Читать интересную книгу Учебник рисования, том. 2 - М.К.Кантор

- Не преувеличивай, - сказал Кузин, а Ирина Кузина тяжело вздохнула. Не любила она подобные разговоры в своем доме. Хватит, довольно поговорили об этом в свое время. В девяностые такие разговоры были бы уместны. Тогда и газеты выходили соответственные - с критикой ГУЛАГа. Но не сейчас. Договорились, ведь уже договорились они с Борисом, что уходят в науку - закрывают двери для всякой агитации и пропаганды.

- В конце концов, - сказала Ирина Кузина, - нельзя находиться во власти привычек. Не все то, что мы говорили двадцать лет назад, - верно сегодня. Да, мы привыкли, что органы - это плохо. Но, когда живешь в демократической стране, на эти вещи привыкаешь смотреть иначе. Если гражданин не имеет прав, если он винтик государственной машины, ему от всего страшно. А если ты - свободный гражданин, то и сознание у тебя свободное, правовое. Разумеется, в эпоху Сталина органы распоясались - и люди их боялись. Мы, интеллигентные люди, стали употреблять слово «комитетчик» едва ли не как слово «черт». Однако в самой идее защиты государства никакого вреда нет. Демократическое государство должно следить за своей безопасностью.

- Ты правда считаешь так, Ирина? - спросил удивленно Кузин. Не слышал он раньше таких речей от жены.

- Государство должно следить за своей безопасностью, разве нет?

- Ну, если вдуматься… - сказал Кузин.

- Государству столько всего надо обезопасить, - сказала Ирина. - Границы, или реки. Например, - пояснила она, - если есть семья, то мне ее надо защищать.

- Чудная у нас страна, - сказал Струев, - государства почти нет, а государственная безопасность есть.

- Ирина права, - сказал Кузин. - Почему мы должны бояться? Ну да, органы. Да, комитетчики. Да, в правительстве сейчас два или три человека - бывшие сотрудники Комитета госбезопасности. И что же?

- Только то, Борис, что после двадцати лет непрерывных демократических реформ, после воспевания идеалов Открытого общества, после внедрения многопартийной системы, в результате судьбоносных свершений - нами правит госбезопасность. Объясни, умный человек, почему?

- Так уж и правит, - сказала Ирина Кузина, - они сами по себе, а мы сами по себе. Я лично и знать не знаю, кто там сидит в правительстве.

- Правда, странно? - сказал Струев. - Нам советская власть не нравилась, взяли и свергли ее. А потом подумали - и привели на царство органы безопасности. Правда, смешно?

- Смешно, - сказал Кузин. Но улыбка уже сошла с его лица.

- Декабристы для нас образец, понимаю. Они зла никому не сделали, молодцы. Но и опричников они на трон не сажали тоже.

- Верно, - сказал Кузин.

- Ты эти рожи видел? Видел эти маленькие глазки и оттопыренные ушки? Ты заметил - кто пришел нами владеть?

- Заметил, - сказал Кузин.

- Так ты, значит, заметил, что они теперь олицетворяют прогресс и капитал, правда? Теперь комитетчики владеют заводами и полями, они распоряжаются людьми по праву собственности, на основании свободной рыночной экономики.

- Ты меня, что ли, в этом обвиняешь? - сказал Кузин и вдруг почувствовал, что краснеет.

- Органы госбезопасности стали править Россией в результате просветительской деятельности либеральной интеллигенции, - сказал Струев. - Твоей деятельности! Ты их привел к власти, ты - и больше никто. Ты их на трон усадил - и перед ними шутом пляшешь.

- Ну, ты далеко зашел, - сказал Борис Кузин, он побурел лицом и встал со стула, заполнив животом кухонное пространство, а жена Кузина, Ирина Кузина, всплеснула руками.

- Разве не так? - спросил Струев. - Разве их кто-то иной к власти привел, не ты?

- Ты с ума сошел!

- Нисколько. В здравом уме и твердой памяти говорю. Ты всю эту сволочь к власти привел, и я - с тобой вместе. И сделали мы это не случайно, а потому, что это наша интеллигентская работа, так нам, служивым, по роду занятий положено. Мы к ним тянемся, к гэбэшникам, жмемся поближе - они нам сродни. Ты родословную интеллигенции не оттуда ведешь, уважаемый Борис Кириллович. Не от декабристов произошла интеллигенция - а от опричников.

- Стыдно так говорить!

- Тебе рассказать, как дело было?

Семен Струев тоже встал, и они с Кузиным совершенно не оставили на кухне свободного места. Ирина вышла в коридор, а Клауке отодвинулся со своим стулом к стене.

- Слишком много пришлось на долю интеллигенции, - печально сказал Борис Кириллович, - с нас довольно. Интеллигент никому ничего не должен.

- Отчего же? - спросил Струев. - Все вокруг должны, а интеллигент - никому не должен! Вот устроился! Крестьянин сеет хлеб, и ты его ешь, машинист водит поезда, и ты в них катаешься, строитель строит дом, и ты в нем живешь, но почему именно ты ничего для них не делаешь?

