Читать интересную книгу МЕДСЕСТРА - Николай Степанченко

Я потянулся за сигаретой в нагрудный карман рубашки хиркостюма и нащупал в кармане картонную коробку. Правда это были не сигареты. Из куцего кармашка на три пальца выглядывала плоская белоснежная коробка с краешком синей надписи «…рид». Мгновенно покрывшись липким потом, я понял, что в запаре вынес коробку морфина гидрохлорида не просто из отделения, а на улицу! За спиной покашляли — еще один. Первый наркет протянул руку к моему карману, намереваясь оторвать пачку вместе с карманом. Даже боясь представить себе, что будет, если в разгар «охоты на ведьм» я потеряю десять ампул дури, я в каком-то полуступоре, точно так, как учил меня мастер джет-кун-до два раза в неделю, взялся левой рукой за холодную рыбью кисть неприятеля, которую он уже успел положить мне на грудь, и плотно прижав ее к себе, присел на левую ногу. Кость хрустнула, и наркет даже без стона мешком упал на землю, потеряв сознание моментально. Я еще успел подумать: «Как же они себе в вену колят, такие неженки?» Окончание этой мысли расцвело в моей голове ярчайшим салютом, и я понял, что меня по голове чем-то ударили. Сознание я не потерял, в отличие от того нарка, который меня ударил кулаком в затылок. Спас меня, как ни странно, Костик, которого и самого через месяц уволили за употребление морфия на рабочем месте. Удар у Костика был не таким слабым, как у торчка, который к тому же весь дрожал без дозы и находился почти без сил. Странно только, что он не пустил в ход нож, который страшной узкой селедкой теперь валялся в метре от побоища.

Оттащили парней в приемник, вызвали ментов. В приемнике наложили одному гипс, второму свинцовую примочку на висок. Больше всех расстроился Колотов. «Не, ну ты не мог меня разбудить што ли?!» — пенял он Костику до утра. Очень ему было жалко своих вечно чесавшихся белокожих кулаков — никак до них дело не доходило.

Вскоре комиссия отбыла восвояси, Ипатьеву начали забывать, Костика уволили, все стало приходить потихоньку в норму. На входе в больницу появились дежурные менты, а потом и лето пришло.

БОРДОВЫЙ СТУЛ

Сразу скажу, что когда продавщица ошибается со сдачей сильно в мою пользу, я всегда возвращаю ей лишнее. Подберу и отдам деньги, выпавшие у человека, даже если придется его догонять. В чужом доме лучше положу свое, чем возьму чужое. Когда в меня въезжают второй раз подряд за две недели, я всегда честно указываю, где мой автомобиль был поцарапан раньше. Не индульгенцию я покупаю сейчас — объясняю.

Но несколько раз в жизни я брал без спросу чужое. Показал, как брать без спросу чужие булочки в чужом магазине, мне мальчик по кличке Слон, когда я в 8-м классе перебрался учиться в другую школу с Лесного на Сталинку. Это воровство было оправдано — мне хотелось есть, а до дома было ехать далеко и денег карманных у меня совсем не было.

Как воровство, я свое поведение тогда не расценивал. Сегодня я расцениваю свое поведение тогда, как злостное хулиганство, когда сейчас периодически тырю батарейки и шоколадки в супермаркетах. Делаю я это не оттого, что купить их не на что, а из озорства. Этим я как бы выказываю свое неудовольствие присутствию тупых лохов в остроносых туфлЯх и плохо сшитых костюмах, которые ходят туда-сюда по залу с рациями, изображая агентов ЦРУ. Ну и борюсь с сверхприбылями корпораций, ясное дело. Пару раз меня ловили — я краснел, отмазывался, рассказывал про «редакционный эксперимент».

Я не клептоман, не подумайте, просто у меня внутри все еще прочно живет «совок», а не немец. Он мне настойчиво твердит: «Если лежит на полке, то ничье, возьми, возьми…» Я борюсь с ним, но пока безуспешно. В институте украсть тарелку горячего(!) борща почиталось за подвиг. Булочки с изюмом и сырники крали вообще все. А однажды я украл 100$ и, думаю, из-за этого у кого-то были серьезные неприятности. Это, пожалуй, единственный случай настоящего воровства, содеянного мной. Будучи еще юношей я присел померять пару обуви на стул за прилавок в кооперативном магазине и увидел стопку сотенных купюр, лежащих под прилавком в обувной коробке. Дрожащими пальцами я вытащил одну и, буркнув что-то продавщице, пулей вылетел из магазина, бросив ботинок там, где мерял. До конца не веря в то, что я сделал, я с бухающим сердцем добежал до дома и только там осознал весь ужас содеянного. Мне искренне жаль девочку, которая стояла за прилавком — прости меня, девочка! Самый же бессмысленный акт воровства я совершил, работая в больнице. Я украл стул, на котором сидела привратница. Я украл его не на спор, не оттого, что мне было не на чем сидеть, нет. Я потянул его просто так. Даже не из озорства. Просто так.

