Читать интересную книгу Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.) - Максим Пулькин

Между тем российское законодательство XVII в. и, прежде всего, Соборное Уложение, предполагало сожжение заживо как наказание за богохульство, умышленный поджег города и за обращение православного в «басурманскую» веру, а также за проклятие православной веры. «Зжечь» предписывалось любого, кто «возложит хулу» на «честный крест», «Господа нашего Иисуса Христа» «или на святых его угодников»[423]. Эта санкция использовались и для борьбы против нового идейного противника власти – старообрядцев. Причем масштабы казней стали куда более значительными, чем прежде, до образования старообрядческого движения[424]. По мнению французского историка Пьера Паскаля, пиком гонений на старообрядцев стали 1670–1672 гг.: «никогда еще старообрядцы не преследовались так систематически и столь безжалостно»[425]. В дальнейшем появлялись новые документы, связанные с борьбой против старообрядчества. Созванный в ноябре 1681 г. церковный собор объявил о новых мерах против «раскольников». Его решения предписывали упразднять те пустыни, где обитают старообрядцы, пресекать распространение старообрядческих сочинений[426]. Приблизительно в 1684/1685 гг. приняты «12 статей» царевны Софьи, согласно которым упорствующие старообрядцы после пыток подлежали сожжению в срубе. Раскаявшихся отправляли под строгий повседневный контроль («начал») в монастырь. Укрывателей предписывали наказывать батогами[427]. Некоторые авторы связывают эти суровые репрессивные меры с «раскольничьим бунтом Никиты Пустосвята»[428]. Как можно быстрее покончить с самосожжениями и в целом со старообрядческим влиянием следовало еще и потому, что «религиозная смута ослабляла Русь перед лицом иностранцев»[429]. Поэтому новые репрессивные распоряжения предполагали «педантичное и неукоснительное исполнение: по достоверным данным, до Пасхи на Москве было сожжено около ста человек (по обычаю в срубах)»[430]. Однако в старообрядческой среде все новые и новые репрессии вызывали предсказуемую реакцию. Самосожигатели получали новые аргументы: «гонение, либо только предполагаемое, либо уже начатое, к тому же сопряженное со всеми прочими бедами времени, казалось, так ярко сочеталось с ожидаемым приходом антихриста, что многие не захотели вообще жить на свете»[431].

Между тем репрессивный механизм продолжал совершенствоваться. На основе «статей» царевны Софьи составлялись новые указы, в которых меры, направленные против «расколщиков», были предельно конкретизированы. Так, в 1686 г. из Стрелецкого приказа в Новгородский приказ поступили специальные «статьи» с указанием о конкретных способах борьбы против старообрядцев. Всех тех, кто «в церковь к пению и к отцем духовным на исповедь не ходят», предписывалось пытать. Упорных следовало казнить: «и которые и с пыток начнут в том стоять упорно ж, а покорения ж святой церкви не принесут, и таких за такую ересь, по троекратному у казни вопросу, буде не покорятся, жечь в срубе и пепел развеять»[432]. Смертная казнь ожидала и тех, кто перекрещивал детей и взрослых, но лишь в том случае, если старообрядцы «покоренье в том приносити не учнут, и станут в той своей прелести стоять упорно и вменять то в истину». Особенно суровые наказания ожидали организаторов самосожжений: «которые прелестию своею простолюдинов, их жен и детей приводили к тому, что они сами себя жгли, и таких воров по розыску за то их воровство, что от их прелести люди жглись, жечь самих»[433]. После появления всех этих распоряжений и «статей», справедливо утверждает Н. Загоскин, самосожжения «приняли особенно поражающий характер по своей интенсивности и чудовищной грандиозности»[434].

Беспощадные расправы над наиболее активными сторонниками старообрядческого вероучения лишь добавляли ему авторитет и давали новые аргументы в руки наставников самосожигателей. Так, в июле 1682 г. на Красной площади был казнен за оскорбление царской власти суздальский протопоп, «расколоучитель» Никита Добрынин (Пустосвят)[435]. Самым известным примером здесь является казнь протопопа Аввакума и его сподвижников Лазаря, Епифания и Федора в Пустозерске 14 апреля 1682 г. Они были сожжены в срубе по настоянию московского патриарха Иоакима «за великие на царский дом хулы». Репрессии обрушились и на его ближайших сподвижников. Так, в 1676 г. в Москве сожжен Федор Трофимов, активно помогавший переписке Аввакума и его сторонников[436]. Жестоким казням подвергались многие из тех, кто активно поддерживал старообрядческое вероучение. Наиболее памятной среди старообрядцев стала смерть от голода в боровской тюрьме боярыни Ф.П. Морозовой и Е.П. Урусовой. Незадолго до смерти их пытали на дыбе, били плетьми и угрожали костром[437].

