Читать интересную книгу Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.) - Максим Пулькин

В царствование Петра I в распространении «самогубительной смерти» происходит ощутимый перелом. После него, как полагал Сапожников, «должно было последовать постепенное, но медленное исчезновение этого изуверства с исторической сцены»[353]. Крупные самосожжения в этот период еще происходили в отдельных местах империи, но они явно утратили массовость, «стали не так многолюдны, как были раньше»[354]. Примером сохранения преемственности в самосожжениях в этот период может послужить Мезенский уезд. Как доносил епископ Варнава, в Азопольской волости «противников святой церкви, не хотящих быть у присяги, <…> сожглось 108 человек, да и прочие к тому готовы»[355]. И все же в это время «старообрядчество как массовое движение потеряло эсхатологический накал», что немедленно отразилось на числе участников самосожжений. Но одновременно оно начало постепенно упрочиваться как стабильная, альтернативная господствующей церкви религиозная система[356].

Полному искоренению самосожжений помешало новое явление в религиозной жизни России. Тяжелое, связанное с непосильным трудом и опасностями бремя организации самосожжений от ушедших из жизни наставников конца XVII – начала XVIII в. приняли новые старообрядческие лидеры. Начиная с 1740-х гг. во главе общин самосожигателей становились представители филипповского толка – одного из наиболее радикальных в старообрядчестве[357]. Филипповцы отказывались произносить молитвы за здравие императора и его семейства, жестко ограничивали контакты своих последователей с внешним миром и постоянно были готовы к самосожжению. Об их исключительно существенной роли в организации самосожжений пишут многие авторы[358]. На тот факт, что некоторые сибирские самосожжения в XVIII в. возглавлялись филипповцами, указывает, в частности, акад. Н.Н. Покровский[359]. Именно на них современники возлагали вину за продолжение эпидемии «гарей» во второй половине XVIII в. Даже в царствование Екатерины II, на фоне ослабления гонений на старообрядцев, это суровое обвинение по-прежнему выдвигалось в адрес филипповцев. Как утверждал в конце XVIII в. протоиерей Андрей Иоаннов, каждый из них был настолько поглощен размышлениями о грядущем самоубийстве, что, оказавшись в каком-нибудь доме, «изрядно в их вкусе устроенном», филипповец обычно восклицал: «О, естьли бы в таком Бог привел сгореть!»[360]. Все эти категорические утверждения нужно воспринимать с существенными оговорками. Как совершенно справедливо пишет Н. Загоскин, с одной стороны, «в среде раскола никогда не существовало сект, полагавших идею религиозного самоубийства в основу своего учения». Но, с другой стороны, «далеко не все раскольничьи толки восприимчивы к самоумерщвлению из религиозных побуждений»[361].

Филипповцев с уверенностью можно отнести к числу лиц, наиболее восприимчивых к идеям самосожигателей. Некоторые исследователи полагают, что именно эти радикальные старообрядцы «представляют нам случаи самосожигательств из чистого нравственного религиозного побуждения, без воздействия каких бы то ни было причин и условий внешнего характера»[362]. Наставник филипповцев, старец Филипп, в миру новгородский стрелец Фотий Васильев, «имел длительную распрю с Семеном Денисовым и другими выговскими книжниками по разным догматическим вопросам»[363]. В 1742 г. «с прочими» он погиб в огне организованного им самим самосожжения, личным примером вдохновив своих последователей на новые самоубийства[364]. После смерти старца созданный им старообрядческий толк сохранился. Например, в Удорском крае (Коми) филипповское согласие распространилось во второй половине XVIII в. и «стало со временем доминирующим старообрядческим течением среди местного населения края»[365]. Ощутимое идейное влияние филипповцев распространилось на протяжении XVIII в. по территории Русского Севера, вплоть до Урала, где постоянно происходили более-менее крупные «гари»[366]. Тем не менее, влияние филипповцев уступало неограниченному духовному авторитету соловецких монахов. К тому времени, когда они вышли на историческую сцену, старообрядческое движение раздробилось на множество разнообразных враждующих направлений. Филипповцам успешно противостояли другие старообрядческие толки, отличающиеся разной степенью радикальности: даниловцы, федосеевцы, аристовцы.

