Читать интересную книгу Рождество под кипарисами - Слимани Лейла

– Ее, скорее всего, накрасили, – шепнула она на ухо своей спутнице.

– Что?

Молодая француженка наклонилась к Муилале и, четко выговаривая каждый слог, произнесла:

– Детям не делают макияж. Подводить ей глаза карандашом – это плохо. Это вульгарно. Ты поняла?

Муилала посмотрела на нее, не поняв ни слова. Она повернулась к Сельме, та расхохоталась и протянула француженкам коробку с печеньем:

– Старуха не говорит по-французски. Понимаешь?

Француженка была раздосадована. Она упустила возможность показать свое превосходство. Если эта арабка не понимает, тогда все напрасно, все попытки учить ее бесполезны. И тут она, как будто в порыве бешенства, схватила девочку за руку и потянула к себе. Достала из сумочки носовой платок, плюнула на него и стала грубо тереть глаза Сельмы. Та закричала. Муилала потащила дочь к себе, но ее противница пришла в еще большую ярость. Она смотрела на безнадежно чистый платок и снова терла, чтобы доказать самой себе и своей спутнице, что эта девочка наверняка будет потаскухой, шлюхой. Да, уж она-то знает этих брюнеток: они ничего не боятся, и ее муж сходит по ним с ума. Она их знает и ненавидит. Омар, куривший в коридоре, прибежал, услышав крики, и ворвался в купе.

– Что тут происходит? – воскликнул он.

Француженка испугалась молодого человека в очках и молча выскочила из купе.

На следующий день, когда они вернулись в Мекнес, довольные, что им удалось отправить письма и апельсины Амину, Омар залепил сестре пощечину. Она ничего не поняла и расплакалась, и тогда брат сказал ей:

– Даже не думай краситься, никогда, ты меня поняла? Если вздумаешь намазать губы помадой, я тебе нарисую вот такую широкую улыбку, ясно? – И он указательным пальцем начертил на личике девочки зловещую улыбку от уха до уха.

* * *

Сельма подскочила на кушетке, обеими руками обхватила шею невестки и осыпала ее лицо поцелуями. С тех пор как они познакомились, Сельма стала для Матильды проводником, переводчиком и лучшей подругой. Сельма рассказывала ей об обычаях, традициях, обучала вежливому обращению: «Если не знаешь, что ответить, скажи «аминь» – и вполне сойдет». Сельма помогала ей осваивать искусство притворяться и сохранять невозмутимость. Когда они оставались одни, Сельма засыпала Матильду вопросами. Она хотела все знать о Франции, о путешествиях, о Париже и американских солдатах, которых Матильда видела в дни освобождения. Она выведывала все, что могла, как заключенный расспрашивает товарища по несчастью, сумевшего однажды совершить побег.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она.

– Приехала за покупками к Рождеству, – шепнула Матильда. – Хочешь со мной?

Матильда пошла с Сельмой в ее комнату и стала смотреть, как та раздевается. Сидя на подушке, брошенной на пол, она с удовольствием рассматривала стройные бедра Сельмы, ее чуть выпуклый живот, груди с темными сосками, ни разу не попадавшие в тиски бюстгальтера на китовом усе. Сельма надела элегантное черное платье с круглым воротом, подчеркивавшим изящную линию затылка. Она вынула из коробки пару пожелтевших перчаток, покрытых мелкими точками плесени, и стала неловко и осторожно их натягивать.

Муилала встревожилась.

– Не хочу, чтобы вы гуляли по медине, – сказала она Матильде. – Ты представления не имеешь, как завистливы люди. Сами готовы окриветь, лишь бы вы ослепли. Две красивые девушки вроде вас – нет, это никуда не годится. Люди из медины наведут на вас порчу, и вас потом будет трясти от лихорадки или случится еще что похуже. Если хотите погулять, отправляйтесь в новый город, там вам ничто не угрожает.

– Да какая разница? – со смешком спросила Матильда.

– Европейки смотрят по-другому. Они вас не сглазят.

Молодые женщины, смеясь, вышли из дома, а Муилала еще долго стояла за дверью, растерянная, дрожащая. Она не понимала, что происходит, и пыталась сообразить, что она чувствует, глядя, как ее девочки выходят на улицу, – тревогу или радость.

