помещении или, опять же, сидеть в помещении Рудольфа, она и пришла сюда одна. Проводил её Артур, после чего ушел. Рудольф улетел на спутник, на «Ирис», поэтому Нэя томилась от скуки. Едва он покидал пределы атмосферы Паралеи, терялся смысл её существования, душа проваливалась в какой-то вакуум, охватывала апатия и нежелание любой деятельности. Она почти забросила «Мечту», не создавала оригинальных коллекций, только единичные заказы любимым клиенткам. Кто мог ей что-либо сказать? Осталось всего несколько девчонок, по совместительству работниц для мелких хозяйственных нужд, несколько швей и Эля к ним в придачу. Остальных спровадили в столицу за ненадобностью. Исчез дворник — декламатор, закрылась столовая — флигель. Еду заказывали в местном и недорогом доме яств «Доступное удовольствие», не в том, понятно, фешенебельном шарообразном заведении, где, как слышала Нэя, подрался Олег, и где сама она ни разу не была. Если бы Рудольф пошёл в тот шар с нею, но он подобного желания не выражал, хотя еду оттуда, диковинную, дорогую и вкусную, заказывал временами, чтобы баловать свою гостью. Нэе с её подчинёнными пчёлками-труженицами в кристалл доставляли еду дешёвую, но горячую и сытную. Они устроили себе столовую в круглом зале показов, поскольку никаких показов уже не происходило, а свободного места в здании хватило бы для полноценного дома яств с десятками посетителей.
Нельзя сказать, что кристалл пришёл в запустение, всё также благоухали цветники, всё также сверкали отражением лесопарка его стены, но стало тише и не так суетно. Не щебетала Нэя, не мелькали для случайного прохожего её немыслимые наряды, как оперение птиц джунглей сквозь переливчатую листву и блестящие гладкие стволы деревьев. Вся её звонкая и радостная энергетика перетекла в хрустальную пирамиду Рудольфа, наполняя временами и подземный город, и ничего не оставалось на сиреневый кристалл, где она спала иногда, да вяло перемещалась по его прохладным и тихим давно помещениям. Заказы принимала Эля, шили швеи по уже заготовленным шаблонам, Нэя же исключила себя из надоевшей суеты. Даже небесные платья перестали поступать в салоны для невест в столицу, Нэя и к ним утратила интерес, как и к ритуалу в Храме Надмирного Света. Любовная связь не таилась уже ни от кого. Она не стеснялась тех, кто работал в «ЗОНТе», где к её частым посещениям все и привыкли. Особенно почётным и необходимым людям, кого Рудольф принимал у себя, она готовила напитки и закуски в маленькой спрятанной кухне, являясь кем-то вроде секретаря, но мало чем обременённого. Вернее, ничем, кроме приготовления искусных закусок, рецепты которых ей передала бабушка. Это напоминало ей былую жизнь с Тон-Атом. Те времена, когда его гости любовались ею, хвалили её изыски, а она, отстранённо-чистая и недоступная никому, являлась центром притяжения, внимания и восхищения. Рудольфа это и раздражало, но он шёл на подобные уступки ради её развлечения. Было лишь одно условие, не превращать себя в витрину собственного творчества и не вступать ни с кем в разговоры. Да она и без того уже никого не потрясала и не шокировала своими текстильными фантазиями, когда являлась скорее не женщиной, а выставочным образцом. Теперь она ценила лишь свои несомненные достоинства, не то, что раньше. Весь талант ушёл в русло любви, старое русло для проявления её творчества почти пересохло. Она приходила к Рудольфу, когда хотела и давно делала тут всё, что хотела и не считалась ни с кем, усвоив