Следует заметить, что приведенная дифференциация на индивидуальном уровне была условна и динамична. Она имела множество исключений и изменялась в зависимости от перемены служебного положения. Так, молодой волонтер при попадании на Кавказ мог получить гражданскую (тыловую) должность (например, писаря, врача или топографа), затем на свой страх и риск участвовать в боевых действиях, отличиться и стать командиром взвода. Далее, продвигаясь по службе, получить военное образование и попасть в штаб. Различные служебные метаморфозы являлись повсеместным явлением в Кавказском корпусе.
Учитывая полиэтничный и многоконфессиональный состав Кавказского корпуса особый смысл приобретает обращение к национальному составу офицерства. При этом важно подчеркнуть, что в экстремальных условиях жизнедеятельности этот вопрос имел второстепенное значение. Ведь людей, активно участвовавших в боевых действиях, в первую очередь интересовали личные качества сослуживцев, а национальная и конфессиональная принадлежность интересовала лишь как дополнительные сведения.
Некоторым особняком в Кавказском корпусе по вполне понятным причинам держались офицеры, принадлежавшие к местным народам («азиатцы»). Они в наибольшей степени сохраняли свою национальную индивидуальность, часто игнорируя строгие унифицирующие законы и уставы российского военного законодательства. Во многом это поддерживалось благодаря лояльности высших командиров, видевших в них знатоков местной войны, а также для облегчения интеграции местного кавказского населения в общероссийское культурно-правовое пространство. Офицеры-«азиатцы», как носители чужеродной для остального сообщества культуры, оказались на разломе цивилизации. Их положение в офицерском корпусе российской армии характеризуется не иначе как «свой среди чужих, чужой среди своих».
В результате многие из них, несмотря на лояльное и даже вполне привилегированное положение, испытывали довольно сложные психологические терзания. Многие за время войны по нескольку раз переходили от одной стороны к другой, что вызывало недоверие среди как российской власти, так и соплеменников.
Сложность положения офицеров-«азиатцев» подчеркивалась во множестве источников, но одним из наиболее показательных свидетельств являются воспоминания офицера осетинского происхождения Мусы Кундухова190.
Этнические особенности были характерны для необрусевшие немцев. Офицеры этой категории, занимая привилегированное положения в армии, более остальных проявляли чувство национального превосходства.
Многие исследователи считают, что особое положение было и у офицеров-поляков, вызывавших недоверие у российского командования. Однако в воспоминаниях офицеров-«кавказцев», указывается, что данная категория, напротив, стремилась всеми силами подчеркнуть свою верность и принадлежность к общероссийской культуре191.
Религиозная дифференциация имела формалистский характер. Подавляющее большинство составляли православные, имеющие некоторые государственные привилегии. Православие имело статус государственной религии и исповедовалось подавляющим большинством офицеров, что придавало более комфортные условия жизнедеятельности. Согласно воинскому уставу в каждой крупной части обязательно должен был находиться священник192. Достаточно сильные религиозные противоречия между основными религиями – православием, католицизмом, протестантизмом и особенно исламом нивелировались светским характером армейской структуры. Представители всех конфессий при значительном их количестве в подразделении имели своих священнослужителей и храмы193.
Значительное влияние на существовавшие противоречия оказывало социально-сословное происхождение. Офицеры-аристократы – «фазаны» и выслужившиеся из солдат – «бурбоны», занимающие противоположные крайние позиции в социальной иерархии общества, представляли две обособленные категории. Особенностью их идентификационной системы является наличие предвзятости суждений с наибольшим влиянием материальных аспектов, служебного неравенства и опытностью ведения боевых действий.
Аристократы, занимающие наиболее важные и «теплые» должности, вели себя крайне дерзко, властно, чем стремились всеми силами подчеркнуть свое высокое происхождение. Собственно за напыщенность и пестроту богато украшенных нарядов они и получили свое прозвище.
