Читать интересную книгу Преступление Кинэта - Жюль Ромэн

Гюро нельзя обвинять в прямолинейности. Жермэна ясно сознает, что он далеко не с легким сердцем принимает на себя риск этой затеи. Если бы риск показался ему чрезмерно большим по сравнению с намеченной целью, если бы у него создалось впечатление, что он лишь пешка в чужих руках, его точка зрения, может быть, и изменилась бы. С другой стороны, опасно дать ему понять, что враждебный лагерь рассчитывает запугать или подкупить его.

Она решает поддержать разговор.

— Если вы друг его юности, вы должны знать, что он не очень-то любит, когда на него пытаются оказывать давление.

Посетитель качает головой.

— Я знаю, это довольно трудно. Вот почему я и пришел посоветоваться с вами. Но прежде всего мне хотелось бы до конца убедить вас, что я забочусь исключительно об интересах Гюро. Мне жаль, что тема запроса так суха. Я взялся бы доказать вам с цифрами в руках, что кампания, в жертву которой, — вполне искренно, конечно, со всем присущим ему жаром и напором, — собирается принести себя Гюро, не имеет под собой сколь-нибудь солидных оснований. И потом, разве все в этом мире чисто? Разве все в нем безупречно? Разве пристало такому человеку, как он, разыгрывать Дон-Кихота? Полноте! Возьмем хотя бы сцену. Представьте себе актера, воодушевленного высоким идеалом, который согласился бы поступить в театр не раньше, чем ему дали бы отчет, с точностью до сантима, в происхождении капиталов театральной антрепризы. Не раньше, чем он убедился бы, что искусство его непричастно ни к чему подозрительному. А? Ведь это вызвало бы смех.

Он понизил голос.

— Мне кажется, для такого человека, как Гюро, верхом честолюбия было бы добиться торжества своих политических идей. Что вы на это скажете? Я ведь и не думаю умалять его достоинства! Спросите, например, у радикалов, далеко ли они ушли бы в смысле получения власти и осуществления своей программы, если бы у них не было известных точек опоры? Задайте тот же вопрос Клемансо. Даже идейные схватки требуют денег, больших денег, Согласия других людей, сочувственного отношения и, время от времени, дружеской помощи. Рассмотрим теперь противоположную гипотезу. Возьмем человека, навеки вооружившего против себя очень могущественных людей, которые повсюду имеют заручку, которым в известных случаях стоит только издали сделать знак, чтобы кто-то поспешил исполнить их волю. Не будем заранее сгущать краски…

Он пододвинул стул и стал говорить еще тише.

— Как и мне, вам известно, что полжение Марки не из блестящих. Три или четыре года тому назад он реорганизовал свою антрепризу в акционерное общество. Театральные предприятия зиждятся на ничтожном капитале. Однако вот уже несколько лет, как под влиянием вечной нужды в деньгах он уступил часть своих акций и потерял большинство, убеждая себя, что эти акции будут мирно покоиться в ящиках друзей и знакомых, которые не станут чинить ему неприятности. И в самом деле, собрания проходили так, как ему было угодно. В обычное время людям, стоящим в стороне и ворочающим в двадцать раз более крупными суммами, даже в голову не приходит оспаривать у человека, ведущего предприятие, контроль над делом, столь скромным в финансовом смысле и приносящим столь ничтожные доходы. Они вложили в это дело небольшие деньги по знакомству, чуть ли не из любезности, и поставили на них крест. Они едва дают себе труд подписывать посылаемые им бумаги. И однако же, если кто-нибудь из акционеров по той или иной причине пожелает заручиться большинством, он без труда добьется этого. Акции сами поплывут ему в руки. И что такое пятьдесят или сто тысяч франков для людей, о которых я говорю? Сущие пустяки.

Он прервал свою речь и разразился подобием смеха.

— Сейчас вы начнете возмущаться. Представьте себе, при желании я завтра же мог бы сделаться вашим директором. Не правда ли, забавно?… Вы, разумеется, понимаете, за чей счет.

В эту минуту молодая женщина не попыталась отнестись критически к правдоподобию такого утверждения. Она только с ужасом просмаковала угрозу. «Он или другой. Они подослали его, чтобы я хорошенько усвоила одно: если Гюро будет несговорчив, сюда нарочно посадят человека, который отравит мне жизнь. Я связана только на два года, и, рассуждая теоретически, условия контракта охраняют мои интересы. Но два года — это очень много более чем достаточно для нанесения мне чувствительного ущерба. И найдется тысяча вещей, которых контракт не предусматривает. Когда актрису начинают преследовать…»

Вдруг она испугалась, что тревога ее слишком заметна. Она постаралась улыбнуться и заговорила развязным, почти наглым тоном.