У Сельмы уже не было сил мириться с этими дурацкими сказками, с темными суевериями и приметами, на которые неустанно ссылалась Муилала. Сельма ее просто не слушала и только из боязни проявить неуважение не затыкала уши и не закрывала глаза, когда мать просила ее остерегаться джиннов, порчи, дурного глаза. Муилала не могла предложить ей ничего нового. Ее жизнь шла по кругу, она совершала одни и те же действия с покорностью и безучастностью, вызывавшими у Сельмы отвращение. Старуха напоминала ей глупую собаку, которая до изнеможения гоняется за своим хвостом и в конце концов, заскулив, падает на землю. Сельма не выносила постоянного присутствия матери, спрашивавшей: «Ты куда?» – едва заслышав, как открывается дверь. Мать постоянно интересовалась, не голодна ли Сельма, не скучно ли ей, взбиралась, несмотря на возраст, на террасу, чтобы узнать, что Сельма там делает. Неусыпная забота Муилалы, ее нежность угнетали Сельму и, по ее мнению, были сродни жестокости. Иногда девушке хотелось наорать на Муилалу и на ее служанку Ясмин: она считала рабынями их обеих, и не важно, что одна купила на рынке другую. Сельма мечтала иметь замок с ключом, чтобы запереть дверь и спрятать за ней свои мечты и секреты – она отдала бы за это что угодно. Она молилась, чтобы судьба была к ней благосклонна, чтобы в один прекрасный день ей удалось сбежать в Касабланку и начать новую жизнь. Подобно мужчинам, кричавшим на улице: «Свобода! Независимость!» – она тоже кричала: «Свобода! Независимость!» – но никто ее не слышал.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Она уговорила Матильду отвезти ее на площадь де Голля. Ей хотелось «пройтись по авеню», как говорили парни и девушки из нового города. Она жаждала быть как они, тоже жить напоказ, ходить пешком по авеню Республики или проезжать по ней на машине как можно медленнее, опустив стекла и включив музыку на полную громкость. Чтобы ее все видели, как здешних девушек, чтобы она стала местной королевой, получила титул самой красивой девушки Мекнеса и горделиво расхаживала перед молодыми людьми и фотографами. Она отдала бы все на свете за то, чтобы поцеловать мужчину в ложбинку на шее, чтобы узнать, какова на вкус его обнаженная кожа, чтобы поймать его взгляд. Хотя ей никогда не доводилось видеть большую любовь, она не сомневалась, что это самое прекрасное, что только может быть. Старым временам и бракам по сговору пришел конец. Во всяком случае, так ей сказала Матильда, и она хотела ей верить.

* * *

Матильда согласилась не столько оттого, что хотела угодить золовке, сколько из-за покупок, которые она собиралась сделать в европейском квартале. Хотя Сельма была уже почти взрослой, она надолго задержалась у магазина игрушек. Когда она положила руки в перчатках на витрину, послышался окрик: «Не клади туда руки!» На Сельму в европейском наряде, c небрежным пучком на затылке, поглядывали подозрительно. Она то и дело подтягивала свои белые перчатки, с маниакальным упорством расправляла юбку, улыбалась прохожим в наивной надежде ослабить диссонанс и избавить их от чувства неловкости. Три парня, стоявшие у кафе, при виде Сельмы присвистнули, и Матильде стало стыдно, когда Сельма в ответ улыбнулась. Матильде пришлось взять Сельму за руку и ускорить шаг: она боялась, что их кто-нибудь увидит и Амин узнает об этом возмутительном инциденте. Они поспешили к большому рынку, и Матильда предупредила: «Мне нужно сделать покупки к праздничному ужину. Никуда от меня не отходи». У входа на рынок на земле сидели несколько женщин, ожидавших, когда кто-нибудь наймет их работать по дому или ухаживать за детьми. Все они закрывали лица вуалью, кроме одной, беззубой, изрядно напугавшей Сельму. «Кто ее наймет, такую?» – подумала девушка. Она медленно шла, шаркая плоскими черными туфельками по мокрой мостовой. Ей бы хотелось побыть немного в городе, поесть мороженого, полюбоваться юбками в витринах магазинов и женщинами за рулем собственных автомобилей. Ей бы хотелось присоединиться к группе молодых людей, которые устраивают вечеринки по четвергам и танцуют под американскую музыку. Торговец кофе установил в витрине автомат в виде негра с приплюснутым носом и толстыми губами, который мерно качал головой. Сельма остановилась как вкопанная перед кофейным аппаратом и несколько минут качала головой ему в такт, словно заводная кукла. В мясной лавке она долго смеялась, заметив вывеску с нарисованным петухом и надписью: «Когда петух заголосит, хозяин мяса даст в кредит»[12]. Она заставила Матильду посмотреть на рисунок, и та рассердилась: