Читать интересную книгу Что-то вроде любви - Леонид Филиппов

Ведущий Так что, хоть и прием общий, а вещи эти - "Затворник" и "ика" скорее зеркальные по отношению друг к другу. В рамках того же приема возможна ведь и просто шутка, без особой "философской" (черт, а как же еще сказать-то?!) нагрузки. апример, такая хохма, как "Зигмунд в кафе". Да и вообще, даже в самые трудные минуты, как бы "глубок" ни был разговор, ни на минуту не забывали мы о простой, остроумной шутке. Чтобы не дай бог, не подумал кто из уважаемых читателей или - тем паче - критиков, будто что-то здесь говорится хоть капельку всерьез. Поэтому после каждого пояснительно-учебно-сказочного посерьезнения - сразу на снижение. Скажем, вот как это описание природы: "Поляна была темна, пуста и безвидна, и только легкий дымок носился над угасшими углями." Что это? И тут гипертекст! Какой в этом смысл? К чему? Да полно вам, господа, со своей серьезной миной! и о чем. Шутка. Веселый человек автор, похулиганил чуток в языковом плане - исключительно от легкости нрава, без задней мысли: Впрочем, шутить можно и "на тему": "- И что с ним случилось? - Ничего. Поставили его к стенке и разбудили - А он? Чапаев пожал плечами. - Дальше полетел , надо полагать."

Пусть это какой угодно "изм" - хоть дзен, хоть не дзен (хотя байка про то, как Чжуану Чжоу приснилось, что он бабочка - все же даосская ) , но ведь остроумно как! Вот ничего с ним не случилось! и-че-го. Классно. Приятно такое читать, радостно за то, что в подобных обстоятельствах возможен столь добрый и простой юмор, без особого выпенрдрежа. И - на хорошем языковом уровне. С чувством формы. А также с толком и с расстановкой: И ведь при этом - все правильно изложено - вполне, так сказать, дидактически грамотно. Что поделаешь - Пелевин - не чистый стилист (а порой и не стилист вовсе), не только стебок, не ленивый шутник-торопыжка: Он - разный! Есть там и сделанность - от ума, и классика - от начитанности, и примитивношуточные приемы, и импровизация практически без редактуры - от легкости и лености нрава:В точном соответствии с известной декларацией Михаила Веллера относительно качеств новеллиста и его новелл: они - разные! А Пелевин, во сяком случае, пока что - несомненный новеллист, несмотря на попытки "Чапаева и Пустоты" казаться романом. И это - никаким образом не порицание, а скорее уж похвала. у вот представьте-ка себе роман Борхеса: Для "читающей публики" подобная пестрота свойств не слишком приятна: снижает адекватность восприятия. Аналогия здесь - например, "Pulp Fiction" Тарантино: по первому впечатлению многие неглупые в общем люди, даже несмотря на прямое указание в названии фильма, умудрились не воспринять его пародийность, шуточность, "взяли" один только верхний, примитивнотриллерный, слой . А всё почему? А потому, что мало и невнимательно читали в детстве Пушкина. Взрослыми же - и вовсе никак не читают. Иначе не смущали бы их ни эта лоскутность, ни противоречия, ни многослойность - в характере как самих современных художников, так и их творений. Подобно тому, как Татьяна в "Онегине" - "милый идеал" - образ не столько женщины, сколько самой музы, поэзии, так и Затворник и прочие, подобные ему носители Знания, учителЯ, рассказчики притч - не образы людей и даже не образ автора-учителя, но - образ его прозы. Отсюда - в точности как и в характере Татьяны - лоскутность, зияния, противоречия - и в образах, и в самом творчстве. Ибо их, учителей, много, все разные. А вот учение-то, вполне возможно - одно. ет, никакой, разумеется, не "дзен-буддизм". И не "буддизм в тибетской аранжировке", как, почему-то, пишет Ирина Роднянская. (епонятно, зачем так подставляться). С равным успехом, "расшифровывая", скажем, "Тарзанку" можно обозвать Пелевина проповедником монетеистического, "линейного" учения - того же христианства. Вполне. Было бы только желание все покрыть ярлыком и успокоиться:

Я бы предложил остановиться на простой формуле: Пелевин - это что-то вроде Пелевина. А дзен - это дзен. Как у Пушкина, с легкой руки Синявского, выстраивается цепочка "донжуанство-легкость жизни - легкость мировосприятия и самого творчества", так у Пелевина в этой цепочке первое звено - "философия", а дальше легкость мысли. Если хотите - да легкомыслие. А почему нет? Только, конечно, не в хлестаковском смысле, а именно в том, который означает легкость как изящество, как красоту - при этом ведь и сама мысль вполне присутствует. е надо только так раздражаться формой - повторяя ошибки Писарева в попытках воспринять пушкинское мышление.

