Читать интересную книгу Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.) - Максим Пулькин

Идеи «Жалобницы» развиты в другом, значительно более пространном старообрядческом трактате XVII в., направленном против самосожжений – «Отразительном писании о новоизобретенном пути самоубийственных смертей». В этом замечательном обширном публицистическом произведении, как полагает А.С. Елеонская, поставлен один принципиальный вопрос: «допустима ли добровольная смерть и правомерно ли обречение живого существа на физические страдания»[247]. Бывший строитель Курженского скита близ Повенца, старообрядческий наставник Евфросин – «типичный представитель умеренного староверия»[248], автор ряда произведений, направленных против распространения «гарей»[249], считал главной задачей своего труда развенчание немногочисленных аргументов самосожигателей. С этой целью он собрал вокруг себя всех наиболее заметных противников самосожжений, регулярно вел устные беседы с проповедниками самоистребления, создал основное публицистическое произведение, направленное против «гарей», – «Отразительное писание о новоизобретенном пути самоубийственных смертей»[250]. Для начала борьбы против массовых самоубийств ему потребовалось доказать, что крупнейший старообрядческий идеолог – протопоп Аввакум введен в заблуждение своими учениками и только по неведению благословил «гари». Как писал Евфросин, Сергий, один из учеников протопопа, «зазре сам себе и раскаяся рек: аз де виновен вопросом своим – Протопопову ответу слишком возвестих беду и не так сказал есми, что сами самоволно збираются <…>; но поведах, яко от рук мучительских урываются и сожигаются»[251]. Введенного в заблуждение Аввакума, указывал далее старообрядческий писатель, не поддержали даже его ближайшие сподвижники – пустозерские узники: «отец Аввакум со страдалцы и со юзники о том не думал и не советовал, но ему одному так разсудилось»[252].

Кроме суждений авторитетного современника, проповедники «гарей» опирались на вдохновляющий пример мученицы антиохийской христианки Домнины и двух ее дочерей, которые, спасаясь от разнузданных солдат римского императора Диоклетиана, бросились в реку. Совершив самоубийство, они ценой собственной жизни избежали осквернения. Самосожигатели, «на Домнину, яко на образ, зря», подталкивали своих сторонников к «гарям». Ее образ неоднократно появляется в старообрядческих произведениях, посвященных оправданию «огненной смерти»[253]. Но Евфросин и здесь находит путь опровержения. Он обращает внимание на сомнения первых христиан в обоснованности причисления Домнины с дочерьми к числу мучеников: «бысть сомнению <…> между верными: “нарекут ли ся в мученицех”?»[254]. Страх самосожигателей перед властью Антихриста и вовсе становится предметом простонародных язвительных насмешек Евфросина. Об одном из наставников самосожигателей он пишет: «порты посмрадил, трепеща от Антихриста»[255]. Манера изложения и, в особенности, аргументация Евфросина существенным образом отличается от доводов против самосожжений, приведенных в трудах православных полемистов – представителей «господствующей церкви»[256]. В то время как для них первоочередным аргументом стала душепагубность «гарей», для старообрядческого писателя оказалось важнее существование человека на «этом» свете: «писатель встает на защиту человеческого тела», мучительно гибнущего в пламени. Он «не принимает смерть, так как она несет с собой уничтожение, разрушение, чудовищную деформацию живой плоти»[257]. Движимый чувством негодования, Евфросин создал впечатляющие образы сторонников самосожжений, каждый из которых стал жертвой бесстыдного обмана. Это дети, без страха идущие на смерть в надежде получить после краткого страдания в огне воздаяние на «том» свете: «золотныя» рубахи, «сапоги красныя, меду и орехов и яблок довольно»[258]. Это девушка, погибшая в огне. Осматривая место, где еще недавно бушевал огонь, современник видел «умилен позор (зрелище. – М.П.) и слезам достоин: едина лежит дева <…>, а плоть вся цела, повержена огнем»[259]. Евфросину принадлежит одна из наиболее жутких и натуралистических картин самосожжений, созданная им специально для того, чтобы оттолкнуть заблудшие души от самосожигателей. Фанатики подожгли «дом некой», в котором «бе высоконка горенка». В ней «живяху девы и жены, всех пятерица». Увидев огонь, они «ужаснушася зело, не чином и не обычно вопия горце, видя своих горящих и неистово кричащих». Вскоре наступил и их черед: «верзахуся долу и всеядцу огню себе даваху; а инии, загоревся, крича и вопия, языки изо уст на пядь от великия болезни вон изсоваху и друг с другом объемшеся, вкупе упадаху»[260].