- Я работаю! - сказал Кузин гордо, и перст Кузина показал куда-то за пределы кухни, туда, где находился письменный стол.

- Строчишь доклады - и приравниваешь этот труд к вождению поездов?

- Ты издеваешься надо мной? - Давно они не говорили со Струевым, и, наверное, лучше вовсе было не говорить.

- Наследие гуманистов, - сказал Клауке, которому хотелось участвовать в разговоре. Было время, его мнения ждали и спрашивали - а сейчас он ждал, чтобы вставить реплику, - сыграло важную роль в европейской культуре. Интеллигенция продолжила дело гуманистов.

- Нахожу, что это справедливо, - надо успокоиться и терпеть, - решил Кузин.

- Нет, несправедливо. Абстрактный гуманизм бывает - но абстрактной интеллигенции не бывает. Интеллигенция - это собрание образованных людей, которые выполняют в государстве конкретную задачу - совсем не абстрактную.

При слове «абстрактная» взгляд Струева упал на новую книгу Питера Клауке о втором авангарде - немецкий ученый принес книгу в подарок Борису Кирилловичу, сделал нежную надпись на титуле и положил свое произведение на стол. Струев взял книгу и с раздражением бросил на пол. Потом продолжал:

- Не знаю, как устроено у англичан и немцев, а в России интеллигенция потребовалась, чтобы встать между дураком-народом и сволочью-правительством. Народа много в России, а выражать чувства он не обучен - вот интеллигенция и говорила вместо него. Можно сказать, что это - гуманная цель, поскольку народ все же из людей состоит. Интеллигенция рассказывала просвещенному начальству о том, что так бывает, когда кто-то мерзнет, а кто-то мало ест.

Струеву показалось недостаточно того, что он сделал с книгой Клауке, он поэтому пнул книгу ногой и отбросил в угол. Суперобложка разорвалась, и корешок книги отлетел от блока страниц. Немецкий профессор не отреагировал никак, только подался еще дальше к стене.

- Но ведь и интеллигенция тоже из людей состоит! И образование ширится! И все больше людей хотят не в шахте работать, а за столом сидеть. А потом работников умственного труда стало очень много. Они про себя могли подумать, что они тоже народ. И у них возникли их собственные проблемы. Они жили за счет общества, но выражали это общество они - а не те, кто их кормил. Разве мы жили не так, Боря?

Кузин нагнулся за книгой Клауке, демонстративно поднял ее с пола: чужой труд надо уважать. Вот Питер потрудился, второй авангард описал.

- Мы больше не хотели описывать чужие проблемы - у нас есть собственные, куда более серьезные. Нас ведь в правах ущемили, верно? Сталин определил работников умственного труда, как прослойку между классами. Обидно: отчего продукт крестьянина имеет большую ценность? Без хлеба, пожалуй, обойтись можно, а без гуманизма - как обойтись? Сердце и душу питать надо, не так ли? Знаешь ли, с какого времени отсчитывать формирование интеллигенции как класса? В тридцать седьмом году это произошло - когда свою беду интеллигенция выделила из общей беды, вот когда. Что народ сажают в лагеря - хрен с ним, но наших сажают - вот в чем горе.

- Но, Семен, скажи честно: разве это - не так?

- Наверное, если убивают тех, кто может читать и думать, это хуже, чем убивать тех, кто не умеет думать. Наверное, так и надо сказать. Да и потом, какого черта я тут должен перед тобой защищать народ? Терпеть я его не могу, вот что! Плевать я на него хотел! Сгноят их в лагерях, дурней немытых, так бабы новых нарожают - долго ли? А интеллигента беречь надо. Но вот штука: так сказать может любой - кроме самого интеллигента. Ему - так говорить не положено.

- Если он не скажет - кто скажет?

- Никто не скажет, верно. Но в тот момент, когда так скажет он сам, - перестанет быть интеллигентом, только и всего. Потому что задумана была интеллигенция - как адвокат народа. И больше она ни за чем не нужна.

- Почему я должен думать о народе? Я ничего не должен народу, который меня предал.

- Народ тебя предал?

- А кто такой вертухай? Кто конвоир на зоне? Кто в суде сидит? Народ. - И опять мелькнуло таежное видение: синий лес, собаки, ограждения из проволоки. - Народ аплодировал, когда тащили интеллигентов на плаху, народ свистел и улюлюкал, когда нас вели по этапу.

- Обидно, конечно, - сказал Струев, - такие уж они мерзавцы неблагодарные. Но ничего не поделаешь, требуется гадов простить. Есть такие неприятные особенности в нашей профессии. Ты ведь защищать совесть хотел, затем и наладил свое производство. Так терпи производственные травмы. Рабочий терпит, если его задавит на шахте. Рыбак терпит, если лодка тонет в море. Терпи и ты. Это - твоя профессия. И она до тех пор имеет смысл, пока ты ее не ставишь выше профессии шахтера.