— Вы? Нашим директором? Актерскую братию этим не удивишь. У вас вид человека, умеющего читать и писать. Ну, конечно, раз вы учились в одном лицее с Гюро. Значит, все благополучно. Вместо вас могли бы посадить какого-нибудь продавца каштанов. Сейчас же расскажу об этом Марки; посмотрим, какую он состроит физиономию.

— Нет, нет, пожалуйста. Ведь это еще не решено; на это нет даже, вероятно, никаких шансов. И потом я открылся вам самым конфиденциальным образом.

Жермэна опять повысила тон. Она испытывала необычайный прилив гордости и мужества.

— О, позвольте, дорогой господин Авойе! Вы пришли сюда вовсе не для излияний. Вы пришли угрожать мне. Не будем смешивать понятия. Производят ли на меня впечатление ваши угрозы — это мое дело. Но неужели вы воображаете, что я чувствую себя обязанной по отношению к вам скромностью или чем бы то ни было? Бросьте шутки!

Она перевела дыхание и, придав блеск глазам, выпрямившись, продолжала:

— Я-то, впрочем, никогда не теряю спокойствия. А вот, что скажет Гюро, узнав обо всем этом, другой вопрос.

— Но он ничего не узнает, помилуйте! Не узнает! Ради бога, не делайте глупостей. Может быть, я неправильно осветил вам положение, позволил себе какую-нибудь бестактность. Но ведь мною руководит желание оказать услугу Гюро и вам.

Он казался очень взволнованным. Она продолжала все так же порывисто:

— Он вполне способен начать с этого свою речь в Палате и рассказать во всеуслышание, к каким способам запугивания прибегают эти господа. Нашли кого запугивать! Женщину! Или же он напишет передовицу для своей газеты. Не думаете ли вы, что скандал обернется против него? Потому, что узнают про мою связь с ним? Но мы никогда ни от кого не прятались. Я живу на собственный заработок. О, ручаюсь вам, общественное мнение доставит вашим нефтепромышленникам порядочно неприятных минут. За кого принимаете вы французов?

Авойе делал то испуганные, то успокоительные жесты. Или проводил ладонями по черепу. Или, вытянув руки по направлению к Жермэне, махал ими, как махают носовым платком в знак приветствия.

— Сударыня! Сударыня! Вы совершенно заблуждаетесь относительно моих намерений. Мне следовало бы молчать. Но поскольку я уж начал говорить, лучше все-таки договорить до конца. Вы сами увидите, что я шел к вам не в качестве врага Гюро. Вы упомянули о его газете. Вы и не подозреваете, как удачно или, вернее, неудачно это упоминание. Со вчерашнего дня газета принадлежит лицам, о которых все время идет речь. Очень просто. Словом, большая часть акций в их руках. Это даже недорого обошлось им. Несчастная газета с направлением, с трудом натягивающая тридцать тридцать пять тысяч тиража, задолжавшая бог знает сколько типографии, бумажной фабрике, всяким посредникам…

— Как? Разве Трелар больше не играет там главной роли?

— Играет. Но он продержится только до тех пор, пока будет идти на поводу. Теперь вы понимаете?

Он встал. Лицо его выражало бесконечное сожаление. Он добавил:

— Начинает ли вам становиться ясно, почему, проходя сейчас по бульвару, я думал о Гюро, почему, когда я вдруг увидел на афише ваше имя, в моем уме сразу возникла вполне естественная ассоциация, и почему я решился зайти сюда?

На физиономии его опять появилось жалостливое выражение. Он как будто взирал с моста на Гюро и Жермэну, двух несчастных, тонущих в водовороте и отталкивающих спасательный круг, который им бросили.

Дерзость Жермэны выдохлась: выдохлось отчасти и мужество. Она чувствовала, что какая-то тайная и непреодолимая сила распространяется вокруг нее, проникая во все отверстия, щели, закоулки общества, и что рано или поздно эта сила поглотит ее, как струя смолы поглощает маленькую муху. Она думала о себе, а не о Гюро, и это было эгоистично. Но ей и в голову не приходило сказать себе, что для нее проще всего было бы отделить свою судьбу от судьбы Гюро. Таким образом самый эгоизм ее превращался в форму проявления глубокой привязанности.

— Что же я должна сделать, по-вашему? — прошептала она.

— Заставьте его призадуматься. Еще не поздно. Вы, конечно, знаете, как за это взяться. Я всегда к его услугам. Повторяю, никакой предвзятой вражды к нему нет. Напротив, кое-кто рад был бы обласкать его и способствовать его вполне заслуженному возвышению. Ибо, как я уже говорил вам, его считают человеком убежденным, но не фанатичным. Я действительно проникся искренней симпатией к его личности и к некоторым его разумным идеям. Однако, не станете же вы требовать от людей, чтобы они делали себе харакири. Я оставлю вам мой адрес. У вас нет телефона? У меня тоже. Вот что. В случае надобности пошлите мне записку пневматической почтой. Может быть, я опять загляну к вам. Так или иначе, мы должны поддерживать связь.