Своеобразная эстафета «самогубительной смерти» создавала предпосылки как для непрерывного распространения самосожжений по территории России, так и для новых и новых «гарей» в тех местностях, где они происходили прежде. До конца XVIII в., по подсчетам Д.И. Сапожникова, в Тобольской губернии произошло 32 самосожжения, в Олонецкой – до 35, в Архангельской – 11, в Вологодской – до 10, в Новгородской – 8, Ярославской – 4, Нижегородской, Пензенской и Енисейской – по 1, а всего – 103 самосожжения[367]. Общее количество погибших в «гарях» вероятнее всего, останется неизвестным по простой причине: «официальная статистика занижала настоящее количество сжегшихся, а старообрядческие историки, наоборот, завышали эту цифру»[368]. Иногда в исторических трудах встречаются какие-то цифры. Так, по подсчетам С.А. Князькова, с 1666 по 1690 г. сгорело не менее 20000 человек[369]. Эта статистика стала единственной в своем роде, однако она не сопровождается ссылками на источники. В ней отсутствуют указания и на масштабы самосожжений. Приведенный в Приложении 1 к данному исследованию перечень самосожжений включает значительно меньшее количество массовых самоубийств. В то же время совершенно очевидным представляется факт существования таких самосожжений, после которых власти не считали необходимым вести скрупулезное расследование, выявлять все подробности и на их основе пытаться понять причины, приведшие старообрядцев к роковому шагу. Как будет показано ниже, упоминания таких самосожжений в сохранившихся источниках (например, писцовых книгах) носят случайный характер, большинство из них забыты.

Общей тенденцией в развитии самосожжений стало постепенное сокращение числа их участников. Для XVIII в., как вполне справедливо указывает акад. Н.Н. Покровский, «не были характерны грандиозные гари, каждая из которых уносила в XVII в. тысячи жизней»[370]. Наиболее подробным источником информации по данному вопросу является старообрядческий синодик (список погибших, составленный для поминовения), содержащий упоминания о 45 старообрядческих самосожжениях, произошедших в разное время в России. Первые по времени самосожжения конца XVII в. стали самыми грандиозными в истории: они унесли жизни 8416 человек. Далее отчетливо обозначилась тенденция к убыванию: в следующих 15 «гарях» погибло 1537 человек. И, наконец, последние по времени массовые самоубийства конца XVIII–XIX вв. привели к уничтожению 149 человек[371].

Источники позволяют судить еще об одной особенности статистического учета самосожжений. Сведения о небольших (менее десятка участников), в том числе семейных, самосожжениях значительно реже проникали в делопроизводство органов власти. Следовательно, эта разновидность ритуального суицида навсегда останется недоступной для изучения. О том, что и такого рода «гари» все же имели место, свидетельствуют отрывочные данные. К их числу относится, например, переписная книга Арзамасского уезда, датированная 1678 г. Причины запустения дворов в деревнях Ковакса, Соляная Гора и селе Страхово объяснены следующим образом: «двор пуст Фофанка Андреева, а он, Фофанко с детми, на овине сгорел в 186 году, а жена ево умре», «Двор пуст Антропка Васильева, а он, Онтропко, з женою и з детьми бесовскою прелестью собрався в овин згорел в 183 году» и т. д. Всего в переписной книге отмечено «восемь крестьянских дворов, запустевших от гари»[372]. На Европейском Севере России такие самосожжения также имели место. Так, в 1716 г. Олонецкая воеводская канцелярия рассматривала дело о пустопорожнем выморочном участке в деревне Тереховой. Участок оказался ничейным из-за самосожжения его владельца со всем семейством. Крестьянин Яков Иванов «имел за собою церковный раскол и в прошлых годех собрался он с такими же раскольниками с немалыми людми и с женою и с детьми и с пасынком и с соседи <…> запершися во дворе своем <…> тот двор зажигали и сами себя все без остатку сожигали»[373]. В 1720-х гг. «семейные» самосожжения происходили в Сибири. Так, по данным старообрядческого публициста Семена Денисова, в Тобольском уезде жители «от древняго благочестия не отпадаху, в домех своих затворяющеся и, зелие зажегши, вседомовне (курсив мой. — М.П.) сожигахуся»[374]. В 1723–1724 гг. в Сибири такого рода мелкие самосожжения, правда, весьма неопределенно фиксировались духовной властью. Так, тобольский митрополит Антоний доносил Синоду: «Мнози в епархии моей, не приемлющие троеперстного изображения креста, в нескольких местах, огню в жертву предашася, сожглись»[375]. К середине XVIII в. эта тенденция не угасла. Так, в июне 1751 г. в деревне Обаниной Исетской провинции «сгорел в своей заимке в избе крестьянин Аника Жерновиков с 4-мя своими малолетними детьми»[376].