Читать интересную книгу Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность - Лев Клейн

Неожиданно обвинитель заявил, что снимает часть обвинений. Он отказывается поддерживать против Тэйлора и Уайлда обвинение в сговоре. Это было сделано для того, чтобы уменьшить колебания присяжных и оставить только вещи, надежно доказанные. С одной стороны, это улучшало положение подсудимых: вместо felony (тяжкого преступления) им теперь вменялось в вину misdemeanor (заурядное преступление), и грозила им уже не пожизненная каторга, а максимум два года. С другой стороны, осуждение должно было стать более неотвратимым.

Обвинитель Джилл использовал в своей речи афоризмы Уайлда. «Наслаждение — единственная вещь, ради которой я живу, так как ничто так не старит, как несчастья и неудачи». «Развращенность — миф, выдуманный простодушными людьми для обозначения прелестей и соблазнов, которых они не понимают». «Порок всегда оставляет след на лице мужчин. Не существует тайного порока; раз мужчина порочен, то эта порочность будет у него всегда видна по складкам губ». При этом обвинитель повернулся к Уайлду и в упор пристально уставился на его губы.

На вопрос обвинителя о пресловутом сонете Дугласа и смысле «любви, которая не смеет себя назвать», Уайлд пояснил, что это просто глубокая чувственная привязанность зрелого мужчины к молодому человеку — как библейского Давида к Ионафану, что на такой любви основаны философия Платина и сонеты Шекспира. «Это любовь, которую наш век не понимает, любовь, столь оклеветанная, что она не смеет назвать свое имя». В зале послышались аплодисменты. Ход был неотразимый: если осуждать, то вместе с Платоном и Шекспиром, да и Библия не всех содомитов осуждает. Затем выступил его защитник Кларк. Он указал на факты, говорящие с несомненностью о том, что свидетели в большинстве — профессиональные шантажисты и отнюдь не невинные мальчики, так что показаниям их верить нельзя. Он также обратил внимание присяжных на то, что Уайлд, человек в здравом рассудке и спокойный, не осмелился бы выступить против маркиза и уж тем более остаться в Англии после первого процесса, если бы не был уверен в своей правоте. Речь его была встречена громом аплодисментов.

Встревоженный этим, судья Чарлз обратился к присяжным с наставлением, очень пристрастным. Он просил их забыть о том, что перед ними известный писатель, и помнить о безнравственности рассматриваемого поведения. А ведь присяжные еще не высказались, и это было давление на них. Выступление его принесло совсем не тот результат, которого он добивался: 1 мая, удалившись в свою комнату почти на четыре часа и затем выйдя оттуда, 12 присяжных объявили, что отвергли обвинение в сношении с Эткинсом, а в остальном не смогли прийти к единому мнению, требуемому законом, виновны подсудимые в том, что им вменяется, или нет.

В других странах это означало бы снятие обвинения. В Англии же, хотя Уайлд и был выпущен из тюрьмы под залог, было назначено новое слушанье — с новым составом присяжных, новым судьей и новым обвинителем. Снова многие советовали Уайлду бежать, друзья наняли яхту, но мать сказала, что не изменит своих чувств к сыну при любом приговоре, но если он убежит, он для нее не сын. Защитнику удалось добиться, чтобы дело Уайлда рассматривалось отдельно от дела Тэйлора. Новое слушанье началось 20 мая. Тэйлор был признан виновным, а относительно Уайлда присяжные опять не пришли к единому мнению.

И снова было назначено новое слушанье, на сей раз через два дня, состав присяжных был снова сменен. В тот же день Уайлд пишет об этом Элфреду и добавляет:

«Моя прелестная роза, мой нежный цветок, моя лилейная лилия, наверное, тюрьмой предстоит мне проверить могущество любви. Мне предстоит узнать, смогу ли я силой своей любви превратить горькую воду в сладкую… Даже забрызганный грязью, я стану восхвалять тебя, из глубочайших бездн я стану взывать к тебе. Ты будешь со мною в моем одиночестве… Люби меня всегда, люби меня всегда. Ты высшая, совершенная любовь моей жизни, и другой быть не может.» (Уайлд 1997: 133–134)

21 мая на площади Пикадилли маркиз повстречал своих сыновей, разгорелась настоящая драка, которую разнимали прохожие, а драчунов свели в полицейский участок. Толпа была на стороне отца. На заседании суда Перси, брат Дугласа, появился с огромным синяком под правым глазом.

22 мая началось это слушанье. Уайлд был, наконец, исчерпан и имел убитый вид. Его бравада и фанфаронство остались в прошлом. Перед публикой сидел поникший и потерянный человек. Главным обвинителем выступал генеральный прокурор Англии Локвуд, когда-то один из личных друзей Уайлда. Обнаружилось, что Уайлда свел с Тэйлором племянник прокурора Локвуда, но на это решили не обращать внимания. Обвинение представило данные о желтых следах на простынях отеля, трактуя их как сперму, фекалии и вазелин.

