По мнению В. В. Лапина, российские войска за продолжительный период жизнедеятельности в специфических условиях сроднились с регионом и образовали особый субэтнос – «кавказцы». При этом следует подчеркнуть, что данный термин в то время ни в коей мере не являлся обозначением национальной принадлежности, а имел сугубо территориальное значение. В данном плане он являлся обозначением особой социальной группы российской армии и общества с их изначально полиэтничным составом, имеющим многие отличия на социально-культурном плане. Здесь прослеживалось значительное влияние материальных и духовных аспектов горской цивилизации, ее обычаев, морально-нравственных норм, мировоззренческих установок, моделей поведения и даже языков автохтонного местного населения. Причем «кавказцы» были также неоднородны. Существовало множество модификаций, зависящих от особенностей отдельной народности, проживающей на территории дислокации подразделений. «Племенное сознание» также включает особое мышление, для которого были характерны некоторые элементы военно-демократической (племенной) организации. В частности, командир воспринимался как вождь, а ветераны – старейшины172.
Чувство «особости» выражалось в открытом противопоставлении между различными частями российской армии, проявлявшейся, в том числе в весьма противоречивой терминологии. Называя самих себя «кавказцами» (или «кавказскими» подразделениями), представители Кавказского корпуса называли войска из других регионов России – «русскими» или «российскими». Последние даже воспринимались как «чужаки», не знавшие и не чтившие местные традиции, а также неприспособленные для горной войны.
Драгуны Нижегородского полка до 1845 г., служившие в Грузии, именовали «старых кавказцев» своего полка «грузинами»173.
Неудивительно, что «российские» подразделения, перебрасываемые на Кавказ для поддержки местных воинских формирований, ждал весьма холодный прием. Порой он носил откровенно презрительный оттенок. При этом следует заметить, что «российские» гости объективно оценивали боевые способности обоих стороны, в целом уважали выдающуюся храбрость и опыт «кавказцев», при возможности стремились доказать свою доблесть. Вот как описал свою первую встречу с кавказскими подразделениями офицер Н. И. Дельвиг: «Кавказцы смотрели на нас, вновь прибывших, как старшие братья на меньших, неопытных; мы же, напротив того, взирали на них со всем почтением, которое внушали нам рассказы о геройских подвигах куринцев и кабардинцев»174.
Отчужденность проявлялась даже в бою, где сплоченность воинов крайне необходима. В воспоминаниях участников событий фиксировались случаи, когда солдаты и офицеры «исконно кавказских полков» остужали свои порывы при выручке «российских» подразделений, что могло сопровождаться фразами: «Легче шаг, ребята, это не наши родные куринцы, а российские»175. При этом выручка «своих кавказских» частей, особенно с кем устанавливались куначеские взаимосвязи, считалась святым делом (Подробнее см: Глава 3).
Антагонизм в офицерской среде в немалой степени был обусловлен и сложившейся системой формирования войск. Помимо кадровых, в воинских подразделениях на Кавказе, имелись временно присылаемые офицеры. Значительную их часть составляли молодые выпускники военных заведений, отправляемые на годичный срок для получения боевого опыта. К этой категории относились и добровольцы, желающие принять участие в единичных экспедициях.
В. Ф. Тимм. Солдат Отдельного Кавказского корпуса во время зимнего похода в Дагестан. Литография XIX в.
Кавказские начальники, понимая, что «временные гости» из России, в большинстве относившиеся к петербургской элите, могли повлиять на мнение высшего командования, стремились задобрить их назначениями на важные должности и создать максимально благоприятные условия службы. Подобные назначения зачастую происходили за счет «старых кавказских тружеников», которые в решающие моменты отстранялись от командования и тем самым лишались возможности отличиться и продвинуться по служебной лестнице.
Несмотря на это многие офицеры-ветераны понимали, что «гости», особенно молодые, ни в чем лично не виноваты и проявляли боевую или дворянскую солидарность. Более того, как только «российские» офицеры «одевали кавказский мундир», т.е. переводились в кадровый состав Кавказского корпуса, то они немедленно становились неотъемлемой частью «кавказской военной семьи» и «пользовались особой заботой и сочувствием старых кавказцев, как старших братьев»176.
