Читать интересную книгу МЕДСЕСТРА - Николай Степанченко

Парень сделал еще один шаг вперед и с двух рук, как ковбой, «стрельнул» струями вонючего исектицида мне по глазам. Мгновенно я перестал не только видеть что-либо, но и связно соображать. Меня вырвало. Сквозь туман я слышал звуки борьбы. Пришел в себя я уже в ванной комнате, где Николаев, стащив с меня одежду, поливал мне голову водой из душа. Минут через десять я стал более-менее нормально видеть, о чем и сообщил доктору.

Пока я валялся в отключке, не понимая где пол, а где потолок, Николаев вдвоем с санитаром, вполне показательно приняли парня, который до меня успел облить отравой своих детей, жену и соседей. Притихший, он сидел в углу комнаты со связанными под коленями руками. Его правое ухо по цвету и консистенции напоминало вареник с вишней. Он бессмысленно глядел на нас, пуская слюни и матерясь вполголоса. Загрузились, поехали. Возле метро Большевик, наткнулись на страшную аварию. Мы медленно ползли вдоль тротуара, когда Николаев понял, что у него закончились сигареты. Санитар открыл дверь и сделал шаг наружу из медленно едущей кареты. Он как раз успел бы сгонять к ларьку и вернуться назад, пока мы ползли в огромной пробке.

Не раздумывая ни секунды, в приоткрытую дверь, не расчитывая траекторию, под ноги людям на остановке, выпрыгнул наш боец с завязанными за спиной руками.

Люди, ожидавшие троллейбуса, отшатнулись. Мы замерли, водила резко тормознул. Доктор врезался головой в стеклянную переборку, отделявшую салон от водительской кабины и трехэтажно выругался. От торможения дверь РАФа распахнулась настежь.

— Спасите, Христа ради, убивают, кагебешники проклятые! — орал наш всклокоченный «белочник» извиваясь в луже у ног толпы на остановке. Ухо у него уже было хорошее, а при падении он ободрал еще щеку и локоть. В общем он действительно имел вид диссидента истязаемого палачами из «карательной психиатрии».

— Да шож такое, да как жеж так! — нарастающе забубнела, начитавшаяся страшилок в Спид-инфо толпа. Подбежал санитар, так и не купивший Николаеву сигарет. Втроем, стараясь незаметно взять нашего пацента побольнее, мы практически на руках занесли его обратно в машину. В приемном отделении больницы им. Павлова его приветливо встретили местные санитары. Доктор в приемнике, скептически осмотрев привезенного нами, с укоризной оглядел нас, тоже растерзанных, распространяющих сильный запах дихлофоса и скорее утвердительно, чем вопросительно сказал — Он же у вас падал. — Падал-падал, тяжело дыша, подтвердили мы.

Не успели мы вернуться на базу, как по бортовой транкинговой рации “Алтай” получили следующий вызов.

В это раз нас ждали в линейном отделении милиции на центральном ж/д вокзале. Задержанный наркоторговец, то ли румын, то ли цыган вдруг начал вести себя неадекватно. Он застенчиво сообщил дежурному, что хочет сам себе сделать минет, а потому отпустить его нужно совершенно незамедлительно. Дежурный такое сообщение расценил как признак явного психического нездоровья, а потому вызвал нас.

Когда мы приехали, речь об минете больше не шла. Пушер, ни слова не говоря, бросился на приветливо улыбнувшемуся ему доктора Николаве с непонятно откуда взявшейся отверткой. Отбились, связали, за ухо отвели в машину, поехали. В стационаре принялись тщательно обыскивать нашего то ли цыгана то ли румына. Мало ли — вдруг он еще одну отвертку где-то припрятал. Больше острых предметов мы не нашли. Зато обнаружили в складках его одежды пачку зеленых купюр.

Глаза Николаева засветились. Когда он, баюкая деньги в ладонях, сделал шаг в сторону от нашего пациента, в комнату стремительно вошел дежурный врач приемника и застыл, разглядывая деньги в веснушчатых руках Николаева. Доктор Николаев угас. Деньги описАли и положили в больничный сейф.