На сей раз судья Уиллз в своем наставлении присяжным неожиданно для всех выступил даже более рьяно в защиту Уайлда, чем его собственный защитник. Он объявил, что не придает значения свидетельству Эдварда Шелли — единственного действительно впечатляющего свидетеля, который, однако, не был содомизирован и путался в показаниях. Судья заявил, что в отношении Уайлда к этому юноше не видит ничего подозрительного. Если бы что-нибудь такое было, администрация отеля «Савой» приняла бы меры. Судья с сожалением отметил, что следы на простынях не были подвергнуты химической экспертизе. Обвинитель, наклонившись к защитнику, прошептал:

«Завтра утром Вы будете завтракать с подзащитным в Париже».

Наставление судьи было опротестовано и, вероятно, опять же принесло не тот результат, который вокруг ожидали. Старейшина присяжных спросил судью, почему не арестован лорд Дуглас, ведь он явный соучастник. Выяснилось, что тот своевременно скрылся.

25 мая, в день рождения королевы Виктории, состоялся заключительный акт процесса: присяжные действительно отвергли обвинение в совращении Эдварда Шелли (итак, уже трое партнеров отпало), но в остальном признали Уайлда виновным — в сношениях с Чарлзом Паркером, Вудом и неизвестными, которых слуги видели у него в постели. Судья, не скрывавший своей зависти к роскошной жизни Уайлда (какие цены в «Савое»! — «боюсь, что я никогда не смогу поужинать там»), хотел компенсировать свой недавний либерализм и вынес «этим гнусным субъектам» Тэйлору и Уайлду самый суровый (из возможных) приговор: два года каторжных работ.

Уайлд страшно побледнел, губы его шевелились, не в силах произнести ни слова. Когда двое стражников подошли к нему, чтобы увести из зала суда, он зашатался и едва не упал. Его увезли. Пуританское общество было отмщено. Ирландский выскочка был примерно наказан. Белый негр стоял у позорного столба. А между тем, после отвержения показаний Эткинса и Шелли он был обвинен на основе показаний банды заведомых шантажистов, промышлявших мужской проституцией. На мостовой вокруг суда девицы-проститутки, подняв юбки, танцевали от радости: они ненавидели гомосексуалов, считая их конкурентами. Такое забавное единство пуританских блюстителей нравственности и проституток…

Крах Уайлда был полным. Судебные издержки, весьма значительные, отнесли на его счет, так что немедленно описали всё имущество. Раньше знаменитому писателю везде был открыт кредит, теперь все кредиторы бросились требовать свои долги. Дом и вещи, ценные коллекции картин пошли с молотка. Распродано было все, вплоть до двух морских костюмчиков сыновей и подаренная старшему сыну Библия. Оскар Уайлд был лишен прав отцовства, сыновьям была присвоена другая фамилия. Мать, не вынесши позора, умерла. Жена с детьми переехала к своему брату в Швейцарию, затем развелась с Уайлдом и вскоре тоже умерла. Лорд Дуглас, опасаясь за свою судьбу, уехал во Францию, оттуда в Италию и перестал писать Уайлду. За два долгих года — ни одного письма.

Кстати, это понятно на фоне начавшейся паники в благопристойном английском обществе, когда очень многие стали покидать Англию: разнесся слух, что в полиции есть списки 20 тысяч содомитов из верхних слоев.

Отправляя Уайлда из Лондона, его в ожидании поезда выставили на полчаса на платформе — обритого наголо, в тюремной робе и в наручниках. Прохожие, узнавая скандальную знаменитость, плевались. Обычно каторжники трепали пеньковые канаты на паклю, крутили жернова мельницы или безостановочно поднимали воду из колодца. Уайлда поселили в тюрьме городка Pединг, в одиночке. Он должен был обертывать книги тюремной библиотеки коричневой бумагой. Писать ему запрещалось.

По истечении года он пишет петицию министру внутренних дел с просьбой сократить срок наказания.

Он обращает внимание властей на то, что его «ужасные проступки… суть проявления сексуального помешательства и признаются таковыми не только современной медицинской наукой, но и многими сегодняшними законодательствами, например, во Франции и Италии». Он пишет, что «в интеллектуальном отношении три года, предшествовавшие его аресту, были самыми блестящими во всей его жизни (четыре написанные им пьесы с огромным успехом шли не только на сценах Англии, Америки и Австралии, но и почти во всех европейских столицах)», но в те же годы он «страдал ужасной формой эротомании, заставившей его забыть жену и детей, высокое положение в лондонском и парижском обществе, европейскую славу художника, фамильную честь и саму человеческую натуру свою; болезнь сделала его беспомощной жертвой самых отвратительных страстей и отдала его в лапы мерзавцев, которые, поощряя эти страсти ради собственной выгоды, способствовали его ужасному краху».