Пытаясь её поддержать и успокоить, Тарталья не заметил, как допустимые границы тактильного контакта были нарушены. Саму Люмин это, кажется, не особо смущало, но скорее она просто не понимала этого, а Чайльд пытался сосредоточиться на мысли, что его ученице так легче справляться со страхом, который она испытывает частично из-за него. Ему не казалось это какой-то проблемой, до того момента, пока в один из дней Люмин не уснула у него на коленках.
Был поздний вечер, когда Тарталья только вернулся домой в руках с письмом. За ним следом вошли два рекрута Фатуи, один из которых держал в руках стопку чистой бумаги, а второй стопку уже исписанной. Предвестник не выглядел особо довольным, но, понимая, что ему больше нельзя откладывать письменный отчёт для Царицы, решил попробовать написать хоть что-то, ибо в Ли Юэ ничего интересного не происходило. Забрав бумагу у рекрутов, мужчина выпроводил их из дома и закрылся в своей комнате на первом этаже, стараясь сосредоточиться и написать, что-то дельное.
Примерно через час после этого, когда время уже было за полночь послышался неуверенный стук в дверь, который хоть и отвлёк, но не сбил концентрацию Предвестника. Мужчина знал, что это была Люмин, что скорее всего ей, что-то приснилось, либо же просто в очередной раз волна страха окатила её тело, поэтому не мог ничего сказать, кроме слегка громкого: «Заходи». Когда девушка зашла, Тарталья краем глаза заметил, что она была в ночной майке и штанах, но больше он не отвлекался от очередной попытки написать письмо. Люмин не выглядела безэмоционально: её глаза лихорадочно бегали, стараясь зацепиться за что-нибудь, а руки спрятанные за спиной немного подрагивали. Буквально на ватных ногах она подошла к столу, на котором помимо кучи черновых вариантов и ручек находилось несколько свечей, освещавшие активную деятельность. Комната Предвестника не сильно отличалась от её или комнаты брата, разве что был письменный стол и кровать стояла у другой стены, но тоже у окна.
Две недели назад, Люмин не осмелилась бы придти к кому-то, тем более к своему учителю, лишь потому что ей стало страшно. Она раньше не ощущала такого, но просить у кого-то помощи, казалось чем-то постыдным, казалось, что её снова будут жалеть. Но тогда на крыше, Тарталья не смотрел на неё жалостливо и уж тем более ничего не сказал подобного, он смотрел понимающе, будто в этом нет ничего постыдного и уж тем более страшного. Да и спустя эти две недели, она впервые пришла просить о помощи в открытую. Потому что больше не может лежать и трястись в своей комнате, прислушиваясь к каждому шороху, при этом контролируя своё дыхание — ей почему-то казалось, что если она не будет этого делать, то задохнётся. Ей хотелось оказаться рядом с кем-то, кто её не осудит, а тревожить брата ей совсем не хотелось, она знала, что он будет потом волноваться за неё.
Состояние девушки с каждым днём только ухудшалось, хоть на тренировках она выдавала такие же результаты, как и прежде. Только вот, Чайльд видит, каких усилий стоят ей сейчас эти результаты. Мужчина понимал, что это не болезнь и не что-то такое, что можно вылечить лекарствами или травами: он думал о том, что может ей станет легче и кошмары перестанут её тревожить, если он скажет ей правду. Хотя единственное, в чём он может признаться Люмин, так в том, что не сказал своего настоящего имени месяц назад, но вряд ли это поможет ей. Тарталья только догадывался о кошмарах, потому что чаще всего она приходит именно ночью — сама Люмин не говорила с ним на эту тему.
— П-простите… я не…
— Знаю. — мужчина понимал, что ей очень трудно приходить к нему и просить помощи, поэтому никогда не заставлял озвучивать свою просьбу. Здесь они были очень схожи: Тарталья ненавидел просить у кого-то помощи, не желая, чтобы его считали слабым.
