Читать интересную книгу Бархат и опилки, или Товарищ ребёнок и буквы - Леэло Тунгал

Тигр ВИДЕЛ меня, я была в этом совершенно уверена. Он хотел что-то сказать мне — да, большому красивому и нагнетающему страх зверю требовалось сообщить что-то именно мне! Может, он хотел сообщить, что прячась за ним, мама смогла куда-то убежать? Может, она сбежала за тёмно-красные бархатные занавеси и ждёт меня на улице?

Два других тигра по команде дрессировщика соскочили с табуретов, а мой тигр и не думал подчиняться приказу — на щелчок кнута он оскалил пасть, показал острые клыки и издал злой хрип. Кнут щёлкнул второй и третий раз, прежде чем зверь соскочил на опилки арены.

— Кых-х-х! — прохрипел он дрессировщику. Затем опять посмотрел на меня и сердито зарычал. Я была уверена, что тигр велит мне уходить из цирка и искать маму.

— Давай уйдём! — шепнула я тёте. — Пожалуйста, уйдём отсюда!

— Успокойся! — увещевала меня тётя. — Смотри, тигры будут прыгать сквозь горящий обруч.

— Пожалуйста, пожалуйста! — клянчила я, обхватив тётю за шею, к моему горлу подступили слёзы. Я понимала, говорить тёте о маме бессмысленно. А меня всю охватили разные страхи: я боялась железной клетки и взгляда тигра, и того, что мама, которую я, как мне казалось, ясно видела на арене, уйдёт от цирка, не найдя меня, и кто теперь знает, куда, может, на площадь Сталина, а может, вовсе в Батарейную тюрьму или даже далеко, в Ленинград, где письмо таты её больше не найдёт…

— Пожалуйста, уйдём отсюда! Я съем всё, что ты велишь, — и глистогонное лекарство, и рыбий жир, и куриную кожицу, только уйдём отсюда!

Я так яростно вертелась на коленях у тёти, что сзади какой-то мужчина в шляпе постучал мне по плечу.

— Девочка, если ты не будешь слушаться своей матери, вызовем милицию!

Милицию! Этого ещё не хватало! Из этого жуткого места надо было удрать НЕМЕДЛЕННО… Но как? Тётя не желала слушать ни меня, ни мужчину, сидевшего сзади нас… И тут я придумала! Чтобы сделать это, надо было представить плотину на речке Руйла, где вода с шумом вырывалась струями, словно через редкий гребень… опять подумать о воде, журчащей между камнями под мостом Валге и об уборной тёти Лийлии, где рядом со странного вида горшком висела серебристая цепочка, на конце которой была ручка, как у скакалки, и на ручке таинственная надпись «Дома», — если сильно дернуть за эту скакалочную ручку, то в горшок хлынет водопад… пс-псс-псс… Есть! Я описалась.

— Что? — испугалась тётя Анне. — Что это? Что ты наделала? — Она столкнула меня с колен и уставилась на подол своего пёстрого цветастого платья.

— Ты меня ОПИСАЛА! — ужаснулась тётя Анне с таким отчаянием, что мне даже сделалось её немножко жалко. — Совсем! Всё капает!

— Послушайте, гражданка! — рассердился сидевший позади нас мужчина в шляпе. — Если вас представление не интересует, вам лучше уйти. Какой пример вы подаёте ребёнку!

Тётя поднялась и, сердито нахмурившись, обратилась к мужчине, а у самой подол платья с только что политыми цветами:

— Джентльмен в помещении снимает шляпу! И с дамой не говорят, надвинув шляпу на глаза! Деревенщина неотёсанная!

Она схватила меня за руку и скомандовала:

— Пойдём отсюда. На улице поговорим!

Чего бы ни стоили мои усилия, но от пыток тигров огненным обручем я была избавлена! Подталкивая меня впереди себя, тётя бодро пробралась между сидящими к проходу, и серебристые кольца на бархатных гардинах звякнули, выпуская нас из шатра.

После основательной ссоры с тем мужчиной и всего, что случилось, тётя Анне на меня так рассердилась, что и слушать не пожелала, что нам надо в поисках мамы обойти на всякий случай вокруг цирка. Ругая меня «бесстыжей писюхой», она то и дело выжимала, отряхивала и нюхала мокрый подол своего платья и решила идти домой пешком.

Когда я попыталась рассказать тёте о том, что видела на арене маму, она рассердилась и грубо крикнула:

— Мама, мама! Призрак ты видела, и ничего другого! Твоя мама в тюрьме, поняла? Там такие толстые стены и решётки на окнах, и колючая проволока вокруг двора, так что её сторожат гораздо сильнее, чем цирковых тигров! Из русского лагеря для заключённых никому живым не выйти, поняла? И прекрати, наконец, пороть вздор! На. Вот тебе платок и вытри глаза!

