Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Под гул одобрительных выкриков Феклистов сошел с импровизированной трибуны, уступив место Аксенову. Митинг закончился тем, что взамен атамана избрали ревком, а председателем его — фронтовика Дениса Верхотурова.
Жизнь ключом заклокотала в тихой до этого таежной Какталге: ожил сизиковский дом, раскрылись заколоченные окна, над крышей его взвился алый флаг, а на прибитой к стенке дощечке осиновым углем было написано: «Приаргунский военно-революционный штаб».
Теперь около этого дома всегда торчали оседланные кони, мчались во все села мятежной станицы то уполномоченные ревштаба, то конно-нарочные с пакетами за пазухой, на которых было написано: «Весьма срочно, аллюр три креста». В штабе поминутно хлопают двери, там постоянное многолюдство, заседают, спорят и пишут, пишут без конца. На стенах домов и на заборах появились написанные от руки воззвания к гражданам и приказы реввоенштаба о мобилизации в Красную повстанческую армию десяти присяг казаков, от 1911 года срока службы по 1920-й включительно. Приказ этот взбудоражил село: сразу же прекратились всякие работы, казаки спешно перековывали на полный круг коней, готовили седла, амуницию, точили шашки. Бабы пекли подорожники, штопали, стирали служивым белье, укладывали в сумы и седельные подушки запасные шаровары и гимнастерки.
Из других сел Аркиинской станицы мобилизованные начали прибывать в Какталгу в пятницу к раннему обеду, а к вечеру уже не было ни одной избы, куда не заехали бы два-три постояльца. Хмурились какталгинцы; досадливо крякая, ругались, втихаря наблюдая, как во дворах у них распоряжаются служивые, сено своим коням кидают самое лучшее, что хозяева приберегали к весне, к полевым работам. Но больше всего досадовали, проклиная комиссаров, те, у которых кроме фуража взяли еще и коней для безлошадных казаков. Лишь один из сельчан, причем самый богатый, Устин Астафьев, отнесся к реквизиции у него лошадей совершенно спокойно. Он лишь недовольно поморщился, когда в дом к нему пожаловали члены реквизиционной комиссии, а председатель ревкома Верхотуров, высокого роста, плечистый казак, не перекрестился на иконы и даже папаху не снял, коротко бросив:
— Здоровайте!
Его примеру последовали и остальные трое членов комиссии.
— Та-ак, — ухватившись за клочковатую бороденку, протянул старик. — Бога, значить, не признаёте?
— Не признаём, — за всех ответил Верхотуров и, потянув носом воздух, кивнул в сторону горницы, откуда доносился пьяный говор, а в раскрытые двери было видно сидящих за столом подвыпивших казаков, пахло жареным мясом, блинами и водкой. — Что это у тебя за гулянка?
— Так вить маслена началась, слава те восподи! Мы-то люди православные, признаём. А тут служивых ко мне на постой определили, а ведь они хоть и незваные, а все ж таки гости, вот и потчую их, чем бог послал. Проходите и вы, милости просим, к столу.
— Нет уж, спасибо. Не до гулянья нам, трех коней, решили взять у тебя для красноармейцев наших, какие пешие. Чего ты на это скажешь?
Меняясь в лице, Устин сердито крякнул, но сказал смирнехонько, со вздохом:
— Что я могу сказать? Берите, раз уж я теперь, стало быть, и не хозяин в своем дворе.
— И чтобы седла для них были.
— Где я их наберу столько-то, седла два найдется, да и то простые деревяги, форменных нету.
— Ладно, одевайся да выходи во двор поживее, мы подождем в ограде.
Во дворе комиссию уже поджидали безлошадные казаки; сидя на ступеньках крыльца, разговаривали, дымили самосадом. При появлении комиссии встали. Белоусый, небольшого роста казачок бросил наземь недокуренную самокрутку, спросил:
— Ну как там Устин-то, не попотчевал вас святым кулаком по окаянной шее?
— Э-э, брат, — ответил один из членов комиссии, — Устина будто и подменили! Смирненький, как овечка, берите, говорит, трех лошадушек, пожалуйста.
— Хитрит, стерва; дескать, стань ругаться, еще больше возьмут.
— Даже казаков-то наших, какие у него на постое, вином поит, как дорогих гостей, и блины им, и сметана, и всякое другое удовольствие.
— Оно даже и отсюда слыхать, разговор крупный.
— Да вить праздник, сплошь гуляют, вон и напротив поют. Ишь как выводят «Конь боевой с походным вьюком» — для такого разу самая подходимая песня.
— Откуда они вино берут? — удивился Верхотуров и, перегнувшись через перила, помахал рукой пьяному казаку на середине улицы: — Башуров, подь сюда.
В сивой папахе набекрень, в полушубке нараспашку и с котлом в руке, Башуров подошел к крыльцу, пьяно ухмыляясь, отставил правую ногу.
— Чего тебе?
