Примерно то же самое узнал бургомистр города, выслушав отчет госпожи Покорной и приняв от нее в виде доказательства дюжину золотых чешуек.
– Формально этот субъект не нарушает никаких законов, – заключил он, поглаживая затянутое в жилетку брюшко. – Как вы утверждаете, очень щедро платит за девочек, стол и кров. Кроме того, и носа не кажет на улицу – лежит себе в постели с… кхм… Словом, городу от него – ничего, кроме пользы.
Пальцы его перебирали золотые чешуйки, а сам он буравил взглядом молодого пастора.
– Дьявольское это золото! – неуверенно произнес пастор. – Чешуей змия-искусителя за блуд расплачивается, нехристь!
Бургомистр тяжело вздохнул и переложил ему в руку три золотые чешуйки.
– Докажите, святой отец! Окропите святой водой, молитву прочтите, возложите распятие… Коли спадет наваждение и станет это золото трухой или, допустим, навозом – мы примем в отношении него все меры, кои вы посчитаете нужными.
А госпоже Покорной сказал:
– Узнайте, надолго ли у нас этот феномен. Золото – оно, конечно, лишним не бывает, но не хотелось бы, чтобы наш город прославился голубокожими донжуанами. И слон этот летающий, прости меня, Господи… Где там его видели в последний раз?..
* * *
Бывало и такое, что сразу двум девицам дарил Шакра свои ласки. И если по правую руку лежала белокурая Воислава, то слева непременно можно было обнаружить смуглую Всемилу. Не заботясь о том, слушают ли его, он рассказывал о себе и, не желая того, заново переживал те дни, когда жизнь вывернулась наизнанку.
– В тот вечер я сторожил одежду своих сестер, пока они нагишом купались в речке, и не заметил, как седая волосатая лягушка подкралась ко мне…
Этот миг он вспоминал потом множество раз. Мерзкое ощущение, когда что-то мокрое и холодное коснулось его руки, – и завораживающий взгляд выпученных лягушачьих глазок. Она властно посмотрела прямо ему в глаза и произнесла:
– Я – бог, создавший тебя! Готов ли ты служить мне?
От испуга он заверещал как девчонка, схватил попавшийся под руку камень и с размаху ударил по лягушке, так что кровь и внутренности брызнули во все стороны. «Померещилось, – думал он. – Или чья-то злая шутка?» Но тут заговорил камень, измазанный в лягушачьей крови, и не было сил выбросить его – а только слушать и ужасаться услышанному.
– Я – Вритра. Тот, из мыслей которого рождаются люди. Я придумал тебя, и уродство твое, и судьбу твою. Готов ли ты служить мне? Или хочешь и дальше влачить пустую и бесславную жизнь, до самой смерти видя, как женщины отворачиваются от тебя, а мужчины плюют тебе под ноги?
Каждое слово отзывалось болью в его сердце. Так все и было – или даже хуже. Но голос камня мог и ласкать, обещая несбыточное.
– Я могу сделать так, что о тебе будут слагать легенды. Никто из людей не сравнится с тобой в силе и доблести. Имя твое будет известно в тысячах миров…
– У меня нет имени, – сказал он, сознавая, что уже согласен служить этому голосу, назвавшемуся богом, – в чем бы ни состояла служба калеки.
Камень облегченно рассмеялся.
– Назовем тебя – Шакра и силу дадим под стать имени.
Он видел, как камень плавится в руке и впитывается в кожу. Тело его пронзила яростная боль – казалось, что-то рвется выбраться наружу. Померкло в глазах, и сквозь жуткий хруст, с каким мясо отрывают от кости, слышал он, как сестры его убегают, крича, что демоны забрали их брата…
Потом были минуты бесконечной эйфории, когда он осматривал свое новое тело, любовался в зеркало воды своими мышцами, длинными сильными ногами, мужественными чертами лица… Совершенное тело, какому позавидовал бы любой мужчина в деревне – и это был он сам, еще недавно жалкий уродец.
Рядом с ним обозначился зыбкий силуэт, как если бы дымные струйки сплелись в ладную человеческую фигуру.
– Ты теперь не просто могуч, Шакра. Оружие твое всегда при тебе и всегда наготове – только подумай о жаркой и кровавой битве, представь себе ненавистные лица врагов, ощути, как вонзается сталь в их гнусную плоть…
Шакра представил… и из рук его начали расти мечи – длинные, обоюдоострые, из розоватой стали, будто отражалась в них еще не пролитая кровь. Они кромсали толстые стволы деревьев, как капусту, и тонкими пластинами нарезали валуны, точно те были из масла.
– Воину нужен верный боевой слон, не правда ли?
Дымчатая фигура указала на одно из низких облаков, окрашенных заходящим солнцем в багрянец и золото. Облако вмиг смяли незримые руки и вылепили точно из глины меднокожего слона, прекраснее которого Шакра не видел в своей жизни.
– Айравата подчинится только богоравному герою, – говорил Вритра. – Он презирает трусость, сомнение, жалость к врагам. Он затопчет робкого и нерешительного.
Потом Шакра впервые летел на слоне, поднимавшемся все выше, так что взору открывалась вся земля до самых окраин – плоская, как лепешка из овечьего молока. И он чувствовал себя воплощенной Смертью.
Смерть крошила хищных стрекоз мечами розовой стали, прорубалась сквозь стаи отвратительных кожистых птиц, настигала зловонных химер… Задыхалась от запаха пролитой крови, но понимала, что это только разминка. Настоящая цель стократ опаснее – и она все ближе…
Шакра снова был здесь, в кровати из дуба, рядом с девушками, замершими в ожидании продолжения.
– Я понял, кто был моей целью – узнал ее из рассказов матери, из ее любимых орнаментов. Курма тоже узнала меня – она знает каждого, кто живет на ней. Она была беззащитна, но мечи мои без колебания сделали свою работу. Хлынула кровь, и голова Курмы отвалилась от тела. Только тогда спало безумие, и я понял, что натворил.
Шакра замолк. В уголках глаз застыли кровавые слезы.
– Принесите вина, – внезапно заорал он. – Я опять трезвый!
Всемила скатилась с кровати и, как была голая, побежала вниз.
Он пил долго и жадно, будто последние дни ему не доставалось ни капли.
– Курма тонула медленно и неотвратимо. Я видел, как реки обратились вспять и вода хлынула из колодцев. Видел, как она входила в открытые двери, как начинала переливаться через распахнутые окна. Как крыши уходили под воду, как люди, пытавшиеся на них спастись, воздевали руки к небу… Под водой скрывались равнины и холмы, леса и горы. Последние вершины, на которых никогда не таял снег, исчезли в Океане – и я понял, что теперь нет у меня дома, нет судьбы, и то, что считается душой, умерло вместе с Курмой…
Когда Шакра замолчал, девицы рыдали в голос, но не верили ни единому его слову.
* * *
Постепенно слухи о Шакре вытеснили из умов горожан все прочие, мелкие и житейские. Дарена или Часлава, обычно ходившие на рынок за снедью, стали задерживаться на площади гораздо дольше обычного. В меру своей памяти и ораторских способностей, они пересказывали услышанное от голубокожего гиганта. Немногие были столь любопытны, что отваживались расспрашивать девиц из борделя. Но от тех немногих подробности узнавал весь город.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});