совершенно не могли определить, в каком именно месте заканчивалось его тело и начиналось её. С Тао Чьеном девушка как бы перешагнула момент оргазма, представляющий собой некое загадочное измерение, в котором уже не было особой разницы между любовью и смертью.
Оба чувствовали, будто их души заняли всё пространство, что уже исчезли всякие желания и воспоминания, что они находятся как бы внутри объединяющего огромного сияния. И, пребывая в этом столь необычном пространстве, они то и дело обнимались, вновь познавая друг друга. Ведь, возможно, были вместе в нём же, разве что в предыдущих своих жизнях, и, несомненно, будут ещё не раз в жизнях будущих, как на то и намекал Тао Чьен. Молодой человек не уставал повторять, что они являлись вечными любовниками, что его карма – бесконечно что-то искать и находить. Элиза же, смеясь, возражала, что ничего торжественнее кармы никогда и не было, за исключением разве что обыденных желаний предаваться распутству. И от этого, по правде говоря, сама чуть не умерла несколько лет назад, воплощая подобное вместе с ним же, и надеялась, что отныне и впредь энтузиазм Тао его не подведёт, потому что именно таков и был их жизненный приоритет. Оба резвились всю ночь и добрую часть следующего дня, пока голод и жажда не побудили их выйти из комнаты. Эта пара спотыкалась на каждом шагу, однако ж, пьяная и счастливая; они не выпускали рук друг друга из страха проснуться в скором времени и осознать, что, оказывается-то, охваченные непонятным помрачением, совершенно потерянные и вне реальной жизни бродят непонятно где. Страсть, что с той ночи объединила их двоих и ещё существующая благодаря странной осторожности, поддерживала и защищала эту пару во всех последующих неизбежных невзгодах. Со временем их страсть удовлетворялась проявлениями общего смеха и взаимной нежности, ушло в прошлое и внимательное изучение двухсот двадцати двух любовных поз, потому что практика показала, что трёх или четырёх оказалось вполне достаточно и уже не возникало острой необходимости постоянно друг друга удивлять. Чем больше каждый узнавал другого, тем сильнее оба проникались взаимным обаянием. Начиная с этой первой ночи любви, они спали не иначе как тесно сплетясь между собой, дыша в унисон и мечтая об одном и том же. Однако их совместная жизнь была далеко не лёгкой, почти тридцать лет они жили бок о бок в мире, в котором не было подходящего места для такой пары, какую и составляли эти молодые люди. На протяжении лет небольшого роста светлокожая женщина и китаец высокого для этой нации роста порядком примелькались в Чайна-тауне, и всё же общество так никогда и не принимало их как положено. Эта пара научилась не прикасаться друг к другу на людях, привыкла сидеть врозь в театрах и ходить по улицам, сохраняя между собой расстояние в несколько шагов. В определённые рестораны и гостиницы эти двое не имели возможности заходить вместе. Даже когда бывали в Англии – она навещала там свою приёмную мать, Розу Соммерс, а он – чтобы прочесть лекции по иглоукалыванию в клинике доктора Хоббса, то не могли добраться до страны в первом классе корабля. И также нечего было и думать, чтобы свободно разместиться в одной каюте, хотя по ночам девушке удавалось тайком проскальзывать к нему и спать вместе. Они скромно заключили брак по буддийскому обычаю, хотя он так и не придал законную силу их союзу. Лаки и Линн появились на свет, зарегистрированными как незаконнорождённые дети, которых впоследствии всё же признал их собственный отец. Тао Чьену всё-таки удалось стать полноправным гражданином страны после нескончаемых необходимых формальностей и взяток. Он был одним из немногих, кто смог не подпасть под существующее в законодательстве Положение об исключении из гражданского общества китайцев, иными словами, под очередной калифорнийский закон о дискриминации. Восхищение молодого человека и преданность ко второй родине были, в общем-то, безусловными, что сам и показал ещё в годы Гражданской войны. Тогда юноша пересёк континент, добровольно пришёл на фронт, где начал и продолжал работать в качестве помощника у американских докторов все четыре года вспыхнувшего конфликта. Хотя в глубине души не переставал чувствовать себя иностранцем и желал, чтобы тело похоронили в Гонконге, пусть вся его сознательная жизнь прошла бы и в Америке.
Элиза Соммерс и Тао Чьен жили вдвоём в просторном и удобном доме, самом прочном и выстроенном лучше остальных в Чайна-тауне. В их окружении, главным образом, говорили на кантонском диалекте китайского языка и всё, вплоть до еды и прессы, было китайским. На расстоянии в несколько куадр находился Ла Мисьон, испаноязычный квартал, где любила бродить Элиза Соммерс, доставляя себе удовольствие возможностью поговорить по-кастильски, хотя весь день молодой женщины, как правило, проходил среди американцев в окрестностях Площади собрания, где и располагался её изысканный чайный салон. В самом начале благодаря выпечке в салоне ещё как-то удавалось содержать семью. Ведь добрая часть доходов Тао Чьена растрачивалась чужими руками: то, что не шло в помощь бедным китайским разнорабочим, кого постигла болезнь или кто попал в беду, могло незаметно уйти на девочек-рабынь, которые тайно содержались на самой окраине города. Спасать этих созданий от срамной жизни с некоторых пор стало для Тао Чьена священной миссией. По крайней мере, именно так всё и понимала Элиза Соммерс с самого начала и приняла подобное в качестве ещё одной характерной черты своего мужа, очередной из особенностей, за которые его и любила. Со временем молодая женщина расширила своё дело с пирожными, чтобы не терзать любимого выпрашиванием денег. Ей самой было необходимо стать независимой, ведь только таким образом и могла дать детям лучшее американское образование. Как мать, всей душой желала своим отпрыскам полностью слиться с другими жителями Соединённых Штатов и начать жить, более не ощущая на себе ограничения, которые накладывались здесь на китайцев либо же на испаноязычных граждан. С Линн ей это вполне удалось, а вот всё то же самое с Лаки потерпело крах, потому что мальчик слишком гордился своим происхождением и не стремился когда-нибудь выйти за пределы Чайна-тауна. Линн обожала своего отца – было невозможно не любить этого нежного и великодушного человека - но стыдилась своей расы. Будучи совсем молоденькой, поняла, что единственным местом для китайцев в этой стране был квартал, в котором они и жили, в остальной же части города общество по-прежнему питало к таковым отвращение. Предпочитаемым спортом белокожих было забрасывать камнями небожителей либо отрезать последним косы после неслабого избиения тех палками. Как и мать, Линн