Читать интересную книгу Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность - Лев Клейн

Психологически я был очень доволен тем, что со мной происходит. Впервые за несколько месяцев я был в ситуации, которая мне целиком и полностью нравилась. Я хотел его член в свой рот. Я чувствовал, что это доставит мне наслаждение, меня тянуло взять его ялдык себе в рот, и больше всего мне хотелось ощутить вкус его спермы, увидеть, как он дергается, ощутить это, обнимая его тело. И я взял его член и первый раз обвел языком напряженную головку. Крис вздрогнул.

Я думаю, я хорошо умею это делать, очень хорошо (прошу заметить и этот словооборот. — Л. К.), потому что от природы своей я человек утонченный и не ленивый, к тому же я не гедонист, то есть не тот, кто ищет наслаждения только для себя, кончить во что бы то ни стало, добиться своего оргазма и всё. Я хороший партнер — я получаю наслаждение от стонов, криков и удовольствия другого или другой. Потому я занимался его членом безо всякого размышления, всецело отдавшись чувству и повинуясь желанию. Левой рукой я, подобрав снизу, поглаживал его яйца. Он постанывал, откинувшись на руки, постанывал тихо, со всхлипом. Может быть, он произносил «О май Гат!»

Постепенно он очень раскачался и подыгрывал мне бедрами, посылая ялдык мне глубже в горло. Он лежал чуть боком на песке, на локте правой руки, левой чуть поглаживая мою шею и волосы. Я скользил языком и губами по его члену, ловко выводя замысловатые узоры, чередуя легкие касания и глубокие почти заглатывания его члена. Один раз я едва не задохнулся. Но я и этому был рад.

Что происходило с моим членом? Я лежал животом и членом на песке, и при каждом моем движении тер его о песок сквозь тонкие джинсы. Член мой отзывался на всё происходящее сладостным зудением. Вряд ли я хотел в тот момент еще чего-нибудь. Я был совершенно счастлив. Я имел отношения. Другой человек снизошел до меня, и я имел отношения. Каким униженным и несчастным я был целых два месяца. И вот наконец. Я был ему страшно благодарен, мне хотелось, чтобы ему было хорошо. Я не только поместил его крепкий и толстый: у себя во рту, нет, эта любовь, которой мы занимались, эти действия символизировали гораздо большее — символизировали для меня жизнь, победу жизни, возврат к жизни. Я причащался его члена, крепкий ялдык парня с 8-й авеню и 42-й улицы, я почти не сомневался, что преступника, был для меня орудием жизни, сама жизнь, и когда я добился его оргазма, когда этот фонтан швырнул в меня, ко мне в рот, я был совершенно счастлив. Вы знаете вкус спермы? Это вкус живого. Я не знаю ничего более живого на вкус, чем сперма.

В упоении я вылизал всю сперму с его члена и яиц, то, что пролилось, я подобрал, подлизал и проглотил. Я разыскал капельки спермы между его волос, мельчайшие я отыскал.

Я думаю, Крис был поражен, вряд ли он понимал, конечно, он не понимал, не мог понимать, что он для меня значит, и его поражал мой энтузиазм, с каким я всё это проделывал. Он был мне благодарен со всей нежностью, на какую он был способен, гладил мою шею и волосы, лицом я уткнулся в его пах и лежал, не двигаясь, так вот он гладил меня руками и бормотал: «Май бэби, май бэби!»… Слезы собирались, собирались во мне и потекли. Его пах отдавал чем-то специфически мускусным, я плакал, глубже зарываясь в теплое месиво его яиц, волос и члена. Я не думаю, чтобы он был сентиментальным существом, но он почувствовал, что я плачу, и спросил меня, почему, насильно поднял мое лицо и стал вытирать его руками. Здоровенные были руки у Криса… Он обнял меня и стал успокаивать… Впервые за долгое время я не относился к себе с жалостью. Я обнимал его за шею, он обнимал меня, и я сказал ему: Ай эм Эди. У меня нет никого. Ты будешь любить меня? Да? И мы всегда будем вместе? Да?». Он сказал: «Да, бэби, да, успокойся»… (В беседе Крис сказал, что возьмет его с собой.) Он брал меня, я был совершенно счастлив, он брал меня.

… Мне захотелось его среди этой беседы, я совсем распустился, я черт знает что начал творить. Я стащил с себя брюки, мне хотелось, чтобы он меня отимел. Я стащил с себя брюки, стащил сапоги. Трусы я приказал ему разорвать, и он послушно разорвал на мне мои красные трусики. Я отшвырнул их далеко в сторону.

В этот момент я действительно был женщиной, капризной, требовательной и, наверное, соблазнительной, потому что я помню себя игриво вихляющим своей попкой, упершись руками в песок. Моя оттопыренная попка, оттопыренности которой завидовала даже Елена, она делала что-то помимо меня, — она сладостно изгибалась, и помню, что ее голость, белость и беззащитность доставляли мне величайшее удовольствие. Думаю, это были чисто женские ощущения. Я шептал ему: «Фак ми, фак ми, фак ми!»

