— Надеюсь, ты знаешь, что делать, — с сомнением проговорила Тимофеева, запирая машину. Ира ничего ей не ответила.
Подъезд Ксюша помнила, этаж — нет. Заключённая в стеклянную будку консьержка вперилась в незваных гостий пристальным взглядом и гавкнула:
— Вы к кому?
— В тридцать вторую, — наугад соврала Ира, чувствуя, как греется зачарованная подвеска.
Тётка ещё разок зыркнула на них и вернулась к кроссвордам. Проигнорировав лифт, Оксана решительно свернула на лестницу. Подниматься придётся прилично; смутно помнившийся вид из окна предполагал солидную высоту. Непомерно длинные пролёты выпивали последние силы вместе с остатками храбрости. Вдруг их там ждут? Вдруг они вляпаются в какие-нибудь следящие чары? Вдруг уже вляпались?
— Вот, — уверенно сказала Ксюша, едва взобравшись на лестничную клетку шестого этажа. — Погоди-ка, проверю…
Она вытянула руки перед собой, словно ощупывая что-то невидимое. Нервно облизнула губы, отбросила со лба прядь блестящих волос. Обшитая светлым деревом дверь внушала ей беспокойство.
— Сняла, — проговорила наконец Оксана. Голос её слегка дрожал. — Почти всё, но… эти можно не трогать. У тебя ключи есть или будем ломать замок?
— Погоди, не надо ломать, — отозвалась Ира и прижала пальцем кнопку звонка, вызвав к жизни приглушённую мелодичную трель по ту сторону стены.
За дверью всё было тихо. Домовые умеют быть бесшумными. А ещё капризными и недоверчивыми, особенно в отсутствие хозяев. Ира осторожно опустилась на корточки и, стараясь не говорить слишком громко, позвала в замочную скважину:
— Прохор! Проша! Открой, пожалуйста!
Тишина. Неужели с ним что-нибудь случилось? Домовые не покидают жилище по своей воле, пока от дома остаётся хоть пара стен. Прохор очень старый, он долго сидел здесь совсем один, он мог не выдержать…
— Проша! Мне очень нужна помощь, пожалуйста, открой! — взмолилась Ира. — Это я. Ты меня помнишь? Вот, смотри, что у меня есть…
Она торопливо высвободила из-под воротника амулет. Помнится, Прохора тогда разозлило, что наглая гостья взяла вещицу; может быть, он согласится помочь в обмен на подвеску? Расставаться с амулетом не хочется, но жалеть о камушке, хоть и бесценном, глупо, когда на кону жизнь. Синяя капелька остро сверкнула в лучах солнца, бьющего в высокие окна. Тихо щёлкнул замок.
— Гостьюшка пришла, — констатировал домовой, окидывая Иру цепким взглядом блестящих чёрных глаз. Она не поняла, рад он ей или нет. — Пущай заходит. Только хозяина дома нетути…
— Я знаю, — выдавила Ира. Она поднялась на ноги и переступила порог; Оксана, настороженно озираясь, шагнула следом и прикрыла за собой тяжёлую дверь. — Проша, хозяин в большой беде.
Домовой совсем по-человечески прижал ко рту мохнатые лапы.
— Ох, отчаянная душенька… Что ж натворил?
Ира, сбросив туфли, уселась перед Прохором на колени. Так казалось честнее. Ксюша молчала, хмуря брови. Сколько она знает? Наверное, не очень много…
— Ничего плохого, — слова неохотно протискивались сквозь болезненно сжавшееся горло. — Это из-за… из-за тайн. Есть такой закон…
— Плохой закон, — пробормотал домовой и горестно качнул длинными ушами. — Э-э-эх, учила ить хозяйка — молчать надыть, молчать да не высовываться…
— Кто такая хозяйка? — резко спросила Ксюша. Ира вздрогнула, услышав её голос.
Прохор недоверчиво зыркнул на Тимофееву из-под кустистых бровей и ничего не сказал.
— Кто, Проша? — зачем-то повторила Ира. В этом может быть смысл. Если женщина, которую домовой зовёт хозяйкой, знает что-то важное… Кто бы она ни была… Пусть лучше Оксана с ней разговаривает…
— Хозяйка, — печально повторил Прохор. — Великая чародейка. Волшебница. Всё на свете знала… Всему его, егозу, научила… Так и говорила — погубит ить себя о-про-мет-чи-во-стью, душенька беспокойная…
— Свешникова, — сказала Ксюша. — Да ведь? Они, кажется, родственники…
Прохор молча моргнул.