Сам Писарев, вполне вероятно, отнесся бы к произведениям Пелевина (и Петра Фанерного тоже) весьма и весьма критично, ибо чувство юмора и способность поэта к самоиронии и самопародии были ему чужды: такие явно пародийные строки , как монолог Ленского

"Ах, милый, как похорошели

У Ольги плечи, что за грудь!

Что за душа!"

или его же "Куда, куда:" кажутся критику признаком беспомощности самого Пушкина в попытке изобразить юного поэта достойным человеком. Весьма характерная тенденция в нашей непримиримой русской критике: вот уж и полтора века почти прошло, а критик наш все тот же - серьезен, словно учебник литературы, и не желает верить, будто кто-то вовсе не стремится, подобно ему, исключительно всерьез воспринимать и мир, и самого себя . И это при том, что в Алексеевский равелин его, как будто, никто не сажает (Хотя, повторюсь, коекому это, возможно, пошло бы на пользу:.) А тот из наших современников, кого и в самом деле посадили и который написал-таки в заключении книжку - как раз о Пушкине - тот сделал это весело и остроумно с истинно Пушкинским смешением глубины и легкости. Вот об этом смешении, о лоскутности: Любование собственным умением, детская - как у котенка - игра, не во что-то конкретное, а так, с собственной грацией - "вот он я каков, а вот слабО взять и - внутри "литературы" - объяснить популярно туповатому пацану, бандиту суть Отвлечения?" - подобный эклектизм весьма присущ легкомысленным ребятам из пушкинского задорного цеха. (Или, как сказал бы Борис Пономарев, культурным демократам вне стиля, "евреям"). Примерно так, как в "Онегине", играя и любуясь собственной ловкостью, просто от обилия жизненных сил Пушкин помещает рядом с подчеркнуто-корявым, простонародным "УЖ реже солнышко блистало, Короче становился день" - другое, истинно поэтическое, лишь ярче играющее аллитерациями на контрасте: "Лесов таинственная сень с печальным шумом:" И далее - опять эта крестьянщина: "Стоял ноябрь УЖ у двора". Ох, попал бы с этими "ужами" Александр Сергеевич под руку ревнителю грамматики господину Слаповскому! Впрочем, свято место пусто не бывает - Пушкин тоже без критиков не остался. И Писарев среди этих - кандидатов на выписку- еще не самый беспощадно-здоровый:

Пелевин Конечно, у всех нас, русских интеллигентов, даже в сумасшедшем доме остается тайная свобода a-la Pushkine:

Ведущий :Да что Писарев, Писарев - прошлый век:Знал бы Александр Сергеевич, сколь долговременной и прочной в нашей жизни окажется рифма "венца" - "глупца"!:у, в том смысле, что первого не стоит хотеть, а со вторым - спорить. Ибо одно - некрасиво, а другое - бессмысленно. Так что - ничего особенно нового. и в появлении интересного, самобытного писателя - такое в России случается, ни в реакции на сие происшествие. И это бывает. Удивлять должно, скорее, то, что никто из критиков не обвинил Пелевина, раз уж пошла такая разборка, еще и в пристрастии к психоделикам и прочим подобным препаратам - не так уж это далеко от интернетофобии, боязни файлового языка и прочих подобных параноидальных боязней и болезней. А ведь все проще: ни компьютеров, ни галлюциногенов, ни прочего подобного, как-то материально отличающего Пелевина от его коллег хотя бы даже и из прошлого века, нет и не требуется. Ибо есть талант. И баста. Точно так же, как нет отличий самой что ни на есть навороченной виртуальной реальности от того знаменитого буйвола, чуть ли не миллион лет назад нарисованного куском охры на каменной стене пещеры. Более того некоторые из тех наскальных рисунков сделаны столь талантливо, что их способность вызвать образ куда как выше многих и многих неуклюжесхематичных (пока что) образов компьютерной виртуалки.

Да и в приемах и стиле самого Пелевина ничего сверхнового, неизвестного российской литературной традиции не присутствует. Звери - символы (Крылов, Салтыков), иллюзорный мир снов (Раскольников), фантасмагорический бред, переплетающийся с бытовой реальностью (город Глупов, гоголевские носы, Вии и прочее подобное), просто психически больные герои - у того же Гоголя, у того же Достоевского, бред алкогольный - у Венички, проникновения потустороннего мира в наш - у Пушкина, Лермонтова, Булгакова:Это все только навскидку, так сказать, из школьного курса. Примеров-то много можно наприводить. Что же до "буддизма", то об этом - разговор особый:

* * *

Михаил Берг Успех Пелевина, который начинал как кондовый фантаст, объясняется как раз тем, что он соединил приемы модного (но в его случае упрощенного) постмодернизма с фантастической тематикой и не менее модным буддизмом. В результате - редкое для России сочетание: массовый успех и внимание критиков-интеллектуалов.