— Свешникова, кажется, выступала в поддержку подсудимых, — припомнила Ксюша.
— Она очень скоро вынуждена была прекратить делать публичные заявления. Как только зазвучали первые обвинения в общественно опасном характере сведений, а в случае волхвов — ещё и способностей, которыми обладали беженцы, Лида перестала вмешиваться, чтобы не рисковать жизнью подопечного. Ход дела очень быстро засекретили, всё шло к ужесточению законов. Поправки в третью статью и расширенный текст присяги приняли как раз во время этого следствия. Мы все в той или иной степени оказались вне закона; кто-то, как я, отказывался от подсудных вариантов применения дара, кто-то полагался на коллизии с ранее принесёнными клятвами, кто-то прибегал к дару внушения, чтобы при переприсяге приняли старый текст вместо нового. Это всё при должной сноровке худо-бедно позволяло прятать способности и знания, хотя даже здесь, в Москве, случилось несколько смертей из-за сработавших клятв. Управа, сама того не зная, устроила нам жестокую чистку, загнала в глубокое подполье, разобщила, а кое-кого и озлобила.
— Вы могли подать прошение о легализации, — напомнила Ксюша.
Вяземский снисходительно улыбнулся — будто несмышлёнышу, только что ляпнувшему, что батоны растут на деревьях.
— Лишь для того, чтобы мы оказались под надзором, а наши способности — под запретом. Всё сообщество видело, как один за другим гибнут фигуранты тульского процесса; мы, в отличие от остальных, понимали, почему. Но если нас, рождённых в этом мире, новые законы всего лишь загоняли в вечный правовой сумрак, то для Лидиного ученика ловушка захлопнулась. Фальшивая биография, подтверждённая фальшивыми же документами, вызвала бы срабатывание пункта о тайнах однозначно и немедленно.
— В нём есть оговорка, — возразила Ира. — О ранее принесённых клятвах.
— Именно ею Лида и воспользовалась, — Николай Геннадьевич закивал, обрадованный догадливостью визитёрши. — Она взяла с ученика клятву, запрещающую ему раскрывать правду о своём происхождении.
— Лишив тем самым возможности оправдания по третьей статье, — фыркнула Ксюша. — Отличный план.
— Да, этот изъян она тоже учла. Именно поэтому я сейчас всё это вам рассказываю, — назидательно произнёс Вяземский. — Моих слов, возможно, под следственной присягой, или Лидиных записей должно быть достаточно. Но я думал, что если когда-нибудь и пригожусь, то… как бы это сказать…
— Он не пришёл бы сам, — резко сказала Ира. — Даже если бы знал.
Николай Геннадьевич вопросительно на неё посмотрел, но Шаповалова давать пояснений не пожелала. Ксюша сдержала вздох и взяла дело в свои руки.
— Вы сказали о записях.
— Да, они у меня, — Вяземский нервно поправил очки. — Дома, разумеется.
— В них изложено всё то, что вы рассказали?
Николай Геннадьевич замялся, виновато пожевал губами.
— Точно сказать не могу. Видите ли… Они хранятся в футляре, который я не могу вскрыть. Но, думаю, да, там именно это.
— Прекрасно, — Ксюша решительно встала. От медицинской вони голова болела немилосердно. — Значит, мы сейчас за ними поедем. Вам хватит пяти минут, чтобы собраться?
— Да, — Вяземский самоотверженно дёрнул головой. — Минутку, я сейчас… Вы не могли бы…
— Разумеется. Ир, идём, — Оксана толкнула дверь. В просторном кабинете хоть и пахло всё тем же вонючим спиртом, воздуха всё же было побольше.
Шаповалова бесшумным призраком выскользнула из комнатушки. Ксюша притворила пластиковую створку, предоставляя старика своим делам, и прислонилась спиной к прохладной стене.
— Ну? Что теперь скажешь? — слабо усмехнулась она, из-под ресниц наблюдая за спутницей.
— Это всё объясняет, — уверенно сказала Ира. — Безопасности не к чему придраться. Да?
— Вроде да. Больше тебя ничего не волнует?
— А что меня должно волновать?
Ксюша насмешливо хмыкнула.
— Действительно.
Ирка, судя по выражению лица, наверняка сказала бы ей что-нибудь резкое, но, на счастье не в меру осмелевшей секретарши, Ксюшин телефон мелодично звякнул. Писал Макс. Безопасность дала отмашку. Началось.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Меняем планы, — сумрачно сообщила Тимофеева мигом подобравшейся Ире. — Деда берём с собой вместе с записками и дуем к месту событий. Викентьев посреди штурма чужие дневники читать не будет.
