Читать интересную книгу Мой дядя Бенжамен - Клод Тилье

И, открыв старый шкап, дядя вытащил из него и бросил к ногам суконщика два старых камзола. Из них вырвалось облако пыли, от которой тот раскашлялся, и потревоженная стая пауков разбежалась по комнате.

— Держите! — сказал дядя Бонтэну. — Вот два последних сшитых вами камзола, вы постыдно обманули меня, не прошло и двух дней, как они полиняли, поблекли, как лепестки розы и ни на что больше не пригодились, как только на окраску пасхальных яиц детям моей дорогой сестры. За это с вас следовало бы еще вычесть.

— Довольно! — Закричал возмущенный Бонтэн. — Это слишком, никогда еще никто не издевался так над своими кредиторами, как вы. Завтра утром вы услышите обо мне, господин Ратери.

— Тем лучше, мне всегда будет приятно узнать, что вы находитесь в добром здоровьи. Кстати, господин Бонтэн, вы забыли старую ленту от моей косы.

Не успел Бонтэн уйти, как вошел адвокат Паж и застал дядю хохочущим во все горло.

— Что ты сделал с Бонтэном? Я встретил его на лестнице красным от гнева и в таком исступлении, что он даже не поздоровался со мной.

— Этот старый дурак рассердился на меня за то, что я сижу без денег, точно меня это меньше огорчает, чем его.

— Так у тебя нет денег? Жаль, жаль, а я пришел предложить тебе золотое дельце.

— Все равно, предлагай.

— Викарий Джиаркос хочет отделаться от бочонка бургундского, который ему подарила одна из его почитательниц. Доктор Арну нашел у него катар желудка и запретил ему на некоторое время спиртные напитки, и он боится, что вино прокиснет, и хочет его продать, а на вырученные деньги приобрести обстановку одной молоденькой сироте, недавно потерявшей тетку, и таким образом ты можешь сделать одновременно и доброе дело и выгодную покупку.

— Да, но доброе дело сделать без денег очень трудно, добрые дела дороги и не каждому по карману. А каково вино?

— Изумительно, — прищелкнув языком, ответил Паж, — он дал мне испробовать — это первосортное бургундское.

— Сколько же он хочет за него, этот трезвенник Джиаркос?

— Двадцать пять франков, — ответил Паж.

— У меня есть только двадцать; если он согласен продать за эту сумму, то я покупаю у него вино, а угощение закажем в кредит.

— Нет, надо брать либо за двадцать пять, либо отказаться от него совсем. Согласись, что спасти от нищеты и предохранить от порока сироту, заплатив за это всего двадцать пять франков, не дорого.

— А не можешь ли ты, Паж, добавить своих пять франков, и мы купили бы вино вместе?

— Увы, вот уже пятнадцать дней, как я сижу без гроша. Можно подумать, что звонкая монета боится господина Каллона и куда-то скрывается.

— Тогда не будем больше говорить об этом.

В ответ Паж только тяжело вздохнул.

В это время в комнату вошла бабушка, держа в руках сверток белого холста, запеленутый наподобие младенца Иисуса.

— Возьми, Бенжамен. — Обратилась она к дяде, — какая удачная покупка! Я еще сегодня утром приметила этот холст на ярмарке, вспомнила, что у тебя нет сорочек, и решила купить его для тебя. Госпожа Авриль давала за него торговцу семьдесят пять франков. Торговец не согласился и ушел, но по тому, как она смотрела ему вслед, я поняла, что она его окликнет. «Покажите-ка мне ваш холст», — сказала я крестьянину и предложила ему восемьдесят франков. Я не думала, что он согласится на эту цену: этому холсту цена сто двадцать франков, и госпожа Авриль очень рассердилась на меня за то, что я перехватила у нее покупку.

— И вы купили этот холст? Купили его, купили…

— Ну, да, купила, — совершенно не понимая возбуждения дяди, ответила бабушка, — невозможно теперь от него отказаться, крестьянин стоит внизу и ждет денег.

— Да убирайтесь вы к черту! — заорал дядя, бросая через всю комнату сверток с холстом, — вы… то есть, простите, дорогая сестра, простите и не убирайтесь к черту, это слишком далеко, но идите и отдайте ваш холст торговцу, у меня нет денег.

— А где же деньги, полученные сегодня от маркиза де Камбиза? — спросила бабушка.

— Боже ты мой, но они не мои, господин Камбиз прислал мне слишком много.

— Как это слишком много? — с недоумением переспросила бабушка.

— Ну, да, слишком много, дорогая сестра, слишком много, слышите вы, слишком много. Он прислал за операцию вместо двадцати франков — пятьдесят экю.

— И ты такой дурак, что собираешься вернуть ему эти деньги. Попробовал бы мой муж сыграть со мной такую шутку.

