Когда я первый раз увидел, что именно достают из этого чемодана, меня пробрала дрожь благоговения перед человеческим гением. Черное матовое устройство размером с большой фонарь, которое и являлось собственно эндоскопом, имело на одном конце несколько рукояток-верньеров, а на другой конец его навинчивалась трубка диаметром миллиметров пять и длиной около двух метров. В окуляр можно было смотреть, а двигая ручки и вращая верньеры, вы могли заставить конец трубки изгибаться под разными углами. Эту трубку можно засовывать в прямую кишку, носоглотку, влагалище или в любое место, куда вам будет угодно. Конец трубки светился ярким ксеноновым светом. «Оптоволокно», — сказал мне со значением эндоскопист. Чудо это стоило около двадцати тысяч долларов, что равнялось стоимости двух двухкомнатных квартир. Большую часть чемодана занимал уплотнитель, куда части эндоскопа ложились, словно нож в ножны. Все было сделано так, чтобы аппарат не пострадал даже после падения с большой высоты.
«Ты вот почему не на рабочем месте?» — пытаясь выглядеть строго, спрашивал Аллу эндоскопист. Та молчала, хлопая на доктора ярко накрашенными глазами. Доктор лукавил. Даже мне было совершенно ясно, что рабочее место Аллы сегодня на вот этой кушетке.
«Будешь?» — он показал из-под стола горлышко коньячной бутылки. Налил. «Камушки, дети мои, камушки». — Мы чокнулись, сделав «камушки». Так пьют там, где не хотят, чтобы на звук звонкого стекла сбежалось начальство. Обхватывают верх стаканов ладонью и чокаются донышками. Звук, производимый таким образом, напоминает звук окатышей в морском прибое. Когда я покинул гостеприимную эндоскопию, был уже глубокий декабрьский вечер. Шел тихий, очень крупный снег. Казалось, еще чуть-чуть и четырнадцатиэтажная домина превратится в большой сугроб. По аллее, среди елей, ко входу в приемник проплывали кареты «скорой», толкая перед собой пятна желтого уютного света. В отделение не хотелось. Пока я возился с Петюней, гулял и выпивал рядом с чудом техники, у меня в блоке умер больной. Вернее, он не умер — его отключили, видя, что через пару часов он уйдет сам.
Мое нежелание возвращаться в отделение имело подоплеку, это я понял только сейчас. Присутствие на прошедшей тягостной процедуре не приносило радости — после такого хотелось мыться докрасна с пемзой. Запретная тема, страшная, окутанная недомолвками и тайнами — даже думать об этом не хотелось. Все как-то полузаконно или законно — не разберешь. Это не шприцы с наркотой из отделения тягать, тут деньги совсем другие. Совсем другие люди руководят, совсем другой уровень. Молодой парень, мотоциклист, перелом позвоночника. Мозг мертв — «овощ». Зато печень, сердце и почки в превосходном состоянии. Вот пока они в превосходном состоянии, его на запчасти и разобрали. Кому? Куда? Неизвестно мне. Согласие у родни взяли, конечно. «В интересах науки». Что он видел, чувствовал? Был ли мозг так уж мертв как хотелось, тем, кто делал это? Последняя ли искра надежды погасла? Что сказали матери, которая получит через два дня аккуратно подкрашенное тело, набитое парафином вместо души?..
Бдительная старшая наконец ушла, и мы достали тормозки. Не тормозки сегодня это были — тормозища! Накрыли, сели, выпили. Не забывая наведываться в блоки. Часам к одиннадцати подтянулись чьи-то мужья, девушки. Больные поступали тоненькой струйкой. Будто решили и нам, пьяным, бесполезным сегодня, дать отдых. Зато завтра, об этом говорили ребята постарше, страждущие польются плотным потоком. Отравления, сердечные приступы, завороты кишок, пьяные синдромы отлежания, ножевые — думали само заживет, а оно вот че-то как-то не заживает — все в гости к нам. А пока мы выпивали и в блоки ходили уже не так часто. Предложил кто-то елку во дворе наряжать. Видели бы вы эти «игрушки». Части одноразовых систем переливания крови — капельниц, шприцы всех калибров, яркие стокубовые бутылочки из-под американского «Метроджила», хирургический инструмент — скальпели, ножницы, зажимы, желтые и красные канюли от подключичных катетеров, зеленые кислородные маски… В двенадцать стрельнули шампанским, поорали, разбрелись по углам, парами, тройками допивать, разговаривать. Явился похмельный Петюня, так и не ушедший домой. Гитара, конечно, появилась. А в общем, и это меня удивило, смена как смена. Кто-то поступил, кто-то умер. Родня какая-то ходила, волновалась. Эндоскописта практически принесли — подозревали прободную язву у девочки. Эндоскопию сделали наши врачи самостоятельно, а когда они закончили, мы с Колотовым отнесли эндоскописта вместе с его чемоданом назад. На утренней пятиминутке сдали смену. Утро было обычное и серое. Никакого новогоднего чуда не произошло. В девять тридцать я вышел из больницы и первый и последний раз обошел ее вокруг, полностью.
***
Вокруг больницы стояли украшенные елки. Наша, нарядная, вся в цветных частях американского гуманитарного оборудования, чья-то, наряженная почти как положено — с игрушками и звездой на макушке, и пара, почти не украшенных. На одной из елок висел очень широкий белый дождик.
Подойдя ближе, я понял, что елку нарядили несколькими разорванными на полосы медицинскими халатами, а вместо звезды на макушку надели шапочку. А вокруг елок, в затоптанном, нечистом снегу напоминанием о ночных хороводах лежало много-много бутылок из-под шампанского.
Киев-Бельбек-Татаров 2007-2009