Всего же земская реформа охватила к середине 1834 примерно половину губерний Российской империи. Самоуправления пока не получали национальные окраины — привисленские губернии, ВКФ, Кавказ, а также Зауралье. Последнее правда было связано больше с малочисленностью населения восточнее Тюмени и сложностью организации там сначала выборов, а потом и работы самих земских собраний. Огромные слабозаселенные территории, уезды размером с европейскую губернию… Обычному крестьянину — пусть даже в качестве гласных обычно выбирались зажиточные и получившие хотя бы минимальное образования землепашцы — и до уездного города доехать обычно — не малое приключение, а пилить за сто пятьдесят верст, чтобы языком почесать — и вовсе.
Полностью ликвидировались церковные и прочие специальные суды кроме военных.
Тут тоже все было сложно и неоднозначно. С одной стороны, с отделением церкви от государства само наличие «религиозных» статей в Уложении о наказаниях стало вызывать вопросы. Ну какое к чертям наказание евреев за найм православной домашней прислуги? Или неисполнение должным образом православных обрядов? Причем фактически большая часть этих статей налагала ограничения на православных, не трогая представителей других религий, и это опять же поразительны образом ставило государствообразующий народ в положение ущемленных. В России гораздо выгоднее было быть лютеранином, чем православным — о каком, нахрен, миссионерстве может в таком случае идти вообще речь?
Так что вместе с церковными судами из Уложения был удален весь этот раздел, вместо него добавлено несколько статей насчет надругательства над памятниками и выказывания публичного неуважения к святыням. Фактически хулиганка только с более жёсткой санкцией и при этом без разделения на религии. Наказывалось равно надругательство и над православными и, например, мусульманскими святынями.
Кроме того, декларировалось соревновательность процесса, открытость, и равноправие участников. Последнее правда, учитывая сословность имперского общества, на практике действовало сильно не всегда. Но тут уж ничего не поделаешь: мгновенно всех людей в империи не поменяешь, и в голову каждому не залезешь.
Ну и как вишенка на торте, вводился суд присяжных, правда пока только в первой инстанции. Опять же воздух свободы он коварен, поэтому подавать его людям виделось рациональным исключительно в малых дозах. Чтобы отравления не было. А так вроде и суд присяжных действует, но при необходимости — буде такая возникнет — в апелляции всегда можно дело переиграть. Допускать ситуаций, когда присяжные оправдывают террористов из сочувствия их идеям, как это случалось во времена Александра II моей истории, я в любом случае не собирался.
Кроме вышеперечисленных изменений было реформировано огромное количество отдельных несвязанных между собой положений. Например должность генерал-прокурора была отделена от должности Министра Юстиции. Полномочия прокуратуры я предполагал в дальнейшем расширять с идеей создания еще одной «спецслужбы», осуществляющей надзор в том числе и за СИБ. Может тут у меня играла паранойя, но лишняя опора моей власти, вынесенная немного в сторону от остальных мне виделась совсем не лишней.
* * *
Это бонусная глава выложенная по достижению 1,5к лайков на странице книги. Следующая бонусная будет на 2к.
Напоминаю, про необходимость обратной связи — больше комментариев, проще писать новые главы.
Глава 7
— Идет бычок качается,
Вздыхает на ходу,
Ой досточка кончается,
Сейчас я упаду.
После того как железную дорогу дотянули в уходящем году до Екатеринослава, путь из Питера в Крым теперь занимал всего четыре дня. Полтора дня на поезде — благо императорский литерный пролетал по всему маршруту без всяких задержек, — потом короткий переезд до Александрова и оттуда по Днепру и Черному морю в Ливадию. Кататься туда-сюда стало совсем просто и ненапряжно, а в следующем году железка должна была дотянуться и до Александрова, вовсе исключая достаточно неприятный стокилометровый «каретный» участок пути и делая подобные путешествия совсем уж обыденными. Не на самолете махнуть за два часа, конечно, но гораздо лучше, чем две недели по колдобинам трястись, даже сравнивать глупо.