— Она давно умерла, — сообщила Тимофеева. Прохор болезненно дёрнулся, словно его ударили током. — Если что-то и знала, теперь уже всё…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Вот как. Тогда понятно. Домовой, перейдя к наследнику вместе с жильём, не мог не звать Ярослава хозяином, но покойную Свешникову, похоже, слишком любил. Могла она доверить ему что-то важное? Записи, дневники, хотя бы несколько драгоценных слов…
— А ты знаешь, Проша? — отчаянно спросила Ира. — Должно быть что-нибудь… Что всё объясняет… Почему не сработала клятва…
— Прохор знает, — тихо сказал домовой.
Оксана где-то за спиной торжествующе хмыкнула.
— Скажи, пожалуйста, — шёпотом проговорила Ира, будто просьба её граничила с непристойностью. — Мы ничего плохого не сделаем. Хочешь, поклянусь?
— Не надо это, — быстро сказал домовой. — Злое дело — клясться… Прохор всё одно сказать не может. Закон такой, что Прохора слушать не будут.
Вот же чёрт! Он прав: нежить неправоспособна, она не может свидетельствовать в суде, её слова ничего не значат… Почему Верховский не напомнил об этом? Сам забыл? На что-то надеялся?
— У Прохора есть, — продолжил домовой, внимательно глядя на Иру, — как того отыскать, которого будут слушать…
Оксана выругалась себе под нос. Ира сердито на неё оглянулась. Сейчас Прохор обидится, откажется разговаривать, и тогда всё. Других ниточек нет.
— Как отыскать, Проша? — как можно мягче спросила Ира
Домовой с сомнением пожевал губами.
— Прохор принесёт, если ему верные слова скажут, — сообщил он. У Иры внутри всё похолодело. Не дюжину «пожалуйста» же он хочет услышать! — Так хозяйка велела. Прохор скажет — человек ответит, тогда и отдать. Прохор говорит: пламя. Пусть теперь гостьюшка отвечает.
— Пламя? — переспросила Ксюша. — Это что значит?
— Не знаю… Нет, подожди, — испуганно сказала Ира, заметив, как домовой удручённо качает головой. — Подожди… Я… Сейчас…
Сколько у неё попыток? Может, и много, но драгоценное время утекает сквозь пальцы. Что могла загадать домовому давно оставившая этот мир женщина? Кто она была, чем дышала, как мыслила? В поисках подсказки Ира отчаянно оглядела просторную прихожую. Здесь, как и раньше, царил идеальный порядок, наверняка установленный прежней хозяйкой квартиры. Чистая, как в больнице, плитка под светлый мрамор. Кремового цвета обои с ненавязчивым узором. Абстрактные картины на стенах — кажется, в прошлый раз их было больше. Сквозь приоткрытую дверь в гостиную виднеется набитый книгами шкаф. Наверное, неведомая Свешникова ценила красоту и была тем ещё книжным червём. А может, и нет. Какая разница?
К чему тут пламя? Может, Прохору надо продемонстрировать умение зажигать призрачный золотой огонь?.. Нет, он совершенно однозначно выразился: нужны верные слова. Но в догадке есть смысл: фраза-ответ должна отличать своих от чужих. Ярослав её знает, это ведь ему наставница оставляла лазейку между законом и клятвами… Лазейку, о существовании которой он не имеет понятия. Иначе нашёл бы способ намекнуть, помог бы с ключом к разгадке, даже если данный когда-то обет запрещает говорить напрямую…
— Пламя, — пробормотала Ира себе под нос, надеясь, что это поможет соображать быстрее. — Пламя, пламя, пламя…
Леший побери, да это может быть что угодно! Текст какой-нибудь клятвы, строчка из книги, случайный набор слов… Нет, это слишком. Свешникова вряд ли имела целью измучить ученика головоломкой. Ответ должен быть для него простым, легко всплывающим в памяти; несколько слов, хорошо известных связанным общей тайной людям, отделяющих их от остального мира, несведущего, враждебного… Может быть, вовсе этому миру не принадлежащих…
— Пламя, — снова повторила Ира, осенённая смутной догадкой. Не то воспоминание, не то сновидение. Летят в ночное небо огненные искры, Тихон, вдохновенно запрокинув голову, торжественно произносит слова незнакомого, завораживающе певучего языка. Он же, Тихон, проницательно щурит единственный глаз: «Что ж теперь делать станешь?» — Пламя, в сердце моём горящее… Земною тропой пронесу и… и отдам его вечности…