Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это был еще тот ректор, на него все клали, без исключения: чего же я должен был выделяться и составлять исключение.
Я поблагодарил Степан Степановича, уже во все лицо мне улыбавшегося, за доставленное удовольствие получить устный выговор от него лично, повернулся и пошел.
Алина ожидала меня на том же месте, нетерпеливо.
– Саш, ты знаешь, я вспомнила, это, правда, был ректор: он выступал перед нами на первом курсе, когда нас приняли, поздравляя.
– Спасибо, Алин, я уже догадался.
– Ты видишь, сколько я тебе неприятностей доставила со своей сигаретой. Лучше бы я не курила.
Она ласково смотрит на меня.
На нашем факультете разносится все мгновенно. На следующий день я стал героем факультета, курса, дня, и все обсуждали это событие в самых тончайших деталях: «как я послал ректора». Приходили смотреть на меня, показывали рукой, переходящей в пальцы, и еще следующие полгода эта история не забывалась, обсуждалась.
Так меня узнал весь курс, а я на нем еще и не появлялся.
Все смотрят на меня на теплой лестнице.
– Саш, как же это ты так ректора отделал, – подкалывает меня Юстинов и улыбается. – Ты подумал, что это на Кавказе, во дворе, чужой дядя вошел, его бить надо! А?
Мы заливаемся.
– Откуда я знал, что это ректор, надо чаще среди студентов появляться.
– Конечно, он ради тебя только и будет приезжать. Чтобы с тобой культурно, вежливо и воспитанно побеседовать. Может, ты его куда еще в другое место, снизойдешь, и пошлешь подальше.
Боб катается от смеха. Ему всегда весело было.
А Юстинов потом часто говорил, подкалывая:
– Сашку теперь не трожь. У него лучший друг – ректор. Да Ирка: хорошая компания подобралась.
Шутки шутками, но наступила сессия, и следующая неделя была зачетная.
Зачеты начинались с понедельника, а в воскресенье я сидел и читал тетрадку по психологии, ничего не понимая.
Первые два зачета я, непонятно как, проскочил, Ирка везде меня представляла как лучшего друга и, что я так долго болел и со здоровьем у меня плохо. Просто беда. И они жалились и ставили, почти не спрашивая, чтобы со здоровьем у меня стало лучше.
Вот-вот приближалась психология, но в данный момент у меня возникла другая проблема. Шурик куда-то исчез, и долгое время я не мог его найти ни в одном углу института. Наконец он объявился – через месяц – и рассказал, что лечился, его лечили – от запоя. Ему не понравилась его жизнь и захотелось напиться. Пил он двадцать три дня, а потом двадцать девять лечился. Теперь же его определили в мою группу – он просил, – но на занятиях еще не появлялся. Словом, компания у нас подобралась замшевая. И если раньше на первом месте шла первая группа, где учился Юстинов, Васильвайкин и Ленка, то теперь вроде на первое место выходила наша группа: Ирка, Шурик и я. Плюс Светка, возбуждающая желание всего факультета (горящее в глазах и глубоко внизу, под глазами), плюс Городуля, староста-поблядушка, прикидывающаяся девушкой. Так что в соревновании групп факультета по качественному составу некачественного контингента мы четко выходили на первое место. Ирка была счастлива, ведь это ж она притащила меня в свою группу, а так, одной, ей было скучно, или, как она говорила, «совсем бесцветная группа была». Ей цвета не хватало. И Шурик был завершающим мазком в победе нашей группы. В цветовой гамме ее.
Но он не только появился и не просто показался (все было далеко не так просто), в жизни все гораздо сложнее: ему нужен был зачет, от одного наименования которого меня трясло и знобило – физкультура. А тот его и в глаза не видел. Тот, у которого фамилия больше подходила к ногам, чем к лицу.
Я опять поехал на проклятый стадион, на который, думал, мне уже до конца жизни ездить не придется, разве что в качестве болельщика. И прихватил с собой Шурика, который плелся позади меня.
– Шурик, зачетка у тебя с собой?
– Да, Саня.
Хотя при чем здесь зачетка: зачета ему никто ставить не собирался.
А я шел и думал, чем сражаться? (сражаться чем!) как бороться и победить Пениса? И никак он у меня не побеждался. Пенис был сильный.
Доцент стоял рослый и стройный с секундомером в руке и мучал студентов забегом на 1000 метров, которые бежали, выкладываясь и сдыхая, по дорожке стадиона. Был последний день зачета.
Господи, подумал я, какое же счастье, что у меня светлая голова. И она иногда, пускай лишь изредка, но озаряется. И еще я подумал, посмотрев: что я бы в жизни не пробежал это расстояние, даже если бы пять лет тренировался, – это ж работа для лошади, их для того и рождают, чтобы они бегали по дорожкам ипподрома – на время. Разве можно заставлять людей этим заниматься – кощунство, гнусное безобразие, – я стоял и все клокотало внутри меня.
