Дым еще долго не расходится над местом катастрофы, постепенно сливаясь с наступающими сумерками того памятного апрельского вечера.
Мы уже 14 часов находимся под водой. Дышать становится нестерпимо тяжело. Но в отсеках идут оживленные разговоры.
Как мне хочется обрадовать экипаж сообщением о гибели транспорта! Как было бы приятно цифру «7» на рубке лодки увеличить еще на одну единицу. Но я не могу так поступить: судно считается потопленным только в том случае, когда его погружение под воду командир проследил до конца. А я, как говорится, пузырей не видел.
На флагманском командном пункте после моего доклада о боевом походе командующий А. Г. Головко похвалил экипаж за тактический прием в постановке мин и успешное выполнение задания, после чего спросил:
— Вы проследили до конца гибель транспорта?
Я был почти уверен в гибели судна, более того, не сомневался в этом, но также твердо помнил, что должен быть всегда правдивым, и потому, не колеблясь, ответил:
— Нет.
Командующий устало откинулся на спинку кресла, немного подумал и вынес решение:
— Отнесем транспорт к разряду поврежденных. После войны стало известно, что в этом районе погибло несколько кораблей и транспортов противника. Их названий, к сожалению, установить не удалось.
Ремонт
На бригаде шутили: «Л-20» ходит точно по расписанию, как пассажирский пароход. И действительно, в боевые походы мы отправлялись регулярно, как правило, в конце каждого месяца. Начали в октябре 1942 года и график за полгода ни разу не нарушили. Экипаж готов был и дальше вести боевые действия в таком же темпе, но корабль требовал текущего ремонта. Пришло время и для некоторых усовершенствований, для установки на лодке новой техники.
Через несколько дней после возвращения из похода лодка ушла в район Мурманска и стала в док. Команду разместили в береговых помещениях. Война чувствовалась и здесь, хотя бы по частым налетам фашистской авиации. Бомбили много, однако ни в подводную лодку, ни в казармы ни одна бомба не попала, не было даже раненых.
В периоды ремонта корабля часто производятся перемещения личного состава. Не избежали этого и мы. Оправдалось наше предположение относительно Герасимова. Пробыв недолго заместителем командира дивизиона по политчасти, Лев Николаевич поступил на командные курсы. Капитан-лейтенанта Г. С. Редькина, как я и думал, перевели на береговую базу — он стал флагманским специалистом. Старшим помощником был назначен капитан-лейтенант Е. В. Новожилов, а его место занял старший лейтенант М. М. Шапаренко, служивший до этого на «Л-22».
Получил повышение И. Г. Афанасьев: его перевели на должность дивизионного штурмана. Но Ивану Григорьевичу не повезло — он погиб в первом же походе на одной из лодок, обеспечивая молодого штурмана. Командиром БЧ-1–4 теперь у нас старший лейтенант Д. В. Башкинов, также переведенный с «Л-22». Это отличный специалист, в работе по-штурмански аккуратен, импонирует мне уравновешенным характером, скромностью.
Были изменения и среди старшин. Боцмана мичмана Павла Каравашкина перевели на береговую базу. Его место на лодке занял старшина 1-й статьи Иван Андрющенко. Командиром отделения торпедистов стал старшина 2-й статья Александр Доможирский (вместо переведенного на другую лодку старшины 2-й статьи Василия Кабанова).
На лодке появились молодые матросы: торпедисты Александр Хоботов и Александр Фомин, акустик Николай Никаншин, трюмный Константин Матвейчук, ученик рулевого Саша Егоров.
Матросы и старшины помогали рабочим, производившим ремонт. Вновь прибывшие, кроме того, изучали устройство подводной лодки, организацию службы, обязанности по тревогам и расписания. Курс обучения завершался обстоятельной проверкой. А порядок, заведенный еще с постройки лодки, был неизменен: я экзаменовал офицеров, офицеры — старшин, старшины — матросов.
Ремонтные работы закончились в срок — за четыре месяца, и лодка прошла необходимые испытания. Новинкой для нас явился гидролокатор, для которого во втором отсеке рабочие завода соорудили шахту. В ней размещалась вся сложная аппаратура, а управление ею осуществлялось из акустической рубки. Приемная часть локатора в виде обтекателя выступала из днища корпуса. Локатор работал хорошо. Ничего не скажешь, умный прибор. Недаром мы в дальнейшем ни разу не подрывались на вражеских минах, хотя обнаруживали их довольно часто.