Крис тяжело дышал. Думаю, я до крайности возбудил его. Я не знаю, что он сделал, возможно, он смочил свой член собственной слюной, но постепенно он входил в меня, его член. Это ощущение заполненности я не забуду никогда… Он пахал меня, и я начал стонать. Он имел меня, а одной рукой ласкал мой член, я ныл, стонал, изгибался и стонал громче и сладостней. Наконец, он сказал мне: «Тише, бэби, кто-нибудь услышит!» Я ответил, что я ничего не боюсь, но, подумав о нем, всё же стал стонать и охать тише.

Я вел себя в точности так же, как вела себя моя жена, когда я входил в нее. Я поймал себя на этом ощущении…… и ликование прошло по моему телу. В последнем судорожном движении мы зарылись в песок, и я раздавил свой оргазм в песке, одновременно ощущая горячее жжение внутри меня. Он кончил в меня. Мы в изнеможении валялись в песке. Член мой зарылся в песок, его приятно кололи песчинки, чуть ли не сразу он встал вновь… Крис… обнял меня, и мы уснули».

Утром Эдичка проснулся раньше и украдкой покинул Криса навсегда. И вся любовь.

Можно усомниться в полной автобиографичности эпизода. Соитие с негром в ряде деталей повторяет сцену из французского романа «Клод-Франсуа», приписываемого (и напрасно) де Саду: и там есть любопытство к черному члену, выкрутасы языком на его головке, эпатирование уменьем (у француза: «наверное, я хорошо умею брать в рот»), вылизывание пролившейся спермы, плач, кюлоты, отброшенные далеко в сторону, вихляние голой задницей перед тем, как отдаться. И явно не случайно совпавшие обороты и образы:

«От него… пахло… одеколоном… и каким-то шабли. А может быть, это был запах молодого черного тела». «Любопытство спряталось в меня. Вышло желание…» (де Сад 1993: 158–164). Что ж, не всё ли равно, кто добыл из реальности эти переживания — Лимонов или неизвестный француз задолго до пего? (Это явно не де Сад — у того совсем другой язык).

Впрочем, при заемных образах, в психологическом плане несомненно отражены и собственные переживания Лимонова, собственный опыт. Некоторые его впечатления, отсутствующие у француза, трудно, даже, пожалуй, невозможно счесть всего лишь работой писательского воображения. Так, какие ощущения мог бы представить гетеросексуальный мужчина от пассивного участия в гомосексуальном половом акте? Разумеется, боль. Если поднапрячь воображение (учесть гомосексуальную психику), то также сладострастное раздражепие в соответствующем месте. Но Лимонов сообщает об ощущении «заполнепности» — это неожиданное наблюдение есть и в некоторых других, документальных, свидетельствах, и оно вряд ли придет в голову тому, кто сам этого не испытал. Позже, уже в другой книге, в «Дневнике неудачника», Лимонов писал: «Времена, когда я е: в подворотнях со случайно встреченными прохожими мужского пола (от одиночества, впрочем) и жил на вэлфэр, те времена давно прошли. Сейчас я полноправный член американского общества… И уже давно не педераст» (Лимонов 1982). Этому пассажу я тоже не нашел французских соответствий. Кроме того, недавно я беседовал с американцем, который знал негритянских партнеров Лимонова.

Описанную сцену, для многих омерзительную, хоть для кого-то и возбуждающую (явно не только для анонимного француза и Эдички), Эдичка неоднократно называет любовью. В глазах читателя это с тем, что считается высокой любовью, конечно, несопоставимо. Тут всего лишь мимолетная встреча и удовлетворение похоти. Но ведь Ромео и Джульетта тоже не только целовались в постели. Если отвлечься от неприятного многим способа удовлетворения страсти (это дело личного вкуса), если отвлечься от обилия натуралистических подробностей в описании (это дело авторского стиля), то бросаются в глаза бурные эмоции героя рассказа — впервые за долгое время он почувствовал себя не в одиночестве, он счастлив, он плачет, он ликует. Показателен сам факт, что он не стал описывать событие таким, каким оно, вероятно, было в реальности, а обратился за канвой и образами к старому французскому роману — он хотел, чтобы, при всей эпатажности, было как можно романтичнее. В душе он себя видел в этот момент не трущобной швалью, а беспутным юным виконтом Клодом-Франсуа.

Высокая любовь, описанная в шедеврах литературы, в жизни редка. Но в обиходе мы называем любовью и менее возвышенные виды чувств. Когда мы говорим «делать любовь», «крутить любовь» и даже «продажная любовь», мы не зря используем тот же термин. В самой высокой любви присутствует плотский элемент, а в самых низменных соитиях нередко просвечивают благородные переживания и теплота чувств.