Шурик стоял спокойно, как будто его ничего не касалось, и смотрел на все равнодушными от равнодушия глазами. Я разозлился: обо всем у меня должна болеть голова. А она одна. Другой не будет никогда. И, разозлившись, я сказал:
– Шурик, будешь стоять спокойно, будешь бегать, как они, понятно?
Он удивился:
– А что я, Сань, что мне делать? Стоять не спокойно?! – Он спрашивал серьезно.
Я рассмеялся.
– Я пошутил, – сказал я. – Ты только кивай головой, что бы я ни говорил, понятно?
Он покивал.
– И не раскрывай рта, а то скажешь, что не надо.
Я жду спокойно, неспокойно озираясь по сторонам: и все думаю, но мысль никак не выдавливается из сознания. Наверно, лошадью быть лучше, пробежал и иди себе спокойно, гуляй. Да-а, а потом опять беги. Нет, может, лучше все-таки быть человеком. А еще лучше: человеком-лошадью, когда надо – побежал, когда надо – остановился. То одним стал, то другим превратился. Но на этом месте мои глубокие философские рассуждения прерываются, а я так и не успел додумать до конца: кем лучше быть.
– А, Саша, давно тебя не видел. Что случилось? Никак, побегать захотелось?
– Не совсем, Борис Наумович, мне поговорить с вами надо, – сказал я, холкой оценив его шутку.
Он подошел к невысокой изгороди, где стояли Шурик (чуть поодаль) и я.
– Слушаю тебя внимательно.
А будь ты все проклято, эти тайные ходы и дипломатии, и я сказал, как будто он знал, в чем дело:
– Короче, ему зачет получить нужно. А он болел, не мог ходить и так далее.
– Ну, что ж, придет в следующем году, все сдаст, отработает все пропущенные занятия, выполнит нормативы и получит тогда. Справка у него есть?
Все это напоминало мне старый сон и новые кошмары.
– Вы меня не поняли, его без зачета к сессии не допустят, и ему зачет сегодня надо.
– Здесь я тебе, Саш, к сожалению, ничем помочь не могу.
– Как не можете, вы же преподаватель?!
– Поздно, Саш, сегодня последний день зачета, завтра меня уже не будет на кафедре.
– Борис Наумович, ну, пожалуйста.
– Не могу. Ты что ж хочешь, чтобы я ему ни за что поставил? Только потому, что ты просишь меня?!
Вот зануда, придется пускать главный козырь. А я думал мы с ним уже друзья и все запросто.
– А как же волейбольная команда?..
– А что она, ты же обещал – с первого сентября.
Я ему уже собирался сказать: да, как же, с тридцать второго сентября, будет тебе команда! И тут меня осенило. У меня в голове родилась великолепная идея. А до этого никак не рождалась, не выдавливалась.
– С кем же я играть, по-вашему, буду, сам с собой?
Борис Наумович сообразил и замер:
– Он?..
– Конечно, вы посмотрите на эту фигуру, на осанку. – (Шурик был тощий и, правда, походил на волейболиста, хотя осанка у него, прямо скажем, хреновая была).
– И ты думаешь, потянет? Подойдет в команду?
– Да вы что, конечно, номер один будет! Мне еще у него натаскиваться придется. Вы посмотрите на эту руку, на этот рычаг, это ж смертельная рука. Шур, – а ну сделай так, – и прежде чем он делает, я не говорю ему что (а то еще не то сделает), а показываю рукой как: режу сверху вниз. Шурик молча повторяет (прямо, как лошадь продаю, мелькает у меня).
– Значит, ты считаешь, он подойдет тебе в команду и хорошо будет играть? – Борис Наумовичу недостаточно Шурикиного взмаха. Я думаю, как поленом махнул.
– Конечно, двух мнений быть не может. – Я продолжаю убеждать. – Он же был первый нападающий Ленинского района (где этот район я не знал, но знал, что ленинский – существует всегда).
– Да, Саш, задал ты мне задачку. Значит, думаешь сыграетесь?
– Безусловно, Борис Наумович, скажи, Шур! – Шурик кивает молча.
– Почему же ты так поздно пришел? – спрашивает он его. Шурик кивает, вот. балда, на вопросы-то кивать не надо, отвечать нужно.
– Да у него перелом кости был, неудачно приземлился после удара…
– Но теперь все в порядке? – волнуется Б. Н. неподдельно. – Играть сможет?
– Конечно. Шур, а ну подвигай рукой. – Шурик кивает молча. – Шурик, я говорю, рукой сделай, повращай кистью. – Тут до него доходит, он делает.
– Отлично срослась, – говорит Борис Наумович с видом знатока.
Да, думаю я: если б ты еще знал, что она у него и не ломалась никогда. Чего ж ей хорошо не срастись?
- Атлант расправил плечи. Книга 3 - Айн Рэнд - Классическая проза
- Замужество Лит-Лит - Джек Лондон - Классическая проза
- За что мы проливали кровь… - Сергей Витальевич Шакурин - Классическая проза / О войне / Советская классическая проза