Тем летом произошло важное событие: 25 июля Президиум Верховного Совета СССР наградил бригаду подводных лодок Северного флота орденом Красного Знамени. Орденами Красного Знамени были награждены также отдельные лодки, а некоторые преобразованы в гвардейские. Всем Нам было очень радостно, что ратный труд подводников-североморцев высоко оценен партией и правительством.
Смерти вопреки
У мыса Нордкин
Вечером 29 августа 1943 года подводная лодка отошла от пирса Полярного, а в полночь за кормой в сгустившихся сумерках скрылись родные берега.
Следующий день выдался ясным, безоблачным и тихим, В небе время от времени появлялись фашистские самолеты-разведчики, и мы для скрытности двигались в подводном положении.
В штурманском посту над картой склонились Башкинов, Иванов и я, внимательно рассматривая район, прилегающий к мысу Нордкин. На этот раз нам предстояло выставить мины не в глубине фиорда, а у побережья. Но как расположить минные банки, чтобы они представляли опасность для противника и в то же время не стесняли маневрирование наших лодок?
— Если поставить себя на место командира вражеского конвоя и проложить за него курсы, ведущие вдоль побережья, то именно эти пути и надо перекрывать, — сказал старший лейтенант Башкинов.
Лейтенант Иванов тут же прочертил линии на карте — они легли вблизи мыса (взаимопонимание штурманов отличное).
Прокладка была правильной. Кстати, мои наблюдения, да и наблюдения командиров других лодок показывали, что корабли противника в этом месте держались берега, следовательно, вплотную к нему и следует расположить заграждение: оно не будет мешать нашим лодкам. На этом мы и закончили «военный совет».
1 сентября лодка подошла к мысу Нордкин. День прошел в доразведке. Изучив обстановку и выбрав момент, когда поблизости не было кораблей противника, мы направляемся к берегу.
Высокие обрывистые склоны гор у мыса кажутся гигантской стенкой причала, к которой мы подходим так близко, как будто собираемся швартоваться. Вовремя разворачиваемся и на отходе начинаем постановку мин. Потом снова подходим и, отходя, ставим очередную банку. Временами слышатся шумы винтов быстроходного корабля, но я его в перископ не вижу, видимо, он маневрирует в глубине Лаксё-фиорда. Во всяком случае, мы не прекращаем своих действий.
Через час все 20 мин выставлены и лодка отходит на безопасное расстояние для наблюдения. До наступления темноты противник не появился, и мы легли на курс, ведущий в район зарядки аккумуляторных батарей.
Торпедная атака
3 сентября, в четвертом часу утра, мы погружаемся и двигаемся к мысу Нордкин. При подходе к минным полям противника уходим на глубину 70 метров. Примерно через час почти в абсолютной тишине неожиданно слышим легкие металлические удары по корпусу с правого борта. Впечатление такое, как будто к нам кто-то стучится (гидролокатор мы еще не включали, считая, что до границ минного поля не дошли).
— Стоп правый электромотор!
Что бы это могло быть? Минреп? Но стальной трос, скользя по корпусу, издает другой звук. Скорее всего это бридель (цепь), удерживающий бочку, но зачем здесь, в море, она поставлена? Неспроста…
Стуки прекращаются, и снова работает электромотор. Лодка благополучно достигает прибрежной полосы. Подвсплываем. Поднимаю перископ и осматриваюсь — полный штиль, на зеркальной глади воды отражается бледно-голубое северное небо. Решаю курсировать между мысами Нордкин и Слетнес, параллельно береговой черте.
На вахту заступает старший помощник. Теперь можно чуть-чуть вздремнуть. Свертываюсь калачиком в рубке на диванчике…
— Тринадцать градусов слева по носу шум винтов, — глухо доносится из акустической рубки.
Я сразу же просыпаюсь. И до чего хороша избирательность человеческого мозга — команды вахтенного офицера, жужжание электромоторов и прочие шумы пролетают мимо уха, а вот нужная информация сразу доходит до сознания. Говорят, мать грудного ребенка может спать при любом шуме, но мгновенно просыпается, лишь раздается писк малыша (вот они — «павловские окна»).
— Взгляните по пеленгу сто двадцать два, — говорю капитан-лейтенанту Новожилову.
Старпом напряженно смотрит в окуляр.
— На горизонте мачты кораблей! — вскоре докладывает он.