На мгновение взгляд голубых глаз метнулся на девушку, после чего мужчина отодвинул стул, усаживая девушку боком к себе на колени и пододвигаясь назад к столу. Такое положение не ставило Тарталью в неловкую ситуацию, позволяя ему дальше концентрировать своё внимание на письме. Люмин больше ничего не произнесла, укладывая голову на ключицы Предвестника и закрывая глаза, стараясь успокоиться.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Люмин не знала, что это странно и вообще не совсем нормально. Она не понимала, что с ней происходит и сражаться с этим в одиночку было очень сложным, особенно когда рядом был человек, который не осудит её, и как оказалось, поможет. Когда она прикасалась к Предвестнику, даже минимальный тактильный контакт, или когда клала голову ему на грудь и слышала равномерный стук его сердца — это заставляло девушку взять себя в руки, заставляло успокоиться. А значит, что если ей это помогает и она может спокойно спать ночью, не просыпаясь каждый час, то Люмин будет приходить к Тарталье пока не сможет сама справляться или пока он не попросит её больше так не делать.
Чайльд никогда не просил её не делать так. В отличии от своей ученицы, мужчина понимал, что это всё совсем неправильно — так не должно быть. Не должна семнадцатилетняя девчонка, неважно из этого она мира или нет, приходить к нему ночью, держать его за руку и засыпать у него на кровати, а его заставлять спать где-то в столовой или во внутреннем дворике. Но и отказать или прогнать её, он тоже не мог: потому что понимал, что есть его вина в том, что с ней сейчас происходит. Хотя раньше его особо не волновали люди, которые ломались по его вине, и вспоминая об этом, Тарталья признаётся себе, что дело совсем не в вине. И даже не в том, что вместо Люмин он видит свою младшую сестру: после разговора на крыше, он больше не сравнивал их, вообще переставая видеть в Люмин ребёнка. Дело было в чём-то другом, но этого мужчина себе объяснить не мог, поэтому делал, как считал нужным.
А оправдывал всё тем, что у Люмин большой потенциал и ей нельзя сломаться, не став великим воином.
Не замечая ни времени, ни звёзд за окном, ни того, что девушка уже сидела на нём в другой позе, вернее спала — мужчина дописал письмо, в котором было больше воды, чем действительно чего-то дельного. Однако что-то лучше он не напишет, с тем материалом, который у него есть, так что придётся смириться и выслать то что есть. Поставив перо в чернильницу, Тарталья вытянул руки вверх, разминая затёкшие мышцы, и только когда мужчина взглянул вниз, вспомнил, что всё это время с ним была Люмин. Либо это она была настолько лёгкой, либо он так сконцентрировался на письме, что не ощущал её веса всё это время.
Присмотревшись, мужчина понял, что девушка сидит иначе: ноги свисали по разные стороны стула; руки обвивали шею, в которую её носик уткнулся. Но самое неожиданное и с какой-то стороны неприятное, а с какой-то даже очень, что она сидела почти на его члене. К счастью или сожалению, для Тартальи в данный момент, он был в своих домашних штанах, но это мало как спасало ситуацию. Всё таки, когда ты осознаёшь ситуацию, что у тебя на коленках, уже не совсем на них, сидит красивая девушка, которая тебя сексуально привлекает, а у тебя уже достаточно давно никого не было, сначала из-за работы в Снежной, потом из-за учеников на шее — становится трудно нормально воспринимать происходящее. Чайльд понимал, что нужно что-то предпринимать, при том срочно.
«Чем я только думал, когда посадил её на колени?» — пронеслось в мыслях Предвестника, заставляя признать свою фатальную ошибку.
«Думал, как можно быстрее и лучше написать отчёт»
«К чёрту это письмо, нужно было просто взять её за руку, как раньше»
Коря себя, мужчина аккуратно, как можно медленнее и тише, отодвинул стул назад, чтобы была возможность подняться на ноги. Но как только его руки собирались подхватить Люмин под колени, девушка произнесла, что-то неразборчивое, похожее больше на мычание, после чего прижимаясь к Предвестнику так близко, насколько это возможно, для человека в бессознательном состоянии. Теперь она точно сидела там, где Тарталья точно не хотел её ощущать в этой ситуации. Руки остановились в нескольких сантиметрах от ног девушки, заставляя их владельца замереть и проанализировать происходящее.