— Штурма?
— Да, Ир, мы не только нежить обнаглевшую гоняем, — огрызнулась Ксюша, пряча телефон в карман. — Лучше я тебя у метро высажу, нефиг тебе там делать…
— Я с тобой поеду, — упрямо сказала секретарша, сверля Тимофееву пристальным взглядом.
Ксюша слегка опешила от подобной наглости. Перенервничала девочка… Хочет любоваться на грязную работу — пусть любуется, может, в голове прояснеет. Тимофеева сверилась со временем; если поторопиться, они могут успеть, хоть и не к началу.
— Да пожалуйста. Под ногами не путайся только, — снисходительно бросила она и требовательно постучала в запертую дверь: — Николай Геннадьевич, вы готовы?
Дедок почти сразу открыл и предстал в дверном проёме, как в портретной раме — эдакий аристократ, вынужденный по нынешним скучным временам рядиться в скромный пиджак вместо горностаевой мантии.
— Да, — торжественно подтвердил он. — Да, я готов.
LXVII. Единственный вариант
— Миша!
Старов вздрогнул и обернулся. Натянутые нервы играли с ним злые шутки. Через полупустой вестибюль к нему спешила широко улыбающаяся Аня; в руках у неё была пухлая канцелярская папка. Мишка поспешно махнул коллегам:
— Идите, ребят, сейчас догоню.
В другой раз Макс не упустил бы случая сострить, но не сегодня. Все трое, не говоря ни слова, двинулись к дверям. Старов шагнул Ане навстречу. У них едва ли было больше минуты.
— Анют, — он заставил себя улыбнуться, спрятал за спину похолодевшие руки. — Я сегодня никак. Работа…
— Жалко, — расстроенно проронила Аня. — Серьёзное что-то?
— Да так, — Мишка деланно небрежно дёрнул плечом. — Провозимся долго.
— Сегодня же пятница…
— Ну, дела-то делать надо.
Не смущаясь снующих вокруг служащих, Аня порывисто поцеловала его в щёку. Послать бы всё к лешему и уехать с ней вместе куда-нибудь на край света, где никто не найдёт и не достанет… Он с сожалением отстранился, позволил себе приобнять её за плечи.
— Завтра не обещаю, — осторожно сказал Старов, прикидывая мрачные перспективы, — но в воскресенье обязательно увидимся. Хорошо?
— Ловлю на слове, — заявила Аня. — Удачи тебе.
Да ему-то зачем? Он при самом худшем раскладе проведёт недельку в больнице под надзором травматолога и специалиста по проклятиям. Как раз у Донских освободилось местечко… Тришину перевели вчера в палату для реабилитации, отсыпаться и приходить в себя. Разговор с ней вышел долгим; нехитрые вопросы, брошенные вскользь фразы, осторожные просьбы по одной выплетали из плотного узора чар отдельные нити, пока истончившееся кружево не развеялось окончательно. Опрашивал свидетельницу уже Мишка; вымотанный этим последним усилием Ярослав молча слушал, изредка кивая своим мыслям. Рассказ девушки не принёс им ничего принципиально нового — лишь прибавил несколько строк к обвинениям против лже-Ельцова. Она вспомнила не всё; почти все встречи со злокозненным волхвом начисто изгладились из её памяти — Ярик сказал, навсегда. Домой Тришину не отпустили тщательно оберегавшие дело безопасники; с медперсонала стребовали клятвы о неразглашении, Веру посадили под замок. О том, какое ей грозит наказание, Старов старался не думать.
— Зря тебя напрягали, — виновато сказал он Зарецкому, прежде чем пожать на прощание руку. — Узнай мы это хоть недельку назад…
— Нет, почему зря? Заклятие же я снял, — пожал плечами тот.
На парковке теснились служебные машины безопасности — два неприметных серых микроавтобуса и три чёрных седана, прямо-таки искрящиеся от навешанных на них чар. Старов краем глаза присмотрелся к ближайшему; сквозь тонированные стёкла не было видно, что происходит в салоне. У соседней машины Верховский о чём-то беседовал с Викентьевым; приметив подчинённого, он коротко кивнул и качнул головой в сторону Мишкиного «ниссана», рядом с которым ждали коллеги. Значит, всё по плану, новых вводных не предвидится. Наверное, это хорошо.