Читать интересную книгу Иван Кондарев - Эмилиян Станев

— Что тебе надо? — сердито спросил он.

Черные живые глаза крестьянки горели такой страстной уверенностью и надеждой, что он окончательно вышел из себя.

— О муже своем, господин прокурор, о хозяине пришла…

— Что с мужем?

— Под арестом, уже полтора месяца… Потому я и пришла, господин…

— Такие дела так не решаются. Существует порядок. — Александр подошел к калитке и взялся за бронзовую ручку, но крестьянка загородила ему дорогу.

— Выпусти его, ваша милость, дай тебе бог здоровья. Мало с нас нашей бедности, так еще эта напасть! Никого больше у меня нет, господин, из дальнего села я, одна — одинешенька осталась. Отпусти его, ведь руки-то мои словно камнем придавило. Господь дал нам деток, а кормить» то их как?

Он смерил ее взглядом. Два аршина! Просто удивительно, как родила детей-то!.. Мальчик прижимался к ней, держа в свободной руке половину сайки. Глаза его, черные и дикие, смотрели на него не мигая.

Кто послал эту женщину, кто внушил ей, что ее мольбы и вида детей будет достаточно для того, чтоб отпустить ее мужа? Какой-нибудь сосед* какой-нибудь глупый адвокат? Или сама она так глубоко верит в свою правду? Дети, видите ли, будут голодать! Каждый день разные люди досаждают ему такими же просьбами, но простодушие этой крестьянки вдруг разозлило его, а не растрогало. Что за народ! Единственная ценность для него — дети, земля, вол, здоровье, а такие понятия, как закон, государство, гражданская совесть и обязанность, вообще отсутствуют в сознании…

— Вам бог не должен был давать детей, — сурово сказал он и, дернув за ручку, вышел на улицу.

«Да, таким бог не должен давать детей. Отвратительно, что все на этом свете так плодится! Будь моя воля, я бы приказал кастрировать всю эту темную массу — цыган, татар и малоазиатских пришельцев, чуждых по крови нашему народу, я бы оставил только красивых и достойных. Бог — это красота!..»

Он вслушался в легкое поскрипывание своих замшевых ботинок, почувствовал удовлетворение от своего сильного, молодого тела, от того, что идет легко и резво, от сознания, что мысль его уверенна и ясна, что он прокурор и все вокруг знакомо ему и подвластно.

Солнце освещало одну сторону главной улицы. В чистом утреннем небе, еще полном летнего веселья, летали ласточки, в витрине какой-то лавки ослепительно сверкали стекла фонарей и ламп, остро пахло мануфактурой и дегтем.

«Никак мы не научимся думать о своем государстве. Да и есть ли у нас общество как таковое?» — продолжал рассуждать Христакиев, шагая по тротуару и с удовольствием приподнимая шляпу в ответ на приветствия.

Выйдя на верхнюю площадь, встретившую его шумом субботнего базара, он наткнулся на Кольо Рачикова. Гимназист доедал пончик, рассеянно глядя на лотки с овощами; казалось, он еще не совсем проснулся и не знал, что ему делать.

— Доброе утро, господин Рачиков. Вкусные пончики? — задорно спросил его Христакиев.

Кольо вздрогнул.

— А, да. Вкусные, только масло несвежее, — сказал он, торопливо вытер руки носовым платком и сунул его в карман.

Христакиев заметил, что гимназист поглядывает на него недружелюбно, и быстро отвел взгляд.

— Что вы делаете на базаре в такую рань? Тут нет ничего интересного для вас. Проводите-ка меня до суда — расскажите, как живете. Ведь у вас нет срочных дел?

Дел нет, но старик велел сидеть в конторе. Приходят крестьяне, и, если он напишет им какое-нибудь заявление, ему перепадет на сигареты. Однако, несмотря на денежную выгоду, ему там не сидится, потому что он не любит судопроизводства… Неожиданная встреча, очевидно, разволновала Кольо, приглашение польстило ему, но все же он принял его сдержанно.

— Вы и меня не любите из-за судопроизводства. Предпочитаете природу, — сказал Христакиев.

— Истина — в природе. В ней и во снах…

— Во снах? — Христакиев положил руку на плечо гимназиста и заставил его идти рядом.

— Возможно, вам это кажется смешным, но это так. Истина есть только в жизни души. Все остальное не имеет никакого значения, — отрезал гимназист.

— Ого, вы ищете истину? А на что она вам? Ни одно живое существо не занимается таким бесполезным и безнадежным делом. Истина, возможно, обретается где — то на краю космоса. В таком случае что общего имеет с нею наша действительность?

— Действительность, окружающая нас, может быть ложной. Тем лучше. Как раз поэтому я и ставлю выше ее душевную жизнь. Разуму едва ли доступно истинное познание, — ответил Кольо.

