Читать интересную книгу Молитва Каина - Виктор Точинов

В дверном проеме возникла Машенька, привлеченная его движением и явно желавшая водворить больного обратно. Но остановилась, смущенно отвела взор – на нем была лишь сорочка до бедер, что он надевал под панцырь.

– Отпустило меня, Машенька, на ногах держусь, – солгал он (исключительно в интересах дела). – Где моя одежда?

Невдолге он сидел на табурете, одетый, и Машенька разбинтовывала ему голову. Сначала отнекивалась, но он настоял: дескать, лучше понимает в ранах, должен сам поглядеть.

Увы, плохонькое зеркало – небольшое, мутноватое, без рамы, – дополнившее обстановку за время его беспамятства, делу не помогло. Как ни вертел головой, как ни скашивал глаза, рану разглядеть не смог. Ощупать тоже толком не мог, малейшее прикосновение отдавалось болью.

Он снял зеркальце со стены, примерился им к углу топчана. Вопросительно глянул на Машеньку.

– Не жаль?

– Бейте, чего уж теперь…

Затем она вдруг озорно улыбнулась, встряхнула волосами, пушистыми, нежными, став снова похожа на charmant lutin, очаровательного бесенка.

Как она сохранила такие волоса, удивился он, потом вспомнил, что сулили бадейку горячей воды, наверное, и щелок вытребовала…

– Бейте! – приказала Машенька. – Вдребезги! На сей предмет я сердита с малолетства!

И тут же улыбка исчезла с лица, как свечку задули. Вспомнила… На миг забылась и тут же вспомнила…

«Не годится ей умирать», – подумал он вновь о том же. Подумал с несвойственной ему растерянностью, он не терпел задачи, что не мог решить, и препоны, что не мог преодолеть… Он ненавидел быть бессильным, но здесь и сейчас, на его месте, бессилен был бы любой.

Он раздраженно ударил зеркало об угол топчана и расколол на три куска, хотя хватило бы двух.

Мерзавец Белоконь угодил аккурат по старой ране, как нарочно метил, – и он почувствовал, что круг времен смыкается все туже. Дворец, болото, теперь вот новая рана на том же месте…

Рана была неглубока, хоть и обширна. Крови наверняка пролилось немало, но кость цела. С чего же он тогда провалялся три дня и четыре ночи? Потом сообразил: то было не одно лишь беспамятство от удара. Но и последствия минувших полутора месяцев, когда поспать ему удавалось по три-четыре часа, крайне редко долее. Годы уж не те, и тело при первой оказии взяло свое…

Он вообще не понимал, отчего еще жив. Как уцелел не от казачьего кистеня, а позже. Почему ротмистр Карин не приказал своим надежным людям добить, списав все на Ивана… У него непременно должны быть среди драгун избранные и доверенные, на все готовые по слову командира.

Но не добили… Раз так, надо приводить себя в порядок.

– Обед уж был? – спросил он, определив примерное время по расположению солнечных пятен.

– Вскоре принесут, – сказала Машенька, посмотрев с легким осуждением: как, дескать, можно на пороге Вечности заботиться о низменных материях?

И можно, и должно. Голода он не ощущал, но подкрепиться необходимо. Потому что для него еще ничто не завершилось – он не знал главного: удалось или нет ему спасти императрицу?

* * *

Первое подозрение мелькнуло, когда драгун громко пригласил его на выход: он приблизился к двери, и солдат тихонечно, чтоб не услыхали другие, добавил:

– Бумаги возьми, вашбродь. Человек, тебе потребный, ждет.

А про империалы и не вспомнил. Ни тогда, ни позже. Небывальщина… Да точно ли тот солдат был? С тряпкой, обмотавшей лицо, толком не разобрать. Говор тот же, окающий, так ведь и полк-то Вологодский…

Утраченный интерес к золоту еще полбеды. Странно другое… Допустим, Карин послал-таки в Экспедицию. Пусть с задержкой, или у посланного вышла заминка на ближней заставе, что на Лиговском канале.

Но ведь он тогда, у шлагбаума, к ротмистру обратившись, ни слова не сказал о том, что должен передать Шешковскому бумаги. Степан Иванович, разумеется, должен был сообразить, чего добивается подчиненный, застрявший в карантине. Но посланец обер-секретаря не стал бы откровенничать ни с ротмистром Кариным, ни, тем паче, с его солдатами – в Тайной экспедиции служат люди иной закалки.

Так почему драгун сказал про бумаги?

