— Будешь в стольном граде, кланяйся от меня церквам златоглавым да куполам соборным. А, если представится случай быть перед царем-батюшкой, то и за меня словечко замолви. Скажи, что сидит де в крепости у Сабакинских ворот воевода Новосильцев. Днем и ночью блюдет он границы русские и всячески их оберегает. Ни сил, ни живота своего для этого не жалеет. Еще скажи, что случился набег недавно большой. Не менее трех тысяч басурман налетело. Воевода держал оборону крепко, три дня бились и с божьей помощью врагов обратили в бегство, а часть порубили… Скажешь?
— А чего не сказать? Замолвлю за тебя словцо. — Василий подумал, что избави его Бог еще раз появиться пред грозные очи царя.
— Ну, то и славно! — Воевода потер руки, предложил: — Выпьешь вина чарку на дорогу?
— Благодарствую. Но путь неблизкий и надо бы уже выезжать.
— Тогда с Богом! — Воевода, как показалось, не расстроился отказу Василия, а наоборот — даже обрадовался.
Выпроводив боярина, Тарас Петрович сел на лавку, набулькал целую чашу вина и, перекрестившись, выпил одним махом. Отдышавшись и пригладив бороду, потянулся за пирогом с зайчатиной.
Опять под копытами коня мелькала проезжая дорога. Рядом скакал Михалко, одной рукой сжимая повод. Вторая безвольно висела вдоль тела. Досталось в схватке с кочевниками, когда кинулся в самую гущу за боярином. Сам Василий почти не пострадал, только бок немного саднило от шальной стрелы. Чуть отстав, скакали конники, выделенные воеводой. С такой охраной Василий не страшился и надеялся благополучно добраться до Борисова.
К вечеру остановились на короткий отдых. Василий, сидя у костра, подумал, как удачно все складывается. Угодил в плен и выскользнул. Утерял царский перстень, а вот он красуется на пальце, сверкая дорогим камнем. А ведь не чаял уже и живым быть. За всеми этими передрягами забыл, что отец его, боярин Твердислав, умер. Теперь он единственный наследник и владетель всего. И того тайного, ради чего все и затевалось.
Боли от утраты не было. Да и какая боль, если сам и спровадил отца на тот свет? Интересно, похоронили уже отца, аль его дожидаются? Скорее всего, ждут. Не осмелятся без его ведома предать тело отца земле, убоясь гнева наследника. Значит, надо спешить. С этими мыслями Василий и прикорнул, привалившись к нагретому за день стволу большой смоковницы. Вскоре его разбудил Михалко, и они тронулись дальше.
* * *
Город Борисов встретил перезвоном колоколов. Звонили к обедне, и свободный люд спешил в церковь. Василий вместе с верным холопом минули городские ворота и по булыжной мостовой поскакали к хоромам бояр Колычевых. Сопровождающих Василий отпустил еще за полдня до того, как показались стены древнего града. Места пошли родные, знакомые с детства, и тут он уже мог двигаться без опаски. Молчаливые воины, приставленные воеводой, слезли с коней, поклонились боярину в пояс и поскакали обратно, торопясь быстрей достичь дома, чуть не порушенного ногайским отрядом.
Дома стоял стон и плач. Кормилица, которую он помнил с младых лет, увидев боярина живого и здорового, кинулась в ноги, заголосила:
— Слава тебе, Господи, батюшка! А мы уж и не чаяли тебя увидеть. Все глаза проглядели, все слезы повыплакали. Ждем, а тебя все нет. Думаем, не случилось ли чего, может, беда какая одолела.
— Много чего случилось, бабка. Много. Всего и не расскажешь, — устало проговорил Василий, слезая с коня.
Подошел ключник Матвей, поклонился.
— Отца похоронили уже? — спросил Василий, внутренне напрягшись.
— Нет, боярин. Тебя все дожидались. Как же мы могли без твоего соизволения?
— Где он?
— В холодной лежит. На улице-то жара. Вот и положили его туда. Ждали, пока ты приедешь. Захочешь проведать его, возьми это, — Матвей протянул чистую тряпицу, добавил: — Жара на улице.
Василий почувствовал слабость в ногах, но с собой совладал. Кинул поводья, взял из рук Матвея белый лоскут и на ватных ногах пошел к избе, стоявшей отдельно ото всех строений. В летнюю жару там хранили продукты, а зимой использовали для иных каких нужд. Сбоку подошел Матвей, скинул пробой и толкнул тяжелую створку.
Василий вошел и сразу уловил сладковатый запах, голова слегка закружилась. Внутренне вздохнул, поднял глаза. Отец лежал, обложенный кусками льда, добываемого из специальных штолен глубоко под землей. Лед быстро таял и человеческое тело, которое раньше было боярином Твердиславом, разлагалось, покрываясь слизью. Рой насекомых жужжал в воздухе. Василий почувствовал, как горький ком поднимается из живота и готов вырваться наружу. Он отшатнулся назад, повернулся и выскочил на свежий воздух. Дворня, увидев боярина белым, как полотно, закрестилась, бабы тихонько заголосили.
Василий постоял, прислонившись к дверям, малость отдышался. Хриплым голосом произнес:
— Похороните боярина со всеми почестями. — И прошел в дом.
Твердислава Колычева похоронили, как и велел Василий — на следующий день, на родовом кладбище, в трех верстах от города. Василий стоял около заколоченного гроба и плакал. Или ему только казалось, что он плакал? Просто какая-то пелена глаза застлала.
После похорон, на третий день, посетил Василий отца-настоятеля церкви Вознесенья и долго беседовал с ним. Все хотел узнать, какие слова говорил отец перед смертью.
— Тебя все звал, сын мой. Да грехи свои через меня Господу передавал. Прощения просил… — Отец Сильвестр переложил посох из одной руки в другую, вздохнул. — Жалко батюшку твоего. Христианская душа была и кроткая. Говорят, болел он долго. Недуг его тяжкий свалил, он и не поднялся более. Все в деснице божьей. Теперь он у Господа и там держит ответ за дела свои земные. И на тебя строго взирает, чтоб не опорочил имя его и был истинным продолжателем дел его.
Они еще долго говорили, и вышел Василий из церкви успокоенный. Уверовал вдруг, после слов отца-настоятеля, что и не виновен он вовсе в смерти отца. Ошиблась тогда бабка сослепу и дала не то снадобье, которое у нее Василий спрашивал. А, может, само оно пришло в негодность после того, как Василий цельный год не решался его использовать. Поэтому и в плену ногайском не сгинул он, а вышел с честью, победителем. Оттого как не виновен он в смерти батюшки. И Господь явил к нему милость, снял камень с души.
Через два дня тайно, ночью, прихватив лишь смоляной факел, проник Василий в сокровищницу. Все там оставалось по-прежнему. Только золото да каменья, казалось, сверкали еще ярче, так, что взгляд оторвать было невозможно.
Вскружило голову у Василия, и потекли планы разные, наполняя разум идеями. Одна безумней другой. Забыл он начисто последние слова отца своего, что трогать фамильный клад можно только в том случае, если крайняя нужда возникнет. А так — ни-ни. Если бы и вспомнил, то и отринул тотчас бы. Старики по своим понятиям жили, а он — молодой, у него вся жизнь впереди, и нечего такое богатство под землей прятать. Золото — это сила и власть. Нечего помалу торговать, как до этого было, а надо всем показать, на что способен он, боярин Василий.