На самом краю пальмовой рощи, которую они только что миновали, скрывался ручей, до последней минуты невидимый для глаз путешественников. Вдруг неожиданно оттуда выскочила лодка и голос прокричал:
— Эй, на шхуне! Подходите к пирсу! В двух кабельтовых глубина двадцать саженей, хороший грунт!
В лодке на веслах сидели два смуглокожих гребца в коротких синих юбочках. Тот, что кричал, — рулевой — был во всем белом, в полном тропическом одеянии европейца; широкие поля шляпы затеняли лицо, но голос выдавал джентльмена и в глаза бросалась его рослая фигура. Вот все, что можно было разобрать. Кроме того, стало ясно, что “Фараллону” заметили уже давно, еще в море, и обитатели острова подготовились к приему.
Команде рулевого машинально повиновались, судно стало на якорь. Трое авантюристов собрались на корме у надстройки и с бьющимся сердцем, без единой мысли в голове принялись ждать незнакомца, который мог сыграть важную роль в их судьбе. Они не успели составить никакого плана действия, не успели придумать никакой истории, их застигли врасплох, и они должны были выпутываться как могли.
Однако тревога мешалась с надеждой. Раз остров не занесен на карту, значит, человек этот не занимает официального поста и не имеет права потребовать у них бумаги. А сверх того, если можно верить Фпндлею (а на поверку выходит, что можно), этот человек — представитель “личных мотивов”; появление шхуны, вполне вероятно, глубоко раздосадовало его, и возможно даже (нашептывала надежда), он захочет и сможет купить их молчание.
Тем временем лодка подошла к борту, и они смогли наконец разглядеть, с кем имеют дело. Это был высокий человек, ростом примерно шесть футов четыре дюйма и соответственно крупного сложения, но мускулы его казались расслабленными, как бывает у вялых, апатичных люден. Впечатление исправляли глаза: глаза необычайно блестящие и вместе с тем томные, мрачные и черные как угли, но с огоньками в глубине, сверкающими, как топаз; глаза, говорящие о совершенном здоровье и мужестве; глаза, которые словно предупреждали: берегись сокрушающего гнева их обладателя. Лицо, от природы смуглое, на острове загорело до такой степени, что он почти не отличался от таитян; только его жесты, манеры, энергия, таившаяся в нем, как огонь в кремне, выдавали европейца. Он был одет в белую тиковую, превосходно сшитую пару; шейный платок и галстук были шелковые, нежнейших расцветок. К банке, рядом с ним, был прислонен винчестер.
— Доктор с вами? — закричал он, подплывая к борту. — Доктор Саймондс? Никогда о нем не слыхали? И о “Тринити Холл” тоже? Ага!
Он, казалось, не удивился и только из вежливости притворился удивленным; глаза его между тем остановились поочередно на каждом из троих белых с неожиданно весомым любопытством, которое можно было даже назвать беспощадным.
— Ах, так! — сказал он. — Поскольку явно произошла небольшая ошибка, то я вынужден осведомиться, чему я обязан столь приятным сюрпризом?
Он уже поднялся на палубу, но каким-то образом ухитрялся быть совершенно недоступным, так что самый общительный из невежд, будучи мертвецки пьян, и тот не осмелился бы фамильярничать; и ни один из трех авантюристов не решился протянуть ему руку.
— Что ж, — сказал Дэвис, — пожалуй, назовем это случайностью. Мы слыхали про ваш остров, а потом, понимаете, прочли в “Указателе” про “личные мотивы”. Так что когда мы увидели отражение лагуны в небе, мы сразу повернули шхуну, и вот мы здесь.
— Не помешали, нет? — добавил Хьюиш.
Незнакомец взглянул на Хьюиша с деланным изумлением, а затем подчеркнуто отвел взгляд. Трудно было разыграть более оскорбительную пантомиму.
— Меня ваше прибытие даже устраивает, — сказал он. — Моя собственная шхуна запаздывает, так что, возможно, я кое о чем вас попрошу. Фрахтовать вашу шхуну можно?
— Отчего же, — ответил Дэвис. — Смотря по обстоятельствам.
— Моя фамилия Этуотер, — продолжал незнакомец. — Вы, надо полагать, капитан судна?
— Да, сэр, капитан Браун.
— Постойте-ка, постойте, — вмешался Хьюиш, — давайте начистоту! На мостике заправляет он — это точно, но не внизу. Внизу мы все равны, у каждого есть доля в предприятии. И когда доходит до дела, то я не хуже его. Вот я и приглашаю пойти внутрь и выпить, а потом обсудить все между собой по-дружескн. У нас водится шампанское — пальчики оближете, — добавил он, подмигивая.
От присутствия настоящего джентльмена вульгарность клерка взыграла самым отвратительным образом, и Геррик инстинктивно, как заслоняются от удара, поспешил вмешаться.
— Моя фамилия Хэй, — сказал он, — раз уж мы начали знакомиться. Мы в самом деле будем очень рады, если вы зайдете к нам.
Этуотер живо повернулся в его сторону.
— Кончали университет? — спросил он.
— Да, Мэртон, — ответил Геррик и тут же густо покраснел, осознав свою оплошность.
— А я из другого ордена, — сказал Этуотер. — Тринити Холл, Кембридж, моя шхуна названа в его честь. Н-да, в странном месте и в странной компании мы с вами знакомимся, — продолжал он, небрежно игнорируя остальных. — А вы подтверждаете… Прошу прощения у этого господина, я не уловил его фамилии…
— Меня зовут Хьюиш, сэр, — ответил клерк и в свою очередь покраснел.
— Ага-а, — протянул Этуотер и снова обратился к Геррику: — Так вы подтверждаете рекомендацию, данную мистером Хювишем вашему хваленому шампанскому? Или же надо делать скидку на бьющую через край поэтическую непосредственность его натуры?
Геррик пришел в замешательство: вкрадчивое хамство их посетителя вызвало на его лице краску; то, что с ним обошлись как с равным, в то время как другими пренебрегли, доставило ему против воли удовольствие, но тут же возмутило и вызвало вспышку гнева.
— Не знаю, — сказал он, — обыкновенное калифорнийское, на мой взгляд, вполне сносное.
Этуотер, казалось, принял какое-то решение.
— В таком случае разрешите мне сказать следующее: вы все трое пожалуете сегодня вечером ко мне и принесете с собой корзинку вина, а я позабочусь о съестном. Кстати, мне следовало с самого начала задать вам вопрос: была ли у вас оспа?
— У нас лично — нет, — ответил Геррик. — Но вообще на шхуне были случаи.
— Умер кто-нибудь?
— Двое, — ответил Геррик.
— Да, болезнь страшная, — проговорил Этуотер.
— А у вас тут как, на острове? — спросил Хьюиш. — Смерти были?
— Двадцать девять, — ответил Этуотер. — Двадцать девять смертей и тридцать один больной из тридцати трех душ населения. Странный способ считать, не правда ли, мистер Хэй? Души! Я содрогаюсь каждый раз, как произношу это слово.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});