Читать интересную книгу Бархат и опилки, или Товарищ ребёнок и буквы - Леэло Тунгал

— Господи! — испугалась тётя. — У меня судак в сумке, совсем вылетело из головы! Пойдём быстренько домой, а то дорогой продукт протухнет при такой жаре!

Вообще-то в городе гораздо больше запахов, и в большинстве приятных. Например, запах тёплого асфальта, запах автомашин, запах лип, которые растут на обочине дороги, запах булок из двери магазина, когда мы проходили мимо… Если бы тата был с нами, у меня было бы больше времени наслаждаться запахами — тата наверняка через какое-то время взял бы меня на закорки, а тётя Анне считала, что она не лошадь, чтобы я ехала у неё на спине.

— И речи быть не может, — сказала она рассерженно. — Городские дети ходят, как положено, держась за руку, только простолюдины тащат детей на спине, будто рюкзаки!

Если бы у тёти была охота изучить те книжки, которые она дарила мне, она бы знала, что самые счастливые дети передвигаются, сидя у взрослых на плечах, например, во время октябрьского праздника, когда трудовой народ марширует единым строем, а над ним развеваются красные флаги, и дети с воздушными шарами сидят на плечах у взрослых.

Я закапризничала, и тётя все-таки взяла меня на руки, но почти сразу опустила на асфальт, сказав при этом:

— Тяжёлая, как пудовая гиря!

В конце концов мы дошли до парка, где росли деревья с круглыми кронами, таких в деревне и не бывает. И тётя сказала, что эти деревья так подстригают.

— Это тополя, любимые деревья русских, — сказала она. — Засыпают весь город пухом. Да и название парка тоже на русский манер — Пионерский парк.

Пионерский парк! О-о! Это что-то! Когда мы подходили к этому парку, тётя Анне утверждала, что до её дома отсюда рукой подать, и там мы сможем спокойно вытянуть ноги, и я готова была её послушаться, но, услыхав название «Пионерский парк», я пустилась на все хитрости, чтобы тётя согласилась хоть немно-о-жечко отдохнуть здесь, посидеть на скамейке. Пусть солнце заставляет щуриться, и пусть судак в тётиной сумке протухнет — через Пионерский парк нельзя пройти просто так! Кто знает, а вдруг сейчас из-за живой изгороди выйдет, маршируя, отряд пионеров или даже детский хор Дворца пионеров и его солисты Марью Тарре и Юта Якимович и запоют нам бодрую мелодию:

Обойди все страны светаВсе равно к тому придешь,Что у нас в Стране Советов,Всех дружнее молодежь!

Пока тётя Анне обмахивалась шарфом «Дочерей Родины», я зорко смотрела по сторонам, но, к сожалению, в парке не оказалось ни одного пионера, не говоря о детском хоре Дворца пионеров… В стороне двое малышей играли в песочнице, а их матери, сидя на краю, беседовали между собой… на одной скамье дремал пожилой дяденька, прикрыв лицо соломенной шляпой… на другой скамейке яростно спорила какая-то молодая парочка. По-моему, девушка в розовом платье и парень в белой рубашке с большим синим воротником спорили по-русски, но поскольку их скамейка была далеко, они не казались мне опасными.

В один момент спор молодых людей так разгорелся, что парень поднялся со скамейки, посмотрел по сторонам и зашагал прямиком к нам.

«Теперь он отведёт нас в тюрьму», — подумала я с ужасом и спряталась за скамейку. Тётя Анне подняла крик: «Это что за фокусы?», но тотчас оставила меня в покое, потому что этот русский заговорил с нею. Подумать только! Тётя Анне, которая так боялась лягушек, клещей и чужих собак, ничуть не испугалась этого русского, спокойно разговаривала с ним и даже немного посмеялась! А я задумалась: ну куда мне пойти, если тётю Анне уведут? У меня не было никакого понятия, как далеко от Пионерского парка до улицы Юлазе, где жила тетя Лийлиа, а чтобы вернуться в Руйла — и речи быть не могло… А может, нам с тётей удастся от этого русского удрать? О чём мог говорить с тётей этот русский, как не об аресте и высылке… Ноги начали зудеть — и схватило живот… Я крепко зажмурилась и подумала, что мне опять снится дурной сон.

Но вдруг послышались шаги на парковой дорожке, я открыла глаза и, заглянув под скамейку, увидела, что тёмно-синих штанин уже не было рядом с тётиными туфлями из крокодиловой кожи! Я высунула голову из-за скамьи и спросила:

— Чего он хотел?

Тётя Анне усмехнулась.

— Ничего не хотел! А зачем ты за скамейку залезла?

Вопрос, по-моему, глупый, но, видимо, тётя и сама догадалась, в чём дело.