Описания казней первых старообрядческих наставников сыграли заметную роль в обосновании самосожжений. «Первые костры раскола, зажженные правительством, должны были явиться для эсхатологически настроенного народного сознания началом Страшного Суда. Далее уже могло быть безразлично, кто зажигал огонь, мучители или мученики»[438]. Старообрядческие проповедники усердно разыскивали по всей Руси и не уставали находить новых героев, снискавших себе славу мучеников, после жестоких пыток погибших в огне за «древлее благочестие». Так, старообрядец Пахомий, автор жития Корнилия Выговского, подробно описывал всевозможные страдания, выпавшие на долю сторонников «древлего благочестия». В их числе некий кузнец Афанасий, «в трех застенках был, потом клещами ребра ломали и пуп тянули».

Затем обнаженного праведника обливали водой на морозе «на многи часы, донележе от брады его до земли соски змерзли». Финалом его мучений стало сожжение – «последи же огнем сожжен»[439]. Один из крупнейших старообрядческих писателей, Семен Денисов, в числе многих других страдальцев за веру, воспел девятерых «корелян», которые за проповедь «древлего благочестия» были схвачены в Ребольском погосте и отвезены в Великий Новгород, где подверглись изощренным пыткам: «преглубочайшим кровоударениям», «претяжелейшим железоопалениям» и различным другим «лютейшим мукам». Но они «с радостию сие претерпеша» и, в конце концов, погибли «злодейственною смертью срубного сожигания». Восхищенный их мужеством С. Денисов написал следующие стихи:

Корельстии людие мудро поступают,Безписьменны сущи, предания знают,Не боятся пламени, стоят за законы,Все девять в огнь текут, да имут короны[440].

Другой мученик, воспетый Семеном Денисовым, якобы не погиб во время казни, а превратился в пищу для небесного царя: «в срубе сожжением яко хлеб сладкий испекся, на бессмертную и всепречудную трапезу, пресветлого небесного пира, бессмертному царю возлагается»[441]. Этот довод, неоднократно повторяемый в разных формах, ощутимо воздействовал на мировосприятие современников, усиливая радикальные эсхатологические настроения. В это же время старообрядческий проповедник, бывший соловецкий монах Игнатий, известный как по активной литературной деятельности, так и по организованному им самосожжению 1687 г. в Палеостровском монастыре, писал, обращаясь к «никонианским» властям: «Скончевайте скоряе всех нас о истинне Христове!»[442]. Словно в ответ на этот страстный призыв, репрессии постепенно начали усиливаться. В исторической литературе, особенно советского периода, всячески подчеркивается чрезмерная жестокость репрессий: «за причастие к расколу ломали клещами ребра, резали языки, сажали в деревянные клетки или срубы, заваливали их соломой и сжигали»[443]. Вновь и вновь обращаясь к теме репрессий в отношении старообрядцев, нельзя не вспомнить слова Густава Лебона, которые в таком контексте уже не кажутся преувеличением: «Мученики на своих кострах, вероятно, чувствовали себя гораздо счастливее, чем их палачи»[444].

Страшась суровых кар, церковная элита русского общества, в отличие от простолюдинов, быстро приняла церковные реформы. Более того, в гонениях на противников никоновских реформ «церковная власть часто направляла руку гражданской власти»[445]. Старообрядцам стоило немалых трудов отыскать примеры непреклонного отстаивания «древлего благочестия». Поэтому особого почитания среди старообрядцев удостоился епископ Коломенский Павел. Неизвестный старообрядческий автор составил краткое сказание о его трагической гибели. Старообрядцы считали его единственным архиереем, который отказался принять никоновские «новины». Епископ Павел перекрещивал приходящих к нему богомольцев «истинным крещением» по старым обрядам и резко выступал против поспешно принявших реформы священников: «заповедовавше новорукоположенных Никона не приимати иереов» и т. д. За это «бесстуднии и зверообразнии» слуги Никона после мучений и пыток предали его огню: «в струбе бо, зделанном на то, яко агнец непорочен, огненной смерти немилостиво предаша». Но, в действительности, полагал автор-старообрядец, огненная смерть стала преддверием райского блаженства, а казнь стала последней жертвой, которую епископ принес Богу: «самого себе в жертву чисту и святу Господеви принесе, страдальческую прият кончину и в небесныя села яко огненною колесницею вознесен бысть»[446]. Современные исследования в целом подтверждают старообрядческие свидетельства о трагическом земном пути владыки Павла[447]. Собор 1666 г. поставил в вину патриарху Никону, в числе прочих прегрешений, самовольное низложение епископа Павла и обречение его на муки: «По низложении Павла, епископа Коломенского, его же из мантии обнажи жестоце и на лютая биения и наказания предаде, и на дальния заточения предаде. <…> Там же прилучися архиереови тому изумитися (сойти с ума. – М.П.) и погибнути бедному, кроме вести, от зверей ли снедей быв или в воде утопе»[448]. Более подробные и точные сведения о последних днях жизни и гибели мятежного епископа остаются неизвестными[449].