За этот день на станции мы пробыли в общей сложности минут пятнадцать. Все остальное время мы провели на колесах. К вечеру мы попали на вызов в квартиру, в которой на первый взгляд никого не было. Вызов поступил от матери, вызвавшую психбригаду сыну, который “странно” себя ведет.

Дверь была приоткрыта. Номера на квартире не было, поэтому мы внимательно посчитали двери от квартиры, на которой номер был. Позвонили — тихо. Пересчитали еще раз. Выходила эта квартира нашей. Николаев сделал шаг в абсолютно темный коридор.

Мы гуськом двинулись за ним. Шли на слабый свет впереди и чуть справа. У поворота на кухню свет стал чуть сильнее, зато темнота за нашими спинами стала вовсе чернильной. И вот в этой темноте мы услышали как за нашими спинами с тихим щелчком закрывается входная дверь. Первым сориентировался наш санитар-самбист. Он буквально втолкнул меня и Николаева в кухню. Кухня освещалась светом из открытого ходлодильника. Именно на его свет мы и шли от входа. Из коридора приближался странный звук — как будто встряхивали огромным куском кровельного железа — бламб, блламбб. Этот страшный звук перемежался захлебывающимся бормотанием. Санитар Женя, все его называли Жменя, лег на входную дверь спиной. Вдруг от раковины мы услышали слабый звук. Сначала мне показалось, что это булькает вода в трубах, но из под раковины, из такого маленького домика, где обычно стоит мусорное ведро, вдруг показалась крошечная старушка и забормотала громче: — Прячьтесь сынки, быстрее прячьтесь, сейчас он вас всех железой придет убивать! — Я почувствовал, что у меня на затылке волосы стали дыбом. Звук приближался. Все, что я описываю, от момента входа в квартиру, до момента, как мы увидели старушку, заняло секунд двадцать.

Жменя двумя руками оттолкнул меня и доктора дальше, к окну, на сантиметр приоткрыл дверь и сам стал с моим эбонитовым фельдшерским ящиком сбоку от входа.

Когда распахнулась дверь и большая тень, бламбкая листом жести, наполовину засунулась в кухню, Жменя не глядя, разворачиваясь вокруг собственной оси, коротко и мощно ударил десятикилограмовым ящиком в дверной проем. Раздался хруст и нападавший не издав ни звука свалился на пол — как выяснилось позже, Жменя сломал “жестянщику” нос и выбил совершенно все передние зубы.

— Ну, блядь и денек! — тоскливо приговаривал Николаев, куря у машины, после того как мы сдали полуживого пациента в стационар. В приемнике нас уже встречали устало и понимающе улыбались, когда мы вынимали из машины очередного избитого пациента. Наконец у нас лопнуло терпение. Мы “ушли в астрал”. Это значило, что после очередного вызова мы не отзвонились диспетчеру с сообщением, что уже свободны и отключили “Алтай”. Николаев попросил “на часок” подбросить его к “одной пациентке” и ушел в одиннадцатом часу в направлении общежитий на проспекте генерала Комарова.

Мы ждали его часа три, но Николаев так и не появился. Видно случай у “пациентки” был весьма тяжелым.

К трем часам утра я понял, что за старшего я и попросил водителя включить “Алтай”.

Как ни странно, нашего отсутствия никто не заметил.

Вызов к “жестянщику” для нашей бригады оказался в этих сутках последним. Закинув нашего бойца-санитара на станцию спать, мы с водителем отправились на заправку. Скорая вообще никуда не должна выезжать без человека в белом халате. Потому-что вдруг ДТП или на улице кому-то плохо стало, или роды или еще какие приключения.

Сегодня, как несложно догадаться, мы на заправку съездили с приключениями. На улице Чубаря перед нашей каретой звездой встал молодой мужчина. У его жены только что начались стремительные роды. Роды принимать мне к счастью не пришлось — успели долететь под сиреной до роддома. Пока ехали, я уже даже не нервничал, знал, что все будет хорошо. Я устал так сильно, что по-другому и быть не могло. Я только не понимал почему все ЭТО сегодня выпало именно нашей бригаде, что за лотерея такая страшная. Ведь наверняка другие бригады в это время не торопясь катались на платные обрывы запоев и гоняли чай с коньяком в теплой станции.