Изложение кошмарных фактов, связанных с самосожжениями, перемежается в труде Евфросина с эмоциональным обращением к простым людям, потенциальным жертвам проповеди самосожигателей: «Отроки и девицы и младенцы со старцы, мужи с женами! Нихто не избуди! В воду и в огонь! Топитеся и давитеся! О слезы, слезы! Теките по бедных, о недорослых и перерослых старцох и младенцох, о умилном возрасте и милости достойном, вдовицы же и девицы, яко горлицы и голубицы! Что они знают? Только безответны: куды их послали, туды и пошли!»[261]. От наставников самосожжений необходимо избавляться всеми силами, не впускать их дома: «почто таких плюгавцов-поганцов в домы пущаете? Почто окаянных врагов Божии и своих пищею питаете? Достойни они, окаянии, со свиниями жировати, песню же пищю, яко пси, пожирати»[262]. Жалость к несчастным «простецам», обманутым коварными наставниками, сменяется в «Отразительном писании» презрением к тем, кто сам выбрал для себя ужасную участь: «яко же свинии, запершеся в свинарник, опаляете себе сами губительною смертию»[263].

Продолжая описания смертей в огне, Евфросин пишет как во время «гари» родственники препятствуют спасению. Некий старик, «уже пламенем затлел», но все еще надеялся спастись: «скочил на забор, через [забор перескочить] хотел». Но здесь вмешались его ожесточившиеся сыновья: «сынове де его родни» били отца по рукам бердышами, «и он, пребедной, и упал так в огонь»[264]. В труде Евфросина есть примеры обратного характера: безжалостный отец губит своего сына в пламени «гари». В ответ на отчаянную просьбу: «Государь-батюшко, пусти, никак гореть не хочю!», он произносит роковые слова: «не пущу тебе, рече, но с собою сожгу!». «Кий змей и гад и скорпий так творит?» – задает риторический вопрос Евфросин[265]. В другом случае в огне гибнет только что появившееся на свет дитя. Как пишет старообрядческий публицист, в числе самосожигателей оказалась беременная женщина. После начала самосожжения она «от великого ужаса младенца родила». Тогда наставник самосожигателей Кирилл, «похватя отроча, по нужи его крестил да тут же в огонь к матери немедля и бросил»[266].

Кошмарные картины гибели простых людей служат у Евфросина фоном для портретов наставников, коварных учителей «самогубительной смерти»[267]. Перу старообрядческого публициста принадлежит обширный набор эпитетов, характеризующих жестоких «водителей на гари». Они, писал Евфросин, «великие злотворцы, мерзские учители, скверной своей корысти ловители, злии ненавистницы»[268]. Каждый из них «губитель и злой прельститель, душеяд и душеглот»[269]. Это «мрачные детины», «истлители», «зверодушници», «юноши наглые и свирепые», «невегласы»[270], «лжехристомужи», «бессовестии наместници», «пагубы внуци», «заблудящий скот», «скверн всяких рачители и объядения служители», которые пользуются имуществом и запасами продовольствия погибших в огне людей. Организаторы самосожжений проводят дни в сытой праздности, «весь день жря, а нощию спя»[271], объедаются «маслами и сметанами, сырами и яйцы, присно и всегда без меры», постоянно носят нарядную одежду, «аки женихи от браку»[272]. Они цинично призывают к самосожжениям. Евфросин негодует: «Не болно вить вам и не жарок огонь, не нашему телу и не нам в нем кипеть, а чюжая та болеснь легка сотворена и мочно нам подвизатися в чюжих телесах»[273].

Жестокость и невежество самосожигателей проявляется в разных драматических ситуациях и принимает всевозможные формы. Так, некоторые старообрядцы «мнози юноши» использовали самосожжения для того, чтобы легко расстаться с прежними надоевшими женами и побыстрее найти себе новых: «жен своих сведше и сожегше, после поженились»[274]. Евфросин резюмирует свои наблюдения: «Зрите ли, самосожигатели, своих апостол дерзость, а ваше безумие?». Затем он ставит перед собой непростую задачу пересчитать их пороки: «первое – млады, второе – безстудны (бесстыдны. – М.П.), третье – неуки, четвертое – безначальством себе льстяще, пятое – житием растлении»[275]. От такого рода наставников следует уклоняться всеми силами: «ЕГослушайте, о братие господие, и вонмите и сего неизвестного пути самосожжения уклонитеся и сами прелестными учители возгнушитеся, зря (т. е. видя. – М.П.) их толикое неустроение и безумие!»[276]. За свою проповедь они достойны лютой казни: «Не подобает таковым губителям прочее жити, но яко общих врагов камением побили»[277].