А может, ты всё-таки потом соберешься с духом и займешься этим делом снова — не спеша, спокойненько, хладнокровно… Как врач советовал моему соседу по палате: „Половой акт? Да, можно… Но, знаете ли, так — спокойно, без эмоций…“ Съехаться бы надо. Это, понимаешь ли, объективная необходимость».
А через неделю, 22-го, АН, по существу, уже хоронит эту идею:
«Насчёт нашего переезда в Ленинград. Объективная-то она необходимость есть, да мне её не одолеть. Здоровье, братец, не то. А я понюхал здесь, чем это пахнет — контейнеры, упаковки, да там ещё ремонт, да здесь ещё бумаги грязные всякие, и жаждущие хари… Нет, не судьба».
И, заметьте, последний, но явно решающий аргумент — «жаждущие хари». Уехать — означало бы сдаться, уступить врагам и бросить на произвол судьбы талантливых молодых ребят, ну вот хотя бы этих, собравшихся на дне рождения у Володи Гопмана…
О чем ещё говорили в тот день? Ну, конечно, о закончившейся месяц назад «Аэлите». Это было значительное событие.
24 апреля АН улетел в Свердловск — принять участие в первом советском «коне» (конвенте). Собственно, тогда его ещё не называли коном — эта американская терминология появилась позже. А тогда просто СП РСФСР, Совет по фантастике и журнал «Уральский следопыт» учредили первую в стране литературную премию по фантастике и дали ей имя, позаимствованное у столь любимого Стругацкими Алексея Толстого — «Аэлита». О том, кому и как была вручена премия, хочется рассказать подробно, изложив исторические события со слов не только очевидца, но и главного организатора первой «Аэлиты» — Станислава Мешавкина.
Идея «Аэлиты» пробивалась долго и мучительно. Просто удивительно, что в те глухие годы её вообще разрешили провести. Ещё удивительнее, что удалось сделать премию и праздник фантастики ежегодными. В Москве этим занимался энергичный председатель Совета по фантастике Сергей Абрамов, в Свердловске — ещё более энергичный главный редактор журнала «Уральский следопыт» Станислав Мешавкин. Наконец, всё определилось: статус «Аэлиты», её первые лауреаты — Казанцев и братья Стругацкие. К сожалению, БН не смог приехать после инфаркта. Был только АН.
Гости съехались 24-го, поздно вечером. На другой день Мешавкин отправился в гостиницу с визитом вежливости. С обоими лауреатами до этого он не был лично знаком, хотя, естественно, знал, что их отношения трудно назвать дружескими. Ему предстояла нелёгкая роль. Беседа с Александром Петровичем носила преимущественно светский характер. Когда речь зашла о ресторане, он тактично намекнул, что даёт обед как лауреат, и, вынув бумажник, отсчитал купюры. Мешавкин, внутренне стыдясь, порадовался: у организаторов каждый рубль был на счету.
Поднялся этажом выше, к Стругацкому, сообщил о предложении Казанцева. АН отреагировал мгновенно:
— А когда я смогу дать обед? Ведь мы с Борисом тоже лауреаты?
Был такой нюанс: вручались две «Аэлиты» равного достоинства — так задумали. Но два званых обеда в программу, согласованную с обкомом, никак не вписывались. АН нахмурился:
- Так дело не пойдёт! Вы ставите меня в крайне нелепую ситуацию: Казанцев кормит меня обедом, а я его — нет!
Но тут же сам и нашёл выход:
- Значит, так. Прошу вас передать Александру Петровичу, что сегодняшний обед дают лауреатЫ, подчеркиваю, не один, а все трое. Сколько с меня причитается?
Делать нечего — Мешавкин опять поплёлся к Казанцеву. Тот не порадовался, конечно, но вынужден был признать справедливость доводов и сказал:
— Я только очень прошу вас быть хозяином стола и первым произнести тост. Вы же знаете экспансивность натуры Аркадия Натановича.
Мешавкин, если честно, тогда ещё не знал. Но уже догадывался, что обед предстоит веселый, если два писателя-москвича общаются только через посредника. А так хотелось праздника, ради которого потратили столько сил и времени. Неужели всё будет испорчено из-за борьбы самолюбий двух мэтров?
И вот, все в сборе, Мешавкин на председательском месте нервно повторяет про себя первые слова столь ответственного тоста, малейшая ошибка — и всё, конфликт, скандал! И не успевает Станислав даже привстать со стула, как поднимается рывком Стругацкий с рюмкой коньяка в руке, решительный и непоколебимый, как скала.
— Вы позволите? В глазах Казанцева собачья тоска и укоризна: «Ну, что же вы? А я предупреждал…» Мешавкин готов был провалиться, но вместо этого просто кивнул. Воцарилась нереальная тишина.
— Я был тогда пацаном, — начал АН бархатным голосом, — но до сих пор помню, с каким нетерпением ждал звонка, а нередко и убегал с последнего урока, потому что в обед домой приносили с почтой «Пионерскую правду», а в ней — «Пылающий остров» с продолжением. Понимаете? Меня снедало нетерпение: что дальше, что дальше?
Тут АН блеснул своей памятью — приводил мельчайшие детали, а если вдруг забывал, поворачивался к Казанцеву, и тот растерянно и тихо подсказывал ему. Тоска во взоре Александра Петровича медленно сменялась почти детской радостью, и воздух над столом, казалось затвердевший от напряжения, вновь шелестел и позвякивал естественными звуками.
В эту самую минуту Мешавкин и понял до конца, кто такой Стругацкий. Все его с братом книги он давно знал почти наизусть. Теперь он узнал Стругацкого-человека. И они быстро стали друзьями. Перешли на «ты», и это была не фамильярность, а дружеская норма общения.
Если бы Мешавкин ещё знал тогда, на какие подлости способен Казанцев, сколько здоровья, сколько лет жизни украл он в самом буквальном смысле у АБС — наверное, он бы ещё выше оценил уникальное благородство АНа. А может, догадывался всё-таки? Да нет, судя по тону, воспоминаний даже одиннадцать лет спустя… Какая-то всеобщая радость примирения, какая-то «борьба самолюбий» — это ж надо было такое сказануть! У них была борьба за выживание, причём, с одной стороны, жертвы режима, а с другой — его исполнительные слуги, самодовольные безжалостные палачи (не говоря уже об очевидной разнице дарований). Нет, конечно, времена были тяжёлые, застойные. Страшненькие были времена. Всем и всё диктовал обком, а тому ЦК, но вряд ли именно ЦК потребовал поставить их рядом, на одну ступеньку — Казанцева и АБС — мелко это даже для обкома. Допускаю, что какая-нибудь местная или московская писательская сволочь из особо натасканных не позволила дать премию сомнительным АБС за полуантисоветскую повесть «Жук в муравейнике», не уравновесив эту премию такой же, выданной за вклад правоверному Казанцеву. Допускаю. Но вместе с тем чувствую и даже знаю, что и сам Мешавкин, и молодые фантасты, и тем более фэны не ведали, что творят…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});