Однако утром я узнал, что остальные бригады не все время гоняли чаи с коньяком. В лобовом стекле РАФа третьей бригады, зияло два пулевых отверстия. И именно они были героями сегодняшнего утра. Наши приключения меркли по сравнению с тем, что пришлось пережить “трешке”. Они сияя, стояли в кругу шоферов и санитаров и рассказывали “короче, как было”.

Я шел домой и как заведенный повторял слова доктора Николаева: — Ну, блядь и денек, ну, блядь и денек, ну, блядь и денек…

АФГАНЕЦ

В «Скорой помощи» есть несколько разных подразделений. «Линейная» бригада, она же «штурмовая», ездит на любые вызовы, и это считается самой черной работой. При необходимости она подменит собой любую другую. «Акушерская» ездит на роды, «шоковая» — на «шоки», «тромбоэмболическая» — на инфаркты, «психиатрическая» — к сумасшедшим. Кто куда едет, определяет диспетчер. Если человек выпил что-то и не дышит — едет «токсикологическая». Всего около десяти видов бригад. Психбригада местом была довольно стремным, в этом я убедился буквально на первом же дежурстве, но работа на ней считалась блатной, так как существовало огромное количество льгот и надбавок. Так, например, «колесную надбавку» получают все сотрудники «Скорой помощи», но только в «псих» ее получают со второго года езды, а не как в остальных службах, после третьего года. Были также надбавки психиатрические и скоропомощные. Психиатрический оплачиваемый двухмесячный отпуск на фоне трех недель у «шоков» или «СТЭБов» представлял из себя уже просто-таки вишенку на торте. Несколько неуклюже, робкими шагами, вместе со всей страной продвигалась к рынку наша государственная служба. Выражалось это в том, что несколько раз за смену мы выезжали на коммерческий обрыв запоя. Дела обстоят так что когда человек бухает четверо суток подряд, ему бывает сложновато остановиться, а старые алкоголики знают, что останавливаться не только сложно, но и опасно — есть высокий риск того, что разовьется «синдром отмены» — делириум тременс или, проще говоря, «белка». Но пока она не развилась, лечить вроде бы нечего, однако состоятельные алкаши могли себе позволить вызвать «Скорую», чтобы она из запоя их выдернула. Коммерческих скоропомощных служб еще не было, а у нас эта услуга стоила около ста долларов. Диспетчер, получая подобный вызов, перенаправлял его бригаде, а сам должен был сделать отметку в журнале. Деньги же, которые бригада получала за работу, после смены сдавались, и в конце месяца нам к зарплате подкидывали по паре рублей. Диспетчер не получал ничего. Ясно, что такое положение вещей никого не устраивало, а потому диспетчер вступал с врачом в преступный сговор и, приняв коммерческий вызов, оформлял его, как ложный, или, как вызов, «отработанный на месте», без госпитализации. 25 долларов уходило диспетчеру, 50 доктору, 15 мне и по пятерке водителю с санитаром — им вообще ничего не приходилось делать, только молчать. Но таких вызовов было в лучшем случае два за смену, остальные, естественно, были бесплатными, но это и была наша прямая работа. Теперь, по прошествии десяти лет, я не могу вспомнить лица ни одного больного, который нам платил тогда. Ни одного случая. Ни одной фамилии. Некоторые же бесплатные вызовы, запомнились мне так хорошо, что я даже помню, чем пахло на улице, и все события до минуты, словно все было вчера. Как-то зимой в жаркой бригадной комнате, где все спали, в два часа ночи из синенького приемника на стене раздался голос: «Девятая бригада на выезд». Мы встали, закурили и, теряя сознание от холода, полезли в ледяной «РАФ». Картинка: Печерск, минус 22 градуса, ветер. На одной из улиц некий мужчина 28 лет, ветеран Афганской войны, кавалер трех орденов Боевого Красного Знамени, приведший 20 языков из-за линии фронта, выпил водки, выбежал из квартиры наружу и принялся бить голыми рукам проходящие мимо автомобили.