— Часто вы видите сны?

— Не часто. Нормально. Однако именно в снах я познал самые важные истины. И не только в снах, наяву тоже… вдруг вот поймешь, что один цикл времени окончился, начинается другой… Пришел конец чему-то, окончилось оно… — Кольо распалился и начал сильно жестикулировать.

Христакиев весело засмеялся.

— Вы страдаете оттого, что лето окончилось и надо ходить в гимназию. Оттуда все эти прозрения!.. А вас все еще мучит красота? — спросил он и вдруг понял, что задал этот вопрос не потому, что вспомнил разговор на винограднике, но потому, что не мог забыть жестоких слов, которые сказал крестьянке. Он перестал улыбаться и невольно ускорил шаг.

Кольо ответил с еще большей горячностью, что теперь красота его не мучит так сильно, поскольку он уже разрешил этот вопрос. Нет, она вовсе не милое неведение и сладость души! Она — бог, сама истина, и он, Кольо, мог доказать это с помощью искусства. Именно через красоту мы воспринимаем мир, и можно сказать, именно благодаря ей мы и живем…

Христакиев даже приостановился, но юноша не заметил этого.

— Браво, Рачиков! Совсем недавно я сам сказал нечто подобное. Да, красота — это и есть бог, я целиком с вами согласен. Браво! — повторил Христакиев и сжал плечо Кольо. — А некрасивое, как вы считаете, тоже истина?

— Вопрос в том, что называть некрасивым.

— Некрасивое — это и есть некрасивое, уродливое, нездоровое.

Христакиев развеселился. Этот доморощенный эстет и будущий поэт был точно такого же мнения. Ежели красота — это бог, то этот бог не может давать детей крестьянке ростом в два аршина. Он благожелательно посмотрел на засаленную фуражку у своего плеча, на тонкое, почти прозрачное ухо юноши. Кольо, казалось, почувствовал этот взгляд, сразу же снял фуражку и сунул ее под мышку.

— Для вас, как я понимаю, важна только форма, — сказал он. — А некрасивого, пожалуй, нет. То есть не то что его вообще нет, но оно имеет свой смысл, и как только человек задумается над этим, выходит, что оно есть часть прекрасного, поскольку оно есть часть жизни… Важна мера душевности, содержание…

Христакиев помрачнел. Христианский анархизм! Парнишка понимает красоту как нравственную идею, а это — самое глупое и опасное понимание. И для него, как и для простой крестьянки, ничто другое не имеет значения, кроме собственных забот и природы. Этот философ забавляется собственными выдумками вперемешку с самыми разными идейками, вычитанными в книжках. И чего он привязался к этому ребенку? Уж не ждет ли от него оправдания своего поступка?

— Я — язычник, Рачиков, и совсем иначе смотрю на эти вещи. Помните, что я вам говорил на винограднике? Кроме ваших поэтических идей существуют и другие, государственные идеи, — сказал он строгим, внушительным тоном, вынимая свои золотые часы и элегантно открывая их блестящую крышку.

Они уже дошли до здания суда. Кольо молча надел фуражку.

— Сожалею, но у меня нет времени разъяснить вам ваши заблуждения. Вы мне очень симпатичны, и я с удовольствием прогулялся бы с вами и продолжил наш разговор… Виллу мою, как вам, наверно, известно, сожгли, — добавил Христакиев, почувствовав, что Кольо как-то сник и враждебно молчит.

— Да, знаю. На днях ходил туда, смотрел. Очень красивая была… Да, вы ведь теперь прокурор… Ответственная работа…

Христакиев сделал вид, что не понял намека. Да, вы прокурор, и ничего удивительного, что вашу виллу сожгли! Так вам и надо, раз вы прокурор!.. Он нахмурился и, не подавая руки, небрежно, одним кивком головы попрощался и вошел в здание суда. Опомнится ли когда этот молодой человек? Повсюду недостаток гражданского сознания, повсюду презрение к законам и государству, врожденная враждебность к власти. Какому богу поклоняется этот народ?

И без того плохое настроение ухудшилось еще более, когда он поднялся по грязной лестнице в суд. Его удивляло, что с тех пор, как он стал прокурором, он позабыл даже кое-какие свои интимные мысли, до такой степени его внимание и энергия были теперь направлены на укрепление авторитета власти. «Юстиция фундаментум регнорум эст!»[124] — вспомнил он и приободрился, представив себя римским магистратом среди варваров. Но вопреки убежденности, что все, что он делает и думает, непогрешимо, несмотря на усилия сохранить спокойствие и не поддаваться неприятностям, эта суббота оказалась для него очень тяжелой, и вечером, после всего пережитого еще и в суде, Христакиев вернулся домой подавленный и мрачный.