— А я такой дурак, что поделаешь, не всем быть такими умными, каким вы желаете, чтобы был ваш Машкур. Да, я — дурак и не раскаиваюсь в этом, я не желаю из угоды вам сделаться шарлатаном. Боже мой! боже мой! как трудно оставаться честным в этом мире, когда даже самые близкие и дорогие готовы ввести нас в искушение.

— Но, несчастный, ты совершенно гол и бос, у тебя нет ни одной приличной пары шелковых чулок, твои рубашки, когда их чинишь с одной стороны, расползаются с другой.

— И вы считаете, что это достаточно уважительная причина, чтобы я поступал нечестно, дорогая сестра?

— Но когда же ты расплатишься со своими кредиторами?

— Когда у меня будут деньги, вот и всё. Предлагаю любому богачу поступить честнее.

— А что сказать торговцу холстом?

— Все, что вам взбредет в голову. Скажите ему, что я не ношу сорочек или что у меня лежит их в шкапу три дюжины, разрешаю ему примириться с любым объяснением.

— Бедняга Бенжамен, — сказала, унося сверток холста, бабушка, — при всем твоем уме ты все же на всю жизнь останешься дураком.

— А ведь твоя сестра права, — добавил адвокат Паж, — ты доводишь честность до глупости, бургундское нам все равно не достанется.

Дядя быстро встал и, стиснув своей сильной рукой руку адвоката Пажа, сказал:

— Слушай, Паж, ты знаешь, как я люблю бургундское, ты только что со слов сестры услышал и узнал, как мне нужны сорочки, но никакой ценой, ни ценой всех виноградников Золотого берега, ни ценой всех льняных полей Нидерландов я не согласен, чтобы в этой округе нашелся бы хоть один человек, перед которым мне пришлось опускать глаза. Этих денег я не оставил бы себе даже в том случае, если бы от них зависела моя жизнь. Но успокойся, пьяница, ты ничего на этом не потеряешь. В воскресенье я угощаю вас всех на извлеченные из гортани маркиза Камбиза двадцать франков и расскажу вам за десертом их историю. Сейчас напишу господину Менкси. Артуса я, к сожалению, не могу пригласить, так как у меня всего только двадцать франков, или же ему придется умерить свой аппетит. Если ты до меня встретишь Рапэна, Парланта и других, то предупреди их, что я прошу их в этот вечер не принимать других приглашений.

Должен тут же присовокупить, что этой пирушке не суждено было состояться, потому что господин Менкси был занят, а затем она была, отложена на неопределенный срок, так как дяде пришлось расстаться со своими двадцатью франками.

XII. Как дядя подвесил Сюзюррана в его кухне на крюке

Посмотрите, как изумительно плодовиты цветы: как дождь, сеют они вокруг себя семена; они развевают их по ветру, как пыль; как дар, шлют они их в темные лачуги, на вершины одиноких утесов, в каменные расселины старых стен, в глубь осыпающихся развалин. Они не заботятся о том, найдется ли для их оплодотворения хоть горсточка земли, хоть капля влаги, которую всосут их корни, или солнечные лучи, которые окрасят и согреют их. Вешний ветер унесет с собой последний аромат лугов; вот земля уже покрыта увядающей листвой, но когда пролетит, отряхая над полями свои мокрые крылья, осень и земля покроется новым поколением цветов, то их слабое благоухание будет последним дыханьем умирающего года, который перед смертью еще улыбается нам.

Женщины во всех отношениях напоминают цветы, но не так плодовиты, как они; большинство, особенно женщины так называемого общества, не желают рожать. Эти дамы стараются избежать материнства и из бережливости делают себя бесплодными. Жена регистратора, родив маленького регистратора, или жена нотариуса — маленького нотариуса, считают, что их долг перед человеческим родом исполнен. Вырастить и воспитать ребенка требует больших расходов, и не у каждой хватает на это средств. Только бедняк может позволить себе роскошь быть многодетным. Известно ли вам, что содержание кормилицы стоит столько же, сколько кашемировая шаль? Малыш растет быстро, появляются раздутые счета содержателей пансионов, счета сапожников, портного. Наконец, младенец превратился в мужчину, у него пробиваются усы, он — кандидат наук, и вы не знаете, что с ним делать дальше. Чтобы избавиться от него, вы покупаете ему какую-нибудь хорошую должность, но вскоре по векселям, предъявляемым со всех сторон, вы понимаете, что эта должность приносит вашему ученому только пригласительные билеты. Вам приходится содержать его вплоть до тридцати лет, а иногда и позже, оплачивая его лайковые перчатки, гаванские сигары и любовниц… Право, если бы нашлись приюты для двадцатилетних, как они имеются или, вернее, имелись для маленьких детей, то, уверяю вас, они были бы переполнены. Но во времена моего дяди Бенжамена дела обстояли иначе. Это был золотой век для акушеров и повитух. Женщины легко и беззаботно отдавались своим инстинктам. Рожали все: богатые, бедные и даже те, кому не дано было на это законного права.