«Бурбоны» в свою очередь, напротив, истово желали раствориться в более высоком дворянском сословии, в которое они влились при присвоении офицерского звания. «Однако» грубость и простота нравов, низкие материальные возможности и уровень образования не позволяли им этого сделать, выделяя их на фоне самодостаточных и незакомплексованных коллег из родовых дворян. Особости «бурбонов», как уникальной категории офицеров, способствовал их боевой опыт. В Кавказском корпусе они считались наиболее закаленными бойцами и умелыми командирами, а потому пользовались наибольшим уважением среди солдат и офицеров.
Несмотря на существовавшие различия, офицеры составляли единое «боевое братство», «боевую семью», были связаны общими военно-стратегическими задачами, непростыми бытовыми условиями194. А. С. Пшишевич отмечал, что офицеров его полка «всех вместе связывала редкая приязнь и доверенность, что и было залогом той неустрашимости, какую полк сей изъявлял в местах, где он сталкивался с неприятелями отечества»195.
Сохранившиеся документы отразили особый дух самопожертвования, царящий в войсках Кавказского корпуса. Так, во время Даргинской экспедиции 1845 г. огромное количество раненых затруднило отступление боевых колонн в войсках распространился слух о секретном распоряжении, об якобы оставлении всех раненых, чтобы отряд «налегке» мог пробиваться к своим. Подобный слух вызвал всеобщее негодование. Офицеры единодушно предпочли подобному предательству непоколебимое желание «умереть голодною смертью, или драться до последнего издыхания»196. Главнокомандующий М. С. Воронцов издал специальный приказ, в котором говорилось, что «провести больных и раненых, это наш долг христианский»197.
Конец ознакомительного фрагмента.
Примечания
1
Фадеев Р. А. Шестьдесят лет Кавказской войны. Тифлис, 1860; Романовский Д. И. Кавказ и Кавказская война: Публичные лекции, читанные в зале Пассаж в 1860 году. СПб., 1860; Потто В. А. Кавказская война в отдельных очерках, эпизодах, легендах и биографиях: в 5 т. СПб., 1887—1889; Эсадзе С. С. Покорение Западного Кавказа и окончание Кавказской войны: Историч. очерк Кавказско-горской войны в Закубанском крае и Черноморском побережье. Тифлис, 1914.
2
[б.а.]. Жизнь генерал-лейтенанта князя Мадатова. СПб., 1863; Зиссерман А. Л. Фельдмаршал князь Александр Иванович Барятинский. 1815—1879. Т.1—3. М., 1888—1891; Слепцов В. А. Один из кавказских героев // Исторический вестник. 1901. №12. С. 950—969; Захарьин И. Н. (Якунин). Кавказ и его герои. Кн.1. Святыни, богатства и народы. СПб., 1902 и др.
3
См: Лапин В. Кавказская война XVIII – XIX веков в исторической памяти // Россия XXI. 2007. №6. С. 83—101.
4
Покровский М. В. Русско-адыгейские торговые связи. Майкоп, 1957; Чекменев С. А. Из истории меновой торговли с горскими народами Северного Кавказа в конце XVIII – первой половине XIX в. // История Карачаево-Черкесии. Вып. 6. Ставрополь, 1970. С. 272—298; Гриценко Н. П. Истоки дружбы (из истории экономических, культурных связей и дружбы чеченского, ингушского народов с великим русским народом и народами Кавказа). Грозный, 1975 и др.
5
Покровский Н. И. Кавказские войны и имамат Шамиля. М., 2000.
6
Халилов А. М. Национально-освободительное движение горцев Северного Кавказа под предводительством Шамиля. Махачкала, 1991; Дегоев В. В. Кавказский вопрос в международных отношениях 30—60 годов XIX в. Владикавказ, 1992; Он же. Большая игра на Кавказе: история и современность. М., 2002; Он же. Кавказ и великие державы, 1829—1864 гг.: политика, война, дипломатия. М., 2009; Пылков О. С. Российская армия в трансформационных процессах на Северном Кавказе (конец XVIII – первая половина XIX в.). Армавир, 2011 и др.