— Что это у вас за пьянство сплошное? Завтра выступать, а вы гульбой занялись.
— Ну и што-о, товарищ Верхотуров, на проводах казаков всегда гуляли. А тут еще лафа такая: спиртовоз Ганька-хромой целую бочку спирта приволок из-за границы, в долг дает, чего же зевать-то. А уж насчет платы, как говорится, жди на мне, а получай на пне. Заходите к нам, мы у сослуживца моего Евлахи Кузнецова пируем, угостим по дружелюбности.
Не ответив Башурову, Верхотуров посмотрел на членов комиссии, покачал головой:
— Что с ними делать? Пойти арестовать этого прохвоста Ганьку, чтоб не разводил тут пьянку?
— Э-э, ну его к черту! Он теперь наверняка распродал всё, что было.
— Делом надо заниматься, вон и Устин вышел, идем же выбирать коней.
В то время как Устин с плохо скрытой злобой наблюдал, как его лучших лошадей седлают чужие люди, в доме у него шла попойка. Старший сын хозяина Платон усердно подливал гостям в опорожненные стаканы разведенный спирт и втемяшивал в охмелевшие головы:
— Чего вы взбулгачились-то? Абрамку Федорова послушали, врет он, гад ползучий, а вы поверили и поперли как будто по всамделишной мобилизации. А что вы сделаете одной-то станицей супротив всей области?
— А другие-то что, не поддержат, думаешь? Да нам стоит начать, а там и другие зашевелятся.
— Верно, Иван! А с Амуру Лазо с войском подойдет, Балябин со своим отрядом, мадьяры.
— Мадьяры? Э-э, были мадьяры, да сплыли, их, браток, всех, до единого перебили.
— Как?! Кто перебил?
— А вот пойди спроси Федьку Пискунова. Он только вчера оттудова на побывку прибыл и сам в том бою участвовал.
— Врет он, гад, контра семеновская!
— Он-то правду говорит, а вот ваши сомустители врут, и никакой власти советской нету в Благовещенске, а Лазо с Балябиным в Америку укатили. Хапнули золота в Чите и теперь будут поживать в свое удовольствие.
— Чего ты брешешь… твою мать! Я сам в Чите был, когда банк-то ограбили анархисты. Да я тебе… зоб вырву!
— Подожди, Агапитов, охолонись!
Но тот, стараясь вырваться из рук крепко охватившего его сзади казака, хрипел, задыхаясь:
— Пусти, где моя шашка, я его, гада… в гроб… в печенки!
— Да ты послушай хоть…
— В штаб его, чего вы уши-то развесили!
— Верно. Там им покажут кузькину мать, а сначала выпьем…
— Отстань…
— За советскую власть держи стакан, ну!
— За советскую выпьем, а этих гадов…
— Потом успеем, куда они денутся от нас, тяни, ну! Во, давно бы так. Споем:
Вихри враждебные вею-ют над нами,Темные силы нас зло-обно гнетут.В бой роковой мы вступили с врагами,Нас еще судьбы безвестные ждут.
Песню подхватили еще два или три голоса, пытался подпевать и Агапитов, но хмель одолел его, и вскоре он уснул, уронив голову на стол.
А вокруг не утихал пьяный говор и споры:
— Неужто мадьяр то и всамделе побили, а?
— Надо нам самим наведаться к Пискунову-то, спросить его.
— А не рвануть ли нам по домам, братцы? Вить весна над головой!
— Правильно, время подходит хлеб сеять, а мы тут восстаниями занялись, наслушались чужих умов.
— Ну это ты брось, начал тут разводить контру…
— В зубы его!
— Я т-тебе дам, сучье вымя.
Шум, гам, забияк растаскивают по сторонам, а над столом возвышается Платон.
— Тихо, товарищи! — вопит он, размахивая графином. — Хватит спорить! В горле пересохло, выпьем лучше.
— Выпьем, а завтра разберемся, что к чему.
— Разберемся, подставляй стакан.
Пьяный разгул все больше и больше захлестывал поселок: гуляли казаки, молодежь, пожилые люди и бабы. Из домов веселье выплескивалось на улицу, стоном стонала Какталга. К вечеру уже трудно было встретить трезвого человека. И странное дело, среди пьяных бодрее всех держались старики, из тех, что еще утром приходили к Устину Астафьеву. О чем они там толковали, неизвестно, но теперь они по одному переходили из одной компании в другую, выпивали помаленьку, нашептывали казакам:
— Куда вас черт несет, одумайтесь.
— Мадьяр-то вон перебили, сказывают, и вам то же будет. И семьи ваши пострадают ни за что. Разъезжайтесь по домам, пока не поздно.
- Забайкальцы. Книга 4. - Василий Балябин - Историческая проза
- Забайкальцы. Книга 3. - Василий Балябин - Историческая проза
- Любовь к электричеству: Повесть о Леониде Красине - Василий Аксенов - Историческая проза