class="p1">— Да, роботы у него получались. Но он был ужасно огорчен, когда оказалось, что они не хотят воевать. Чего он только не придумывал! Через неделю от них осталась куча лома. Но, поверьте, я в жизни своей не видел, чтобы человек с такой страстью отдавался своему делу, как Грэм, когда он заставлял своих роботов воевать.
— Забывал про еду, — вставила бабушка.
— Но хуже всего, — сказал дедя, подвигая Пакстону рюмку с бренди, — хуже всего было, когда мы решили познакомить его с религией. Он придумал такой ужасный культ, что мы не чаяли, как нам покончить со всем с этим.
— А больница? — подхватила бабушка. — Кстати, это была твоя идея, Нельсон…
— По-моему, — мрачно сказал Нельсон, — Стэнли это нисколько не интересно.
Пакстон понял намек и поспешил переменить тему:
— Я хотел спросить вас, бабушка, какие картины вы пишете. Мне Нельсон никогда об этом ничего не рассказывал.
— Пейзажи, — пробормотала бабушка. — Я экспериментирую.
— А я ей толкую, что это неправильно, — заявил дедя. — Вот вы ей объясните. Зачем нам какие-то эксперименты? Наше дело — соблюдать традиции, да-с, а не выдумывать что кому взбредет.
— Наше дело, — обиделась бабушка, — не допускать технического прогресса, но это вовсе не значит, что не может быть никакого, прогресса в человеческих делах. А вы, молодой человек, — она повернулась к Пакстону, — разве не такого мнения?
Пакстон почувствовал себя между двух огней.
— Как вам сказать, м-м… В политике мы, естественно, допускаем развитие, но, конечно, то и дело вынуждены проверять, насколько это развитие соответствует принципам человеческого общества. И мы не позволяем себе отбросить ни один из старых приемов, даже если кто-то считает его отжившим. То же касается и дипломатии. Я решаюсь это утверждать, потому что, видите ли, дипломатия и политика взаимосвязанны и…
— Вот! Что я говорила? — сказала бабушка.
— Знаете, что я думаю? — мягко сказала Нельсон. — Мы запуганы. Впервые человечество оказалось в меньшинстве, и мы дрожим от страха. Мы боимся утратить свое лицо, боимся, что человеческий род затеряется среди великого множества разумных существ, которые населяют Галактику. В общем, мы боимся ассимиляции.
— Ошибаешься, сын, — возразил дедя. — Вовсе мы не запуганы. Мы просто дьявольски дальновидны. М-да. Когда-то у нас была великая культура, так зачем же, черт возьми, нам от нее отказываться? Правда, большинство современных людей приспособилось к галактическому образу жизни. Но разве нет никакого другого выхода? Когда-нибудь нам захочется вернуться к прошлому, к человеческой культуре, или использовать какие-то ее разделы. Вот почему, дети мои, нам необходим Проект Продолжения. Причем заметьте! — Дедя поднял палец. — Это важно не только для самих людей. Кое-что может очень и очень пригодиться для всей Галактики.
— Тогда зачем держать Проект в тайне?
— Какая тайна? Я не считаю это тайной. Просто никто на нас уже не обращает внимания. По сравнению со всеми остальными человеческий род — это так, мелочь, что-то вроде этнического меньшинства, а Земля — одряхлевшая планета, о которой и говорить не стоит… Вы когда-нибудь слышали, что наше дело — тайна? — спросил он Пакстона.
— Конечно, нет, — сказал Пакстон. — Мы не кричим о себе на всех перекрестках, вот и все. Лично я смотрю на Продолжение как на вверенную нашему попечению святыню. Пока человечество осваивает цивилизацию других миров, мы, оставшиеся, храним здесь, на Земле, традиции нашего рода.
Старик неожиданно хихикнул, прервав речь Пакстона.
— Если говорить о масштабах, то мы всего лишь кучка бушменов. Но попомните мои слова: мы высокоразвитые и даже опасные бушмены.
— Опасные? — спросил Пакстон.
— Он имеет в виду Грэма, — пояснил вполголоса Нельсон.
— Нет, — помотал пальцем дед я. — Не только Грэма. Я имею в виду всех нас. Потому что, согласитесь, все, кто присоединяется к галактической цивилизации, что-то в нее вносят, но что-то и теряют, от чего-то отказываются, если это не соответствует общему духу. Это неизбежно, не правда ли, и к человеческому роду это тоже относится, с той, однако, разницей, что на самом деле он ничего не теряет! Если он от чего-нибудь отказывается, он не бросает это, а передает в надежные руки. Человечество знает, что делает! Не зря оно содержит нас, кучку варваров, на старой, доброй планете, которую члены этого замечательного, великого, этого, черт бы его побрал, галактического союза знать не желают!
— Не слушайте его, — сказала бабушка. — Он ужасен. Вы не представляете, сколько высокомерия и коварства в этом старикашке.
— А что такое Человек? — вскричал дедя. — Он, если надо, может быть и коварным. Он может лицемерить, да-cl Как достигли бы мы того, что имеем, не будь мы умны и дальновидны?
«Доля истины в этом есть, — подумал Пакстон. — В сущности все, что человечество сейчас здесь проделывает, — чистый обман. Но кто знает, может быть, на других планетах делают то же самое?
И если уж делать ее, то делать как следует. Нельзя поместить человеческую культуру в музей, потому что там она станет мертвым экспонатом. Выставка наконечников стрел — это интересно, но ты никогда не научишься мастерить эти наконечники, глазея на них. Если хочешь, чтобы искусство изготовления наконечников сохранилось, надо продолжать работу, надо их делать, передавать опыт от отца к сыну, даже если наконечники станут ненужны. Достаточно пропустить одно поколение — искусство будет утеряно».
В комнату ввалился Илайджа с охапкой дров, подбросил в огонь поленьев, пошуровал кочергой.
— Ты весь мокрый, — сказала бабушка.
— На дворе дождь, госпожа, — ответил Илайджа, идя к двери.
Пакстон думал о Проекте Продолжения, который сохранит культурные богатства человечества. Сберечь знания, сберечь навыки, ремесла и искусства. Вот зачем секция политиков культивирует методы политической борьбы, хотя никакой борьбы нет в помине, и секция дипломатов старательно создает международные противоречия, чтобы затем преодолевать их. И объединения промышленников ведут традиционную нескончаемую войну с профсоюзами. И по всей Земле скромные творцы, мужчины и женщины, создают произведения живописи, скульптуры, музыки и изящной словесности, стремясь сберечь то, из чего исконно слагалась человеческая культура, и не дать ей раствориться, исчезнуть в новой и неслыханной культуре, — или как там она называется, — родившейся в союзе многих миров.
«Но зачем, — сказал себе Пакстон, — мы все это бережем? Из тщеславия, обыкновенного и глупого тщеславия? Оттого что человек, венец творения, не в силах отбросить привычное высокомерие? Или, может быть, прав старый дедя, когда он твердит, что в наших действиях есть глубокий смысл?»
Дедя прервал его размышления.
— Вы сказали, что занимаетесь политикой. По-моему, эту профессию нам особенно важно сохранить. Насколько мне известно, она совсем захирела… Есть, конечно, администрация, и правила этикета, и все такое прочее, но настоящая политика у этих новых