Читать интересную книгу Весны гонцы 2 - Екатерина Шереметьева

— А почему она синяя? — Алена подняла упавшее кольцо.

— Нельзя! Отойдите!

За руку и за платье дернули, потянули назад Алену, а мимо, на уровне ее головы, пролетел синий завиток с зазубренными краями.

— Сумасшедшая, — выдохнул ей в ухо Сашка.

— Вот видите, что бывает. Вы уж вперед меня не рвитесь.

— На поводок ее со строгим ошейником. Она у нас такая.

Алена расхохоталась.

— Вдруг бы эта синяя змея врезалась мне в физиономию — ужас! — Но никакого ужаса она не ощутила. Нет, ничто не помешает ей играть, слышать гремящий аплодисментами зал, крики: «Браво, Маша!», «Браво, Галя!», встречать взгляды стеснившихся у оркестра зрителей, знать, что с ней не хотят расставаться, она нужна… И потом за кулисами… И прийти вот так в цех не чужой — ух, хорошо!

— …Эти станции уже будут самыми мощными в мире. Счет на миллионы киловатт.

Электричество. Из всей физики только электричество так и осталось загадкой. В школе спасали отличная память и добрые подружки. Но что такое эти невидимые, неосязаемые электроны, электрическое поле, электрические волны, радиоволны, радиолокаторы… Радиолокаторы? Уголек затлел под ложечкой.

— О чем ты думаешь?

— Ф-фу! Испугал! Что?

— О чем думаешь?

— Об электричестве.

* * *

Набережная пуста. Ни машин, ни пешеходов. На светлом асфальте — неподвижные черные тени столбов. Спят черные дома под блестящими крышами. Луна с отбитым краем стынет на небе, ее двойник бесстрашно купается в холодной черной полынье у берега. Тихо.

Хлопает дверь заводской проходной.

Черные тени побежали по светлому асфальту.

— Столько интересного, столько нужно узнать, а когда? Кошмар!..

— Сколько во всяком деле своих проблем!

— А разметчики-то? Тихая работа, без станка, один на один с отливкой, а оказывается, читать сложнейшие чертежи, знать начерталку, размечать с точностью до… Подумать только — сотых миллиметра!

— Если б не театр, я бы…

— Отстали мы лет этак на пятнадцать.

— Что ты понимаешь в технике?

— Как некое животное в тропических фруктах!

— А ты — академик! Отец и брат на заводе, так думаешь…

— Твоя академия — журнал «Америка».

— Кстати, почитай — не заразно! — Джек хохочет.

— Для кого как. В тебе любой вирус приживается.

— Ну, пойми: самые мощные в мире. Понимаешь — в мире!

— Миллионы киловатт — башка не вмещает!

— Покорная природа — без коварства, таинственности, буйства — скука!

— Покорная? Да у нас в Сибири реки…

Алена слушает не столько слова, а голос, и веселая дрожь разливается по телу:

— В твоей Сибири-то все особенное!

Сашка не ответил — не услышал или сердится? — все спорит с Валерием и Зиной. Алену догоняют Женя с Олегом и Джек.

— А с атомами у нас хуже? Лучше.

— В «Технике — молодежи» вычитал?

— Если хочешь знать: наша пресса… У одного мастера, с маминой фабрики, двоюродный брат — американец… Ну, живет сто лет в Америке. С экскурсией приезжал, говорил: «Самая точная информация — из всех, всех, всех — в советских газетах».

— У нас не врут, просто о многом не пишут.

— А в твоей «Америке» все, как на исповеди, выкладывают?

— Ребята! — Алена приостановилась, взяла за руки Женьку и Джека. — Как будут смеяться лет через сто над дремучими идиотами, что со злости готовы разгрохать самих себя. Представляете? Загубить землю! Земной шар — представляете!

— Если будет кому смеяться, леди!

— Неужели ты веришь, что мы перестанем существовать?

— И да и нет. По настроению.

— Там не могут представить, что у нас решительно ни одному человеку война не принесет выгоды.

— Выгоды! Эта атомная мне уже антирелигиозную работу с бабушкой сорвала, — сердито сказал Женя. — Ну, что смешного? Она теперь твердит одно: как сказано в писании, так и будет: конец миру из-за этой злобы капиталистической.

Смех затихает. Алена опять вырвалась вперед, опять слушает голос, выделяющийся из всех:

— …Философ семнадцатого века, а звучит сегодня… Можно и с небольшими знаниями сделать уйму полезного. Можно кончить три факультета и ничего не дать людям…

— Если человек отлично работает ради карьеры, он все же приносит пользу.

Валерий умный, и голос у него мягкий, красивый, а почему-то не трогает. У Сашки — как колокол, охватывает с головы до ног…

— Но все-таки будет подминать интересы дела ради своих.

Сашка умнее всех на курсе. Не только на курсе, на институтских собраниях он говорит лучше всех, лучше Гриши Бакунина и Вали.

Какая своеобразная тишина ночью в городе! После грохота, звона, воя, шипенья, лязга дневного города — плеск воды в полынье, далекий гудок паровоза, гуденье промчавшегося самолета, собственные шаги и голоса — все это кажется тишиной.