***

В реанимации я работал сутки-трое, я уже говорил об этом, кажется. Это значило, что сутки я работаю, потом сутки сплю, сутки гуляю, а сутки думаю о том, что завтра, елки-зеленые, на работу. Однажды мы с моим близким другом в сутки, когда «я гуляю» крепко приняли смесь спиртных напитков класса «водка-пиво». И я ему говорю: «Идем покажу, где я работаю». Совершенно пьяные, ночью, мы ввалились в реанимацию. Было пустовато. Помню, я еще подумал: «Ну бл-и-и-и-н, почему, когда я на смене, полная реанимашка людей, а когда у меня выходной, то и больные в отгуле. Чужая смена меня, нетрезвого, встретила неприветливо. Эту смену называли по имени самой старой и опытной сестры, которая в ней работала. И как-то так повелось, что «Левакинцы» были не просто сменой с репутацией, а некими прямо-таки локальными звездами. Любой работавший там не променял бы эту смену ни на какую другую. Врачи, узнав, что им сегодня работать с «Левакинцами», готовились провести спокойную ночь, точно зная, что неприятных сюрпризов не будет. «Я только покажу, где я работаю и все, все!» — шумел я. Провести экскурсию мне позволили исключительно благодаря необъяснимой симпатии, которую ко мне, раздолбаю, питала лично Левакина, и я с гордостью водил своего друга по сияющему отделению. Он работал в обычной заштатной неврологии и, конечно же, такого обилия диковинных приборов в жизни не видел. И вот в сопровождении Евгении Константиновны мы закончили осмотр, и немного посидели со свободными сестрами в «Сестринской». Времени на нас у них не было, они бегали туда-сюда, а мы сидели, как два пенька, и чувствовали себя совершенно лишними среди этих трудолюбивых занятых людей. Допив спирт и попрощавшись, мы вышли на свежий воздух.

Совсем раньше в больницу можно было попасть просто с улицы. Особенно в нашу. Теперь, спустя 15 лет, вход в нее охраняет чуть ли не автоматчик. А тогда с улицы пускать абы кого уже не хотели, но до автоматчиков еще не додумались. Потому посадили бабушку. Конструкцией больницы место для бабушки предусмотрено не было, и зимой бабушка сидела в простенке между двумя дверями, а летом куняла просто на улице. И вот, когда мы вышли, бабушки не было. Наверное, она отошла в туалет.

Два великовозрастных балбеса, сильно не в себе, стояли и курили на улице. Делать было нечего, а душа между тем просто требовала деятельности. Посудите сами: мобилок еще нет, денег на такси нет да и такси тоже нет. Ну что было делать? Домой не хотелось. Хотелось сделать что-то, что завтра можно будет со смехом вспоминать и пересказывать друзьям. Вечер требовал яркого завершения. И тогда мы украли стул привратницы. Настроение приподнялось, мы с хохотом, путаясь в стуле, рванули с больничной территории. Довез я его до дома на подножке поливальной машины. Заплатил водителю 50 коп.

Дома мы рассмотрели стул как следует. Бордовое дерматиновое седло. Гнутые никелированные ножки, тронутые кое-где ржавчиной, желтая наклейка на обратной стороне: ГОСТ, цена, город-производитель. Передние углы протерты до канвы, посередине сидения продолговатая заплатка. Мы по очереди выпили, сидя на нем. Утром я отвез и поставил его у ворот больницы. Самое, как нам тогда казалось смешное, не произошло. Бабушка не стояла подобно британскому гвардейцу и на земле тоже не сидела. Проходя мимо бабушки, я увидел, что она уже сидит на таком же стуле, но с желтым седлом. Скорее всего, Желтый стул она взяла в приемном отделении сразу после пропажи Бордового. Украв и вернув этот стул, я сделал для себя один серьезный вывод. Некоторые приобретения делают тебя гораздо более бедным, чем ты был раньше. Более бедным и более пустым. Хотя мне кажется, что батареек и презервативов это не касается.

УВОЛЬНЕНИЕ

Проработав в реанимации около полутора лет, я устал. Усталость была не физическая, конечно. Жизненные горизонты закрывал серый четырнадцатиэтажный корпус нашей больницы. Запах дезраствора и эфира мешал мне обонять запахи весны. Поломанные, умирающие люди не добавляли веры в человечество и лично в мое будущее. Я собирался поступать в институт. У меня была «коммерческая» работа. Она заключалась в том, что я должен был продавать польский коньяк под видом французского, и минские часы марки «Луч» под видом минских часов марки «Луч». Часы, привезенные моей «фирмой» я сдавал, что бы это ни значило, «на консигнацию» в ЦУМ, где они продавались в количестве девяти-десяти пар в день. Заработанное я разумно не тратил, а пускал в оборот. Месяца через два, все мои деньги были вложены в двести пар часов, лежавших навалом в средних размеров коричневой сумке. Снова сдав их в ЦУМ, я уселся дома с калькулятором считать барыши. На следующий день случилось страшное. Национальная валюта за ночь сильно подешевела и все мои часы марки «Луч» в пересчете стали стоить по одному доллару. К часу дня, когда я добрался до ЦУМа, все они были проданы. Я был разорен.