— Еще! — Маленький Николай Николаевич знал еще не так много слов, но как попросить папу продолжать рассказывать стишки, понимал уже отлично.
Я усмехнулся, бросил взгляд на сидящую чуть поодаль с книгой дочку и продекламировал еще одно четверостишие.
— Наша Маша громко плачет,
Уронила в речку мячик,
Тише, Машенька, не плачь,
Не утонет в речке мяч.
С Таней, как в оригинале, звучало, пожалуй, постройнее, но как было не воспользоваться моментом и не подначить старательно делающую вид, что вот это все сюсюканье ей не интересно, девушку.
— Ну! А почему сразу Маша-то? — Мгновенно среагировала дочка, — я никаких мячей в реку не роняла. Все это поклеп беспочвенный!
— Я разве говорил, что Маша из стиха — это ты? — Сдерживая рвущуюся наружу улыбку, ответил я. — Просто какая-то Маша. Собирательный образ всех Маш, если хочешь.
Дочь подозрительно прищурилась, но продолжать тему не стала — поняла, что я просто над ней подшучиваю.
— Зайку бросила хозяйка,
Под дождем остался зайка,
Со ступеньки слезть не смог,
Весь до ниточки промок.
Все-таки стихи Барто — гениальны. Заходят детям вне времени и пространства. Писались в середине двадцатого века, отлично заходили уже моим детям в начале двадцать первого, и тут в середине девятнадцатого тоже звучат вполне уместно. А может и не Барто, кстати. У меня в детстве были три книги детских стихов — Барто, Маршак и Чуковский — и что из них чье, я порой сам вспомнить не могу. Что с другой стороны опять же совсем не делает их хуже.
— Еще, — напомнил о себе младший. Он сидел в манеже среди кучи разных игрушек, но конечно общение со взрослым было ему интереснее.
— Уронили мишку на пол,
Оторвали мишке лапу,
Все равно его не брошу,
Потому что он хороший.
Маленьком Ник Нику последний стишок про мишку явно понравился меньше. У него как раз мягкий, одетый в костюм-тройку медвежонок примерно одного с ребёнком размера был любимой игрушкой, и вариант с оторванной лапой маленькому великому князю явно не пришелся по душе.
— Другой!
— Добрый доктор Айболит,
Он под деревом сидит,
Приходи к нему лечиться
И сорока и волчица
И жучок и паучок
И медведица.
Всех излечит, исцелит,
Добрый доктор Айболит.
К сожалению, большинство детских стихов все же с годами из головы выветрились. Айболита я помнил только первый куплет, то же самое было с Мойдодыром. Впрочем, история странного антропоморфного умывальника в эти времена скорее сошла бы за ужастик, к подобному авангардизму тут пока были не готовы. Ну а некоторые вещи типа «Кто позвонил — слон», «Человека рассеянного с улицы Бассейной» или «Обедающего у друзей воробья» и вовсе были местным не слишком понятны. Целую кучу анахронизмов так просто не объяснишь и не поменяешь походя…
Ноябрь и начало декабря 1834 года мы уже традиционно проводили в Крыму. Тут в Ялте для императорской семьи построили небольшой дворец — фактически большую дачу, — где мы пережидали самые противные столичные погоды. Когда в Питере уже была глубокая осень со всеми ее «прелестями», тут в Крыму погода стояла почти сентябрьская. Купаться в море, конечно, уже поздно, но с удовольствием гулять по бережку — вполне.
— Папа, папа, там настроили твою машину, пойдем смотреть!
В комнату забежала младшая дочь и призывно замахала рукой. Не дожидаясь реакции, развернулась и убежала обратно.
— Ну пойдем, — я подхватил младшего, усадил себе на плечи — Коля от такого обращения громко засмеялся и принялся подгонять меня пятками, как если бы ехал на лошади, — и не торопясь двинул в большую гостиную, где как раз готовили к работе аппарат по изготовлению… Сладкой ваты!