Может быть, Сашка прав — актриса должна быть очень серьезной, строгой. Но что плохого, если ей весело! Наверное, сегодня он опять будет ругать ее. Так тошно ссориться! Так не хочется опять спорить, доказывать! С ним так трудно спорить, всегда он почему-то прав.

Единственный раз она победила. Это была их первая ссора. Шли в загс. У нее настроение было отвратное — получалось, что она идет регистрироваться из-за подлой сплетни. Если бы не трогали Анну Григорьевну, назло Недову и его прохиндеям еще год не пошла бы. Мерзавцы! И зачем Сашка всем это: «Моя жена, моя жена», — кому какое дело?..

— Последний раз в жизни ты шествуешь по улице, Елена Строганова.

— Что?

— Всё. Конец. Обратно пойдет Елена Огнева.

Алена остановилась:

— Что? Какая Огнева? Я — Огнева? Да ты что?..

— Не хочешь мою фамилию?

— Я — актриса.

— Отойдем в сторону. Огнева — плохо для сцены?

— Но я уже Строганова.

— Что значит «уже»?

— Меня уже знают.

Саша фыркнул:

— Кто?

— На Алтае. И здесь… Мы уже столько играли…

— Подумаешь!..

— Не «подумаешь», а знают. И не буду менять. Я — Строганова, я люблю, я привыкла… Это фамилия отца, моя.

— Тише. Я хочу, чтобы у нас была одна фамилия.

— Возьми мою.

— С ума сошла!

— Я — сошла, а ты — нет?

— Всегда берут фамилию мужа.

— Мы можем быть исключением.

Сашка отвернулся, желваки забегали на щеках. Алена заложила руки в карманы, прислонилась к перилам у витрины булочной и уставилась в небо. Наконец он спросил:

— Так… Пойдем все-таки?

До загса шли молча. У подъезда Алена сказала:

— Не стану регистрироваться с такой злой собакой.

Сашка взял ее под руку, они побежали вверх по лестнице. И ничто уже не могло испортить настроение. Комната, обставленная с казенным безвкусием, унылая хризантема на тумбе позади скучной женщины, сама женщина, казенно радостным голосом сообщившая, что с «данной минуты» они являются мужем и женой, — все было только смешно и не касалось важного, дорогого.

Алена осталась Строгановой, и близость их не разрушилась от этого. Они почти не расставались. Если Сашка был свободен от репетиции, он сидел в читальне или тут же в аудитории с книгой. Она ездила с ним на занятия заводского драмкружка. Кружковцы встретили ее горячо, дружески — они уже смотрели спектакль «Три сестры» и видели в ней Машу и жену их руководителя. Сашку очень уважали, но побаивались. Алене было интересно на репетициях, она даже немного завидовала Сашкиной уверенности, свободе — нет, она бы так не могла. Он очень много знает. Просто удивительно, до чего ему все ясно в доме Булычова. А ведь дом Булычова еще дальше, еще непонятнее, чем дом Прозоровых. В дом Прозоровых их ввела Анна Григорьевна, и то понадобилось три года. Да и сейчас еще не все понятно — каждый спектакль открывает новое.

— Как ты постиг булычовский быт и вообще всю эту купеческую психологию?

Сашка усмехнулся.

— Читать надо больше, Елена Строганова, — и поцеловал ее, как всегда, под фонарем. — Я, конечно, советовался с Агешей, с Корневым, с Виталием Николаевичем. Но главное — книги. Уйму перечитал для Булычова.

Да, читать, как Сашка — везде, в любых условиях, — никто на курсе не может. Зато и знает он уйму. Вот только что рассказывал Валерию о Монтене, сейчас запросто цитирует какое-то письмо Маркса: «Если бы целая нация действительно испытала чувство стыда, она была бы подобна льву, собирающемуся сделать прыжок».

Удивительный у Сашки голос.

Алена пробовала читать в троллейбусе, но вдруг ее ухо ловило: «Ведут совершенно скотский образ жизни: работа и книги. Ни в театр, ни в гости, поговорить с ними не о чем: для нее только завод, для него институт — молодожены называются! Да еще каток обожают. Я ей прямо все высказала, а она, хамка все-таки, говорит: „Делать вам нечего, тетя, везде свой нос суете!“ Мне — нечего делать! В общем я плюнула, пусть киснут, не видя жизни». Разве могла Алена не заглянуть с одной стороны и с другой на женщин, сидевших перед ней? У обеих, по выражению Олега, накрашено все, что поддается окраске, вещи на них только импортные. Они напомнили Шараповых — Лилиных хозяек. Алена прислушивалась к разговору и старалась представить: какие же у них мужья? Может быть, хорошие — вроде этого главного инженера или каперанга Шарапова, — поглощены своим делом и не видят ничего дома. Или карьеристы? Тогда такие жены им подходят. А в общем сыграть такую довольно просто. Нет, читать в троллейбусе невозможно — вот две старушки рассказывают друг другу о внучатах. Надо же послушать — когда-нибудь придется и старух играть!