— Каво теперь делать-то будем?
— Идти! — рявкнул отец Никандр. — Вниз, к реке, на переправу!
Не оглядываясь, он начал осторожно спускаться вниз, обходя большие камни и подозрительные зыбкие осыпи.
«Только бы выбраться! — исступленно думал он. — Я бы вам потом, иноки, всем показал кузькину мать! Каменный пол будете лбами долбить денно и нощно!»
Внизу игумен опустился на раскаленный солнцем камень, перевернулся на спину, свирепо глядя на круто падающую извилистую тропу, где пыхтели и обливались потом вконец измотанные монахи. Одышка, а следом, за ней и злость, медленно отпускали его…
«Ничего, пусть попыхтят! Сбросят лишний жирок и злее в долине драться будут!..»
Доплелся первый монах. Не сел, а прямо упал рядом с игуменом, полами рясы красное лицо утирает, дышит, как кузнечный мех:
— Крута горка! Кручей других будет…
— Ты теперь, Ничипор, головным пойдешь. Эти места ты должон лучше всех нас знать! Сам-то эдиганский? Монах мотнул кудлатой головой:
— Мальчонкой ходил с отцом, перезабыл, поди, все… Одно и помню, что и далее — лес да шеломы, пупы да косогоры, зазубри да шиши… А идти через чернь да урывы, с подыма на урыв…[191] Одно окаянство, а не дорога!
Прилез второй монах, покосился на игумена, распластался рядом, обескураженно помотал лохматой нечесаной бородой:
— И кто токмо такую страхоту понаставил кругом? Мочи нет!
— Господь понаставил, Гаврила, — глухо рассмеялся Ничипор. — Сам господь эти горы для нас понаставил и реки меж ими напустил! Молись — и лезь!
Игумен молчал. Он уже в мыслях своих был на Ябоганской дороге, до которой еще идти да идти.
Бурхан Пунцаг взметнул вверх сияющий жезл:
— Слушайте последний наказ неба!
Второй бурхан — Чочуш — развернул розовый свиток, увенчанный золотыми печатями на серебряных шнурах:
— Я, Белый Бурхан, ухожу от вас, люди Алтая, оставляя вам Шамбалу страну света, правды, чести и справедливости. Храните и берегите ее от врагов и ложных друзей ваших! Ключ от этой страны в руках людей, оставленных мной. Имя этому ключу — честь, правда, трудолюбие и мужество. В нужный момент эти люди придут к вам и скажут: «Калагия! Приди в Шамбалу!»
Люди слушали молча, боясь шелохнуться.
— Будьте мудры, неподкупны и счастливы, щедры и неустанны в трудах своих! Небо не оставит вас — святой огонь Агни Йоги переливается в божестве очага От-Эне, он вечно будет пылать и в ваших сердцах, люди! Отметайте прочь от себя ложь и заблуждения! Ваш бог Белый Бурхан дарит вам новую веру Ак-Дьян…
Дельмек переглянулся с Четом Чалпаном, отвел глаза. Не надо, чтобы изумление пророка передалось и ему.
— Я отменяю все старые законы и традиции, мешающие вам быть свободными. Отныне только Заповеди Неба-ваши законы! Я отменяю деньги русских и заменяю их идамами, которые вы сейчас получите из рук моих посланцев! Все символы и знаки я заменяю знаком Идама, который вы видите на золотых жезлах бурханов, посланных к вам!
Дельмек почувствовал разочарование. И новый указ Белого Бурхана повторял старые истины, сказанные еще ханом Ойротом со скалы Орктой.
— Я требую строгого наказания тех, кто порочит мое имя, поминает его попусту, не исполняет моих законов и распоряжений, девять Заповедей Неба, оскорбляет моих помощником на земле, моих пророков и ярлыкчи, оскверняет мои символы!
Бурхан Пунцаг резко опустил жезл, а бурхан Чочуш не спеша скатывал в трубочку свиток послания.
— Да будет так! — сказал Чет Чалпан, и его слова подхватила отошедшая от массового гипноза толпа:
— Да будет так!
Дельмек изумленно взглянул на бурханов. Его поразило, что в послании Белого Бурхана не было ни одного слова о хане Ойроте!.. Может, Чочуш просто пропустил эти слова?
Воины Хертека и парни Кара Таина и Уйбалы незаметно замкнули кольцо вокруг бурханов, отделив их от людей долины плотной стеной. Дельмек понял, что время пророчеств, уговоров и пожеланий бурханов кончилось, и в дело вступает оружие. Так оно и вышло — Пунцаг снова поднял свой жезл и возгласил:
— Пришло время исполнять волю неба! Объявляю людям Алтая о раздаче даров и наказаний! Привести и поставить передо мной виновных!
Снова появившийся в долине Хертек подал знак воинам. Они подошли к камню, поставленному дыбом, раскачали его и уронили на землю, подняв облако золы, пыли и сажи от сгоревшего арчина и вытоптанной травы. Под камнем обнажилась черная плита с выбитым на ней знаком Идама — изломанным крестом в замкнутом круге сансары. Другие воины подвели и поставили на колени перед Четом Чалпаном трех связанных веревками мужчин.
В первое мгновение Дельмек не узнал их, украшенных кровоподтеками и синяками, в изодранных в клочья одеждах, согнутых страхом и собственной виной.
— Кам Яжнай! — назвал бурхан Пунцаг первое имя. — Подними голову перед ликом неба, которое ты осквернил! Ты виновен в обмане пастухов долины и соседних урочищ, в насмешках над святыми символами новой молочной веры, в ругательствах Заповедей Неба! Ты уличен в краже скота, два раза задерживался стражами бурханов на горных тропах с оружием… Назови свое наказание сам.
Вместо ответа Яжнай взвыл на высокой ноте, проклиная всех собравшихся, воинов на перевале и самих бурханов, которых никто не звал в горы и чьи законы никому не нужны.
— Сечь его! — крикнул чей-то голос.
— Жечь! — настаивал другой. — Камов, их бубны и шубы надо жечь вместе с русскими попами, их иконами и книгами! Жечь!
— Сечь! — неистовствовала толпа. — Жечь!
— Пусть наказанье каму назовет сам пророк! — крикнул Дельмек. — Говори, Чет!
— Пророк! — загудела толпа. — Пусть скажет пророк!
— Я знаю Яжная, — сказал Чет глуховато. — Какой он кам? Он обыкновенный болтун и вор! Хватит с него и десяти нагаек!
Жезл Пунцага упал вниз:
— Да будет так! Кто возьмет на себя тяжесть наказания кама? Кто согласен очистить его душу от вины?
Желающих не нашлось. Да их и не могло быть среди этой толпы — каждый из них охотнее ругает кама за глаза, может даже выбранить и наказать его за плохое камлание, но поднять плеть на кама решится не каждый.
Неожиданно из толпы выкарабкался Чегат, упал перед белым конем бурхана Пунцага:
— Разреши мне, бурхан! Он украл у меня шесть овец, обжора! Я мог бы получить за них два золотых империала!
— Подайте ему плеть! — приказал Хертек.
Взвилась плеть, упала на грузное тело, которое сразу же расслабилось, вжалось в плиту.
— Десять! — отсчитал Пунцаг. — Уберите его!