Бумажник он взял – раз уж о документах знают, глупо оставлять их в карантине. Но шагал в сторону караулки, готовый ко всему. Пистолеты в карманах, и порох на их полках сменен на свежий. Стилет в ножнах, пришитых к изнанке рукава. Ну а с панцырем он сроднился, тот стал как вторая кожа, даже спать при нужде не мешал… Он надеялся: если ротмистр затеял какую-то каверзу, то панцырь может стать сюрпризом… Для многих уже становился.

Никакого посланника Шешковского на Средней Рогатке не оказалось. Беседовали с ротмистром Кариным, тот требовал денег за услугу, но как-то странно требовал… Казалось, что возможные неприятности со стороны Тайной экспедиции Карина не волнуют. Встречаются такие люди, спору нет, но и для жадного дурака, способного забыть обо всем при виде золота, ротмистр держал себя неподобающе.

Неправильно торговался… Словно бы хотел проверить, с какой суммой готов расстаться его визави, и не более того. Желает понять, сколько денег в поясе, чтобы решить, стоит ли рисковать, отобрав все?

Последняя мысль показалась наиболее истинной. И он склонялся к запасному плану, продуманному на тот случай, если подкуп не поможет.

Применительно к нынешним обстоятельствам план был таков: хорошенько обидеть Карина и двух его головорезов, по возможности не до смерти. И уходить пешком, не зарясь на драгунских коней. Сойти с тракта, добраться до внутреннего кольца застав. И там повторить попытку связаться с Шешковским. Два раза подряд не повезти не должно… Но если уж не повезет… Тогда придется рискнуть и прорываться в город. Не хочется, но придется. То, что вызревает в Прехове, может оказаться пострашнее любой чумы, и соберет больше жизней. Смута ведь собрала…

Но потом ротмистр Карин сказал несколько слов, и все разительно поменялось.

Слова были тайным опознавательным знаком, parole, как не слишком правильно называют его французы – одно секретное слово кто-нибудь и случайно произнести может…

Тайная экспедиция на то и Тайная, что всем известны и доступны те ее чиновники, что в присутствии сидят или хотя бы туда наведываются. Но есть и такие, что нарочито порог не переступают, служат в другом ведомстве, там чины и ордена получают, но на деле подчинены Шешковскому. А есть и такие, что не служат нигде, и агенты есть тайные в иных державах… Всем им друг друга как-то узнавать надо, если доведется столкнуться – по воле обер-секретаря, или же случаем…

Для того тайные слова и существуют. Произнесет их кто – и ясно: пред тобою соратник, в одном строю стоит, хоть и не видывали друг друга никогда.

Ротмистр тайные слова произнес.

Но Каин понял иное: пред ним враг, причем один из самых опасных и матерых.

Потому что тайные слова меняются время от времени, и ротмистр назвал parole старый, уж два с лишком месяца не действительный… И не за золото было куплено тайное знание – пыткой перед смертью вырвано, в ином случае двурушник переметнувшийся и новые бы слова сообщил…

Он вдруг похолодел, хоть вечер был не зябкий. Все сходилось, все складывалось один к одному…

Он не знал, разумеется, всех агентов Экспедиции, пропадавших и погибавших в последние месяца, про всех лишь Степан Иванович ведает, – однако те, о ком он знал, сгинули в Польше. Но не это главное…

У Кариных поместья под Симбирском, а в те края ссылали немало плененных поляков до недавних пор (теперь, после многих побегов, шлют подалее, в Сибирь, а то и в Камчатку), но это совсем не главное – ротмистр в Польше бывал, мог и там переметнуться, прельстившись на деньги или что иное.

Главное – жизнь императрицы.

Он не сумел дознаться, как именно конфедераты планировали цареубийство – занимались тем среди врагов другие люди, не те, что натаскивали самозванца.

Умозрительно грешил на попытку отравления: так надежнее всего, ибо убивец с кинжалом или пистолетом слишком многим случайностям подвержен, а волки в прехтовском логове собрались матерые, играли наверняка…

Сейчас, на поросшем кустарником лугу, невдалеке от караулки, он понял, как ошибся… Опытность в розыскных делах – вещь бесценная, но его подвела. В молодости он участвовал, хоть и на вторых ролях, в расследовании дела братьев Блюментростов – в бытность одного из них лейб-аптекарем, а второго лейб-медиком с подозрительной частотой начали умирать императоры и императрицы дома Романовых, – за пять лет на троне побывали четверо, и все, освободившие престол, умирали якобы своей смертью, от естественных причин.

Тот опыт сыграл злую шутку, он взял в голову отравление – и о других версиях всерьез не думал… И проглядел очевидное, два дня перед очами так и маячившее… Команда вернувшихся из Польши головорезов, неизвестно чьим начальственным попущением угодившая под Санкт-Петербург в караульную службу…