Достав из сумочки красивый белый носовой платок, она протянула его мне, посмотрела на меня внимательно, покачала головой и вдруг принялась громко всхлипывать. Теперь платок оказался нужен вдвойне — тётя вытирала им и мои, и свои слезы.

— К счастью, вечер тёплый, а то мы с мокрыми штанами заработали бы воспаление, — заметила тётя, улыбаясь сквозь слёзы.

— Ты ведь на меня не будешь злиться, а? Сама подумай, когда твоя мама вернётся и спросит: «Кто простудил мочевой пузырь моего ребёнка?», что я скажу? Но она вернётся, вот увидишь! Не обращай внимания на то, что я сгоряча наговорила! Давай помиримся, ладно? — И тётя Анне протянула мне руку.

Я взяла её за руку и сказала:

— Мир.

Я очень надеялась, что она не вспомнит о моем обещании насчет глистогона, рыбьего жира и куриной кожицы.

День практичного человека

Тётя Анне была вспыльчивой и резкой, но, к счастью, отходчивой. На следующий день, когда она вешала в стенной шкаф выстиранное вчера вечером и выглаженное утром праздничное платье, в котором была в цирке, она больше не вспоминала о вчерашней неприятности, словно то, что случилось в пирке, было лишь дурным сном, о котором нет смысла вспоминать… Да и утром у тёти было много дел.

— С Анне не соскучишься! — любил повторять, тата. — Она ни минутки не может посидеть спокойно, всё время действует!

Насчет этого тата был, конечно, прав, но действовать вместе с тётей было совсем не так интересно, как с татой — в школе, в магазине, или на рыбалке, или читая книжку, а о том, чтобы пуститься с тётей наперегонки или просто так побеседовать, нечего было и думать. Ей нравилось стоять во всяких длинных очередях, ругать вместе с другими, стоящими в очереди, русский порядок, а вернувшись домой, варить из закупленных продуктов приятно пахнущую еду. Против запахов пищи я ничего не имела, но больше двух-трех полных ложек или вилок я съесть не могла. Даже подаренная дядей Юхо рыба («Смотри, какая красивая! Сама в рот просится!») не разожгла во мне аппетита.

— Ну, скажи, какая еда тебе вообще по вкусу? — сердилась тётя.

— Кубики какао… Хлеб с маргарином… Лимонад — особенно вкусный «Крем-сода», но в магазине в Лайтсе он бывает не всегда, — перечисляла я то, что было мне по вкусу. — Сосиски тоже очень нравятся…

— Сосиски? Тьфу, эти нынешние сосиски — только крахмал, вода и свиная кишка! — сморщила нос тётя Анне. — Вот в эстонское время были сосиски! Их было в магазине пять-шесть сортов, на любой вкус!

Этому я, конечно, не поверила, потому что не может быть у каждой сосиски свой вкус! Сосиски — это сосиски, и всё. Но по поводу еды спорить с тётей не имело никакого смысла. Она разделяла всех женщин мира на два сорта: на хороших хозяек, то есть практичных, умеющих отлично готовить, и на интеллигенток или непрактичных, которые едят что попало. Сама тётя принадлежала, конечно, к группе хороших хозяек, а мою маму она называла интеллигенткой.

— Разумеется, люди должны быть разные, — считала тётя. — Но если ты меня будешь слушать, из тебя выйдет человек практичный. А практичным легче жить в любое время! Сразу утром, как только откроешь глаза, подумай, что надо сделать сегодня. Прежде всего, проветрить комнату, потом застелить постель, потом поставить кофейник на огонь, сварить кашу, вытереть пыль и вымыть пол — тогда во время большой уборки будет легче. Перед завтраком выпей стакан воды, тогда пищеварение будет в порядке…

Так, поучая меня, тётя без устали ловко занималась своими делами в комнате и не обратила внимания на то, что будущий практичный человек, отхлебывая из голубой кружки вкусную «грибную» воду, читает новую книжку «Ветерок на реке». Тётин круглый столик перед диваном был не только покрыт стеклом и поверх него украшенной кружевами салфеткой, но в нём была и полочка, на которой лежало несколько журналов, и туда можно было сунуть раскрытую тонкую детскую книжку. Настроенная на специальном грибе вода была кисловатой, и по вкусу напоминала лимонад, только без шипящих пузырьков. Сам гриб, который был популярен в городских домах, называли чайным грибом, но он не был похож ни на рыжик, ни на сыроежку, ни на боровик… Или немного на светло-коричневую шапку очень старого боровика, которая в марлевом мешочке плавала в банке с водой и придавала воде приятный вкус. Тётя постоянно доливала в банку воду и добавляла чуточку сахара. Похоже, грибу сахар нравился! Время от времени этот чайный гриб надо было мыть, и время от времени он даже размножался! Во всяком случае, у тёти Лийлии стояла на буфете банка с таким грибом, который приходился грибу тёти Анне «сыном».