— Русские всегда такие импульсивные! — кивнула она в сторону парочки, которая, похоже, уже помирилась, во всяком случае, они уходили от нас, взявшись под ручку.

— Этот парень, матрос, поссорился со своей невестой и решил ее наказать — видишь, отдал мне их билеты в цирк. Разбери-пойми, что это за наказание такое, а денег за билеты он у меня не взял, сказал: «Будь здорова, бабуся!» — Тётя покачала головой. — Сначала, когда заговорил со мной, сказал «девушка», а потом, видишь ли, «бабуся»! Да, я знаю, у них это так: женщин до тридцати лет они называют «девушками», а потом сразу — «бабушка»! Ну что скажешь, ребёнок, хочешь вечером пойти в цирк или нет? Наверное, надо немного подождать, вдруг они передумают, вернутся и попросят вернуть билеты.

— А что это такое цирк?

— В цирке «Барселона» покажут чудеса… — пропела тётя Анне.

— Это — как театр, только немного по-другому… Там дрессированные звери. И клоуны, и… Но словами не передать, что такое цирк, это надо видеть…

— Ну пойдём скорее в цирк смотреть чудеса!

Всё равно было ясно, что мне не дождаться в парке детского хора Дворца пионеров.

Бархат и опилки

Цирк был в знакомом мне месте, там вблизи останавливался автобус из Руйла, и вообще все автобусы. Но до цирка мы доехали трамваем. Ехать трамваем лучше, чем автобусом. В трамвае места гораздо больше, чем в автобусе, почти как в электричке, но в электричке я не видела таких висящих под потолком и приятно пахнущих кожей и маслом ручек, за которые держатся стоящие. Я, к сожалению, до них дотянуться не могла, но глядя на них, я испытывала гордость, тем более что и ко мне относился громкий крик трамвайного кондуктора: «Проходите вперёд, товарищи! Следующая остановка — „Площадь Сталина“!» Это была моя первая поездка в трамвае, и от распираемой гордости я тихонько себе под нос запела песню, которую Отт Раукас[8] пел басом по радио о том, как он едет трамваем по Варшаве на завод и любуется городом и рекой Вислой. И хотя я ехала не на работу, не на завод, а вовсе в цирк, я испытывала ощущение важности поездки и, как все взрослые товарищи, проходила дальше в середину трамвая! Я приняла серьезный и деловой вид, будто ездить в трамвае для меня обычное дело: пусть все видят, что товарищ ребёнок молодец и он едет на просторную площадь Сталина!

Про Сталина мне не всё ясно, это так странно: по словам тёти Анне Сталин был тем, кто лишил меня мамы, но я сама видела этих, которые её увезли, — два молодых парня были в военной форме, а третий — рыжий эстонец Варрик, но ни один из них не был похож на усатого друга детей. Правда, водителя я в тот раз не видела, но вряд ли Сталин торчал бы один в кабине за рулем в то время, когда другие вышвыривали из шкафов нашу одежду и книги, а рыжий Варрик взял мамин паспорт, а мы с татой провожали маму к той машине с будкой… На дне рождения дедушки бабушка, услыхав, что маму арестовали, даже прокляла Сталина на польском языке, а тата долго тёр резинкой в моем «Букваре» красные щёки Сталина, которые я раскрасила, и запретил мне эту картинку когда-нибудь кому-нибудь показывать, хотя после его стирания щёки эти сделались красивыми — нежно-розовыми, и за такие румяные щёки могла быть благодарна любая женщина и даже любой мужчина… Похоже, все взрослые, которых я знала, немного боялись Сталина, и когда между ними о нем заходила речь, меня отсылали «поиграть со своими игрушками». Честно говоря, когда радиодети пели о Сталине, а я им подпевала, и когда я читала его имя в книжках, у меня самой было немного странное чувство — примерно такое же, как когда скажешь нехорошее слово «чёрт» и ждёшь, явится ли рогатое страшилище, чтобы унести тебя, или не явится. Пока что не являлся, но я произносила это слово лишь раза два, да и то совсем тихим голосом.

Когда тата, тётя Анне или бабушка произносили «Сталин», казалось, что и они со страхом ждут, что он сейчас появится и унесёт их прочь. Но когда радиодети пели: «Мы внуки Ленина, мы дети Сталина», или когда кондукторша в трамвае объявила: «Следующая остановка — площадь Сталина», тогда вроде бы бояться было нечего и некого, и возникло такое торжественное чувство, словно все мы оказались на роскошной картине в книге.

Приехав на площадь Сталина, я стала, по-моему, важная, как тот мальчик в книжке с видами Москвы, который гулял со своим папой и объявил: «Вместе с папой на бульваре пили мы нарзан».

Что такое нарзан и бульвар мне непонятно, но я была уверена, что пить нарзан на бульваре у нас с татой получилось бы не хуже, чем у того москвича. Только давай!