В целом процесс причисления к «настоящим кавказцам» происходил постепенно в результате общественного признания. Зачисление офицеров в ряды Кавказского корпуса было лишь первым «формальным» шагом. Вторым шагом являлось прохождение неофициального ритуала инициации, заключавшейся в «боевом крещении», непосредственном участии в боевых действиях. Это было особенно важно, так как вся жизнедеятельность на Кавказе происходила в условиях перманентной войны.
Особым «знаком» боевого крещения на Кавказе было ранение, считавшееся проявлением высшего мужества177. Более того, оно было одним из кратчайших путей к получению наград и быстрому карьерному росту. Так, бывали случаи когда молодой юнкер за отличие и ранение в ходе одной лишь экспедиции мог быть произведен через три звания в штабс-капитаны178. Кроме того, раненые получали государственный пенсион. Неудивительно, что на Кавказе им редко сочувствовали, а наоборот поздравляли и даже завидовали.
Молодые офицеры нередко радовались, когда получали незначительные раны. «Никогда не забуду того возбужденного и восторженного состояния, в котором я находился, – писал в своих воспоминаниях поручик А. М. Дондуков-Корсаков, – я был счастлив донельзя своей раной, мне казалось, что я сразу сделался старым кавказцем»179. Подобное отношение нашло отражение и в официальных документах. В своем приказе генерал П. Х. Граббе заметил: «Солдаты и офицеры шутят ранами и забывают, которая счетом»180.
Очень важным качеством для «кавказцев» являлась приспособленность к жизнедеятельности на Кавказе: умение вести боевые действия в условиях пересеченной местности, знание культуры, быта, языка горцев, использование их в своей повседневной жизни. Особую духовную основу составляла любовь ко всему кавказскому, включая своего противника.
Несмотря на высокую степень сплоченности, офицеры Кавказского корпуса имели довольно отчетливую внутреннюю дифференциацию. Наибольшую значимостью приобретала принадлежность к тому или иному полку. Представители Куринского полка называли себя «куринцами», Апшеронского – «апшеронцами», Ширванского – «ширванцами» и т. д. Представителей подразделений носящих формальное наименование получали символические прозвища. Так, членов 1-го Кавказского стрелкового батальона181 называли по месту расположения штаб-квартиры в Гомборах – «гомборцы». Это наименование сохранялось еще долгое время после смены места дислокации.
Так как многие полки именовались по территории дислокации, то подобная терминология нередко приводила к подмене национального этнонима полковой принадлежностью. Чтобы избежать путаницы следует учесть, что при описании боевых операций такие наименования как «грузинцы», «мингрельцы», «кабардинские охотники» использовались для обозначения представителей соответствующих полков российской регулярной армии. Представителей кавказских народов, перешедших на сторону России и служивших в отдельных иррегулярных мононациональных воинских формированиях (милиция) именовали обобщенно: «горцы», «милиционеры», «мусульмане» (конно-мусульманский полк) или конкретно-уточняюще, путем сложения национальной и армейской принадлежности – «аварский милиционер», «мусульманский всадник», «мингрельский пехотинец» и т. п. Данные особенности предопределяют тщательную критику источников.
В ходе Кавказской войны происходило переименование полков по именам прославленных генералов, становившихся их шефами: 79-й Егерский Куринский полк стал «Пехотным генерал-адъютанта князя Воронцова», 80-й Егерский Кабардинский полк – «Кабардинским егерским генерал-адъютанта князя Чернышёва полком», а затем «Пехотным полком генерал-фельдмаршала князя Барятинского». Несмотря на переименования, члены полков продолжали называть себя старыми «территориальными» наименованиями. Правда за ширванцами, чей полк был переименован в «пехотный полк генерал-фельдмаршала графа Паскевича-Эриванского» закрепилось и альтернативное наименование – «графцы»182.