8 октября
У меня бронхит; новое испытание не из самых приятных. Весь день сидел на кухне, читая Марциала. Прекрасно его чувствую. Теперь в латыни в гораздо большей степени полагаюсь на угадывание строки. То есть угадываю общий смысл строки или строк, а затем уже стараюсь установить его грамматически, слово за словом. Такой метод во многом предпочтительнее педантичного прочтения одного слова за другим.
Из эпитетов post coitum[615]. Э.: закатно-солнечная.
Съезды трех партий. Либералы: дети, играющие в королей и королев; социалисты: страстные, искренние, серьезные, но печально настроенные; тори: ничего не значащие общие места, собрание сельских обывателей. Даже «Телеграф» признает: в рядах консерваторов иссяк энтузиазм — «пустуют целые ряды». Единственная партия, которая кажется настоящей, современной, серьезной и живой, — социалистическая. Хочу уточнить: мне кажется; ибо реальность нынешней Британии — войлочные мозги заурядных буржуа. Сиречь консерваторов.
24 октября
Болею. Я так радуюсь, когда выпадает день, в который целиком принадлежу себе, что невольно думаю о себе как о симулянте. Даже когда болен, как сейчас (бронхитом). Ужасно, что находишься в положении, когда приходится благословлять болезнь.
Перечитал и исправляю «Поездку в Афины». Очень многое в ней безнадежно наивно, и все-таки эта вещь нравится мне как мало что из мною написанного. В ней что-то сказано: неумело, но твердо.
25 октября
Консультировался с Чизхолмом по поводу бронхита. Проведя подробный медицинский осмотр, он заявил, что у меня угнетенный вид:
— Вы выглядите так, будто вас выслали сюда из более приятных мест.
Я не спал ночь, был небрит, чувствовал себя хуже некуда, так что, наверное, и впрямь выглядел не блестяще. И все-таки он прав. Вот уже на протяжении нескольких лет я не перестаю писать стихи об изгнании. Первое, какое мне на ходу приходит в го-лову, — о тени, отбрасываемой деревом-мечом; оно было написано не меньше четырех лет назад. Я начал его как литературное упражнение, но, разумеется, по сути, оно (в подтексте) эмоционально; задним числом я осознал это, но не пытался анализировать — я имею в виду, разбирать в эмоциональном плане. Мне остро недостает Греции (вчера, перечитывая описание первого тамошнего утра в «Поездке в Афины», я расплакался), и сейчас, когда пишу эти слова, на глаза мне навертываются слезы. (Я почти написал «чуть ли не», ибо для выражения такого чувства нет слов: слезы не катятся по щекам, но я чувствую, как что-то подступает к самому сердцу; и глаза увлажняются.) Попробую разобраться в самом себе посредством вопросов и ответов; буквой С обозначу аналитика.
* * *
С. У вас обеспокоенный вид? Что вас больше всего беспокоит?
Я. Время — мне его не хватает.
С. Почему?
Я. Думаю, в основном потому, что единственная «работа», которую я хочу делать, — это писать. Хотя и знаю, что, начни я писать регулярно, большого толку из этого не выйдет.
С. Почему вы не смогли бы писать регулярно?
Я. Потому что хорошо пишется только в определенных настроениях. Если я принуждаю себя писать, качество написанного тут же ухудшается. Дело в том, что я легко отвлекаюсь; меня постоянно снедает жажда нового — в литературе и в жизни.
С. А в чем прежде всего?
Я. В литературе. Во всяком случае, в искусстве.
С. Итак, вы хотите вести досужий образ жизни и писать только тогда, когда на вас находит настроение.
Я. Да. Только меня не устраивает слово «досужий». Я стремлюсь к жизни, свободной от необходимости зарабатывать на хлеб насущный.
С. Что еще вас беспокоит?
Я. Деньги: мы вдвоем зарабатываем достаточно, чтобы нормально жить, но мало что удается откладывать. По большей части живем от зарплаты до зарплаты, хотя и не ограничиваем себя в текущих расходах. Вдвоем мы зарабатываем около полутора тысячи фунтов; звучит это впечатляюще, но многого мы себе позволить не можем.
С. Чего например?
Я. Мне хотелось бы иметь дом, машину, коттедж в деревне, старые книги, произведения искусства, пластинки. Пожалуй, сразу и не объяснишь, но я чувствую угрызения совести, покупая для себя что-нибудь дороже десяти шиллингов. Ну и еще отпуск. Я не могу куда-нибудь поехать в отпуск, не проделав брешь в семейном бюджете. Но в общем и целом деньги не очень меня волнуют.
С. Вам почти тридцать пять. Не ощущаете ли вы уколов совести в связи с тем, что ваша жена вынуждена работать?
Я. Да. Мне хотелось бы, чтобы у Э. был ребенок. Она не может зачать. Это еще один повод для тревоги.
С. А вы хотите иметь ребенка?
Я. Подозреваю, что да. Меня пугают связанные с этим проблемы материальные и домашние. Мне хотелось бы иметь ребенка в основном ради Э. — и моего отца.
С. Не ради вашей матери?
Я. В основном ради отца.
С. Другие поводы для беспокойства?
Я. Я пишу и не печатаюсь.
С. Пытались ли вы опубликовать ваши вещи?
Я. Одну. Безуспешно.
С. Плохие отзывы?
Я. Одни были плохие, другие более или менее одобрительные.
С. Критические замечания были справедливы?
Я. Многие да. Сейчас я переделываю часть этой книги, и переделываю основательно. В основном в плане выражения мысли.
С. Почему вы не пытались опубликовать другие ваши произведения? Ведь у вас они есть?
Я. Я написал еще несколько. Но я пишу очень медленно, и время идет на пользу. Я хочу сказать, пишу я очень быстро, но всегда чувствую необходимость перерабатывать и перерабатывать. Иногда требуются годы, чтобы я смог понять, что не так в стихотворении — даже самое очевидное. Поэтому написанное отлеживается, не выходя на свет, очень подолгу.
С. Нет ли у вас чего-нибудь, о чем вы можете сказать: «Здесь уже улучшать нечего»?
Я. Несколько стихотворений.
С. Вы пытались их напечатать?
Я. Нет.
С. Почему нет?
Я. По целому ряду причин. Прежде всего у меня есть что-то вроде умственного запора, сказывающегося на всем, что я делаю. Я не хочу сказать, что мой мозг дремлет, — напротив, он, возможно, слишком активен. Но мой ум кипит внутренне, незримо, ког-да другие кричат; в том, что я говорю, я гораздо умереннее, нежели в том, что думаю; я не стремлюсь «выкладываться» на людях; сторонюсь всего нового — будь то новая рубашка или резкая смена отношений. Думаю, восемнадцатый век импонирует мне именно поэтому: в нем нет характерного для романтиков разрыва с установленными правилами.
С. А еще какие причины?
Я. Слишком большие амбиции. Мне нужно только самое лучшее, а по опыту я знаю, что лучшее в тот или иной день, или месяц, или год зачастую перестает быть таковым, едва наступит следующий. Меня как наваждение преследует фигура Малларме[616]. В такого рода трудностях, в бесконечном терпении взыскательного к себе писателя я нахожу несказанное удовольствие. А оборотной стороной этого, конечно, становится то